Мертвая голова

Флинн стоял в коридоре и смотрел на вновь изменившуюся дверь зала суда. Теперь она походила на гигантскую аметистовую жеоду: по краям шла окантовка из молочно-белых кристаллов, а по центру, словно маленькие копья, торчали темно-фиолетовые. Флинн подумал, что так могла бы выглядеть дверь в сокровищницу горного короля – грозного повелителя троллей из древних мифов.

– О, господин Морфо, вы еще здесь, – сказал незаметно подошедший господин Аяк.

В руках он держал огромную кружку с надписью: «Лучший мэр и судья», на которой был нарисован карикатурный старик в парике с завитушками и бантиками, одетый в розовую мантию.

– Это мне один из психофоров подарил, – устало улыбнулся господин Аяк, заприметив обескураженный взгляд Флинна.

– М‐м‐м, понятно. Вышло похоже, правда, не на вас теперешнего. Скажите, а почему на моем суде вы были другим, не таким, как сегодня?

– Другим – это каким? – спросил господин Аяк с таким видом, будто не понимал, о чем речь.

– Ну… вы вели себя по-другому, выглядели по-другому. Были таким, таким… – Флинн никак не мог подобрать нужное слово. Он хотел выразить свою мысль предельно точно, но при этом не хотел обидеть господина Аяка.

– Потрясающим? Ярким? Неповторимым?

– …таким странным.

– Ох, господин Морфо, – вздохнул господин Аяк, – я не был странным, я просто отличался от вашего представления о том, как должны вести себя судьи.

– Но почему сейчас вы изменились?

– Изменились обстоятельства: на Страшном суде мне приходится вести себя по-другому, а на вашем я мог побыть собой, ведь я знал, что вы не попадете в Лимб. Зачем же отказывать себе в удовольствии повеселиться, если есть такая возможность? Судить души сотни тысяч лет подряд – это тяжелое бремя, поэтому приходится как-то развлекать себя, чтобы находить силы справляться с этим нелегким делом и дальше. – Господин Аяк отпил кофе из кружки и посмотрел на дверь зала заседаний. – О, смотрите-ка, следующий суд будет не очень Страшным. Да начнется же веселье!

Судья широко заулыбался и встрепенулся, постепенно преображаясь: приглаженные волосы распушились, со строгого костюма будто слетел слой сажи, и он из черного стал ярко-розовым (с узором в виде попугаев), а галстук перекрасился в лиловый, как и туфли на невысоком каблуке. Господин Аяк снова стал таким, каким его впервые увидел Флинн: чудаковатым, жизнерадостным, с задорными огоньками в небесно-голубых глазах.

– Господин Морфо, если бы вы знали, как здорово сбросить со своих плеч все условности. Обязательно попробуйте сделать то же самое: уверяю, вам понравится! – задорно подмигнул господин Аяк.

Дверь-жеода приоткрылась; Тайло наконец-то покинул зал суда и выглядел мрачнее самого ненастного дня в году.

– Аяк, где тебя носит? Хватит распивать кофе, пора работать, у нас времени в обрез, а сегодня еще пятьсот тридцать четыре заседания! – донесся до них громоподобный голос Эона.

– Господин Морфо, было очень приятно поболтать, – сказал господин Аяк и одарил Флинна крепким рукопожатием. – Отличное, просто отличнейшее тело вам досталось. Я так рад за вас! Властелин Смерти превзошел самого себя, честное слово! – Он с расчувствовавшимся видом приложил свободную руку к сердцу. – Казалось бы! Смерть – это разрушение и упадок, а такую красоту иногда создает – загляденье. Всего доброго! И не забывайте радоваться всякую минуту, когда выпадает такая возможность, – произнес он напоследок, вошел в зал суда и лихо захлопнул дверь ногой.

– Я ему даже завидую, – тихо проговорил Флинн.

– Что, тоже хотел бы целую вечность выносить приговоры? – вяло спросил Тайло.

– Нет, хотел бы иметь смелость плевать на чужое мнение и быть собой. – Флинн перевел взгляд с двери-жеоды на угрюмое лицо Тайло. – А ты почему задержался?

