Мерцание во тьме
Часть 27 из 45 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Уехал, – отвечаю я. – По работе.
– На выходных?
– Работы у него полно.
– Хм, – говорит брат, вращая на поверхности стойки принесенную бутылку мерло. Под кухонными лампами жидкость поблескивает, отбрасывая на стену кровавые тени.
– Купер, не начинай, – требую я. – Не сейчас.
– Я и не начал.
– Но собирался.
– Тебя саму-то не беспокоит? – спрашивает он, и слова звучат так веско и необходимо, словно, не произнеси он их сейчас, они вырвались бы наружу и сами. – Как часто он так уезжает? Хло, я правда не понимаю. Я всегда воображал тебя с кем-то, кто будет рядом, чтобы ты чувствовала себя в безопасности. После всего, через что тебе довелось пройти, ты это заслужила. Кого-то, кто будет рядом.
– Патрик рядом со мной, – говорю я, взяв свой бокал и сделав большой глоток. – С ним я чувствую себя в безопасности.
– Тогда зачем сигнализация?
Я пытаюсь подобрать ответ, постукивая кончиками пальцев по резному стеклу.
– Это его идея, – говорю наконец. – Понял? Чтобы я была в безопасности даже в его отсутствие.
– Ну, как знаешь, – говорит Купер, со вздохом поднимаясь с табурета. Подойдя к винному шкафчику, достает оттуда штопор и раскупоривает собственную бутылку. Хоть я и ожидаю хлопка, он все равно заставляет меня подпрыгнуть. – Так или иначе, я тут думал предложить тебе выпить по глоточку, но вижу, что ты и без меня начала…
– Купер, зачем ты пришел? Чтобы опять со мной поругаться?
– Нет, я пришел, потому что ты моя сестра, – отвечает он. – Потому что я за тебя переживаю. Хотел убедиться, что с тобой все в порядке.
– У меня все прекрасно, – говорю я, поднимая руки, чтобы пожать плечами. – Даже и рассказать тебе нечего.
– Как ты со всем этим справляешься?
– С чем «этим», Купер?
– Не прикидывайся, – говорит он. – Сама знаешь.
Я вздыхаю, глаза пробегают по пустой гостиной; диван вдруг кажется таким мягким, таким манящим… Я чуть опускаю плечи – слишком они напряжены. Слишком я напряжена.
– Воспоминания одолевают, – отвечаю я, делая еще глоток. – Само собой.
– Ага. Меня тоже.
– Иногда становится нелегко понять, где реальность, а где нет.
Слова выскальзывают прежде, чем я успеваю их проглотить; я все еще чувствую на языке их вкус, вкус того признания, которое так хотелось бы отмотать назад. Забыть о его существовании. Я опускаю взгляд на бокал, оказывается, уже наполовину пустой, потом снова смотрю на Купера.
– Я хочу сказать, все такое знакомое… Столько сходства… Ты не замечаешь никаких совпадений?
Купер смотрит на меня, чуть приоткрыв рот.
– Какого именно рода сходства, Хлоя?
– А, забудь, – говорю я. – Неважно.
– Хлоя, – Купер наклоняется ко мне, – а это что такое?
Я прослеживаю его взгляд до пузырька «Ксанакса», так и оставшегося на стойке, крохотного оранжевого пузырька, содержащего в себе гору таблеток. Снова перевожу глаза на бокал – вина там уже на палец.
– Ты это пьешь?
– Что? – говорю я. – Нет, это не мои.
– Тебе их Патрик дал?
– Нет, Патрик их мне не давал. С чего ты взял?
– На наклейке его имя.
– Потому что это его таблетки.
– Тогда что они делают на стойке, раз он уехал?
Между нами повисает молчание. Я гляжу в окно, на готовое садиться солнце. Уже пробуждаются ночные звуки – вопли цикад, песни сверчков и прочих представителей животного мира, что оживают во мраке. В Луизиане по ночам шумно, но я предпочитаю этот шум тишине. Поскольку в тишине слышно все. Приглушенное дыхание вдалеке, шуршание ног, глубоко зарывающихся в сухие листья. Звук, с которым по земле волочится лопата.
– Меня это беспокоит, – вздыхает Купер, запустив пальцы себе в волосы. – С его стороны неразумно таскать домой все эти средства, учитывая твое прошлое.
– Что значит все эти средства?
– Хлоя, он занимается фармацевтическими продажами. У него этого дерьма полный чемодан.
– Что с того? У меня самой есть доступ к лекарствам. Я могу их выписывать.
– Ну, не себе же.
Глаза колет от подступающих слез. Ужасно, что все обвинения