– Сфинкс хотела поговорить со мной. – Тайло весь сжался, точно испугался чего-то.

– И?..

– Спросила, как я себя чувствую после всего произошедшего. Я соврал, что нормально. Она тут же раскусила меня и заулыбалась своей, ну, знаешь, странной улыбкой, которая как бы есть и которой как бы нет.

– Тай, ты жалеешь о том, что отправил своего отца в Лимб? – осторожно спросил Флинн.

– Нет, я знаю, что поступил правильно, но… но чувствую себя паршиво. – Глаза Тайло были сухими, но где-то там, в их глубине, плескался океан невыплаканных слез. – Почему, Флинн? Почему я чувствую себя так? Я ведь должен радоваться, что справедливость восторжествовала, что этот монстр получил по заслугам, но я не могу, НЕ МОГУ… – На последнем слове он чуть не завыл.

Флинн сделал шаг и обнял Тайло.

– Ты очень хороший человек, поэтому тебе так тяжело.

– Быть хорошим – сплошные страдания, – шмыгнув носом, прошептал Тайло.

– Да, такова цена, – улыбнулся Флинн. – Только сволочам живется легко.

– Так что? С завтрашнего дня становимся сволочами?

– Если бы все было так просто. От совести сложно избавиться, я пытался – не вышло.

Флинн выпустил Тайло из объятий и положил руки ему на плечи.

– Давай, взбодрись! Представь, как бы расстроилась твоя мама, если бы увидела тебя в таком состоянии.

Тайло натянуто улыбнулся, достал из кармана толстовки серую шапку с кошачьими ушами и, тяжело вздохнув, сказал:

– Да, она бы сильно расстроилась.

– Ну вот, поэтому не грызи себя. Я бы на твоем месте поступил точно так же, – произнес Флинн и прикоснулся кончиками пальцев к своим вискам, вдруг ощутив слабость. – Кажется, пора пить «Живительный нектар», а не то я сейчас развалюсь на части. Блин, никак не привыкну к новому телу, – пожаловался он и быстро достал флягу из внутреннего кармана куртки.


– Зато ты теперь можешь в мире живых бывать, – с легкой завистью протянул Тайло и надел шапку.

– Поверь, в мире живых нет ничего интересного, – сказал Флинн и приложился к фляге.

– Это тебе так кажется, потому что ты успел в нем пожить, а вот мне очень бы хотелось погулять по миру живых хотя бы денечек, – вздохнул Тайло.

– Кстати, а почему ты снял шапку на время заседания? – спросил Флинн, борясь с желанием грохнуться в обморок: «Живительный нектар» в этот раз действовал как-то медленно. – Чтобы отец раньше времени тебя не узнал?

– Нет, не поэтому, – опустив голову, ответил Тайло, и его словно накрыла тень. – Я не хотел, чтобы его грязный взгляд касался того, что мне дорого.

– Понятно… – У Флинна защемило сердце: ему было невыносимо больно смотреть на страдания лучшего друга.

– Я так давно мечтал о том, чтобы он отправился в Лимб.

– С тех пор как узнал, что он убил тебя?

– Нет… Когда я узнал о том, что он сделал, я был очень зол, но все-таки не желал ему Лимба, – признался Тайло. – Это желание возникло намного позже: когда я стал психофором своей матери. – Его голос задрожал, и он умолк. И только через несколько мгновений, еле сдерживая слезы, он продолжил: – Помню, как увидел ее впервые. Она улыбалась, Флинн, представляешь? УЛЫБАЛАСЬ! Души ведь, как правило, попав в Чистилище, до смерти напуганы: они еще не до конца осознают, что с ними произошло, надеются, что все это им только снится. Но мама вела себя совершенно иначе. Она была счастлива. И знаешь почему? – спросил Тайло, и Флинн медленно покачал головой. – Мама сказала, что, после того как я умер, перестала бояться смерти, ведь она верила, что по ту сторону обязательно встретит своего сына – МЕНЯ. А я стоял и слушал ее, но не мог признаться, что я и есть ее сын… ее Тайло. Я ведь дал клятву Властелину Смерти, что раньше времени не раскрою свою личность, только с этим условием он разрешил мне стать ее психофором. А нарушить клятву, данную Властелину Смерти, – хуже самой смерти. – Его губы затряслись, а зеленые глаза заблестели от слез. – Да, мой отец не убивал мою мать, но он убил в ней желание жить дальше. После моей смерти ее больше ничего не держало в мире живых… Ничего…

Флинн притянул Тайло к себе и через несколько мгновений почувствовал, как плечо стало мокрым от слез.

– Тише, тише, все закончилось, – мягким голосом успокаивал он. – Твой отец больше никому не сможет причинить боль… Никому и никогда.





16

Шешан




Флинн сидел на высоком холме, покрытом изумрудным ковром из травы, и смотрел на солнце, лениво скользившее к горизонту. Нежные лучи падали на лицо и ослепляли; и даже если он отводил взгляд в сторону, перед глазами все равно маячили белые точки. Но Флинну это в каком-то смысле нравилось: ему казалось, что солнце проникло в него и уже сияло изнутри, прогоняя всю ту тьму, которая скопилась в его сердце.

Грудь наполнял теплый воздух, таивший в себе аромат сочной зелени, нагретого камня и еще один, едва уловимый, – акации. Как ему хотелось остаться здесь навсегда, став одним из валунов или деревом, чтобы до конца своих дней нежиться в этом всепроникающем свете.

– Крас-с‐си-и‐иво, – прошептал кто-то рядом с Флинном.

Он повернул голову, но плавающие перед глазами белые точки не дали рассмотреть непонятно откуда возникшего собеседника.

– Да, красиво, – растерянно произнес Флинн, часто моргая. – Но где это мы? – Он вдруг осознал, что понятия не имеет, где сейчас находится и как попал сюда.

– В лучшей части твоей души.

– А я даже и не подозревал, что во мне есть что-то настолько прекрасное, – невольно улыбнулся Флинн.

– Оно есть почти во всех людях, но многие забывают дорогу к чему-то прекрасному внутри себя.

– Почему?

– Потому что постоянно наведываются в худшую часть своей души. – Голос его собеседника изменился: из легкого и спокойного он стал густым и мрачным.

– Зачем они это делают?

– Так проще. Путь к худшей части себя намного короче, чем к лучшей…

Выступившие слезы повисли на ресницах, и сквозь них, как через линзы, Флинн наконец-то смог разглядеть того, с кем говорил. Правда, частично: назойливых точек стало куда меньше, но они полностью не исчезли, поэтому сидевший рядом с ним человек был похож на несобранную мозаику. Зрение Флинна выхватило длинные пепельно-белые волосы, прозрачные глаза, в которых отражалось заходящее солнце, отчего они напоминали поверхность горной реки, а еще скрещенные руки с тонкими запястьями и губы, прямой линией расчертившие лицо с острым подбородком.

– А ты кто? – спросил Флинн.

– Кем я только не был: и цветком, растущим на вершине скалы, и рыбой, плывущей против бурного течения, и медведем, рыщущим по тенистым лесам, и ветром, танцующим в облаках. Я был всем, но теперь я никто.

Только сейчас Флинн понял, что рядом с ним сидел юноша лет четырнадцати, но голос у него был совершенно взрослым, даже старческим.

– Разве можно быть никем? – удивился Флинн. Сколько бы ни пытался, он никак не мог себе это представить.

– Можно, если ты прошел старый путь, но еще не выбрал новый, – ответил юноша, и в его голосе послышались нежные переливы, будто сотни серебряных колокольчиков одновременно зазвенели где-то вдали. – Все мы состоим из принятых нами решений. Нет их – нет нас.

– И кем же ты думаешь стать на этот раз?

– Это зависит от тебя, ведь теперь я иду за тобой, – сказал юноша и улыбнулся. – Выбери мне имя. Наз-з‐зови меня. – Из-за его губ показался раздвоенный язык, и прозрачные глаза устремились прямо на Флинна. – Покажи мне новый путь, наз-з‐зови меня…

– Утро-о‐о, до-о‐обр-р‐рое утро-о‐о, чуде-е‐есное-е‐е утро-о‐о, – пропел Божественный Енот, прервав сон Флинна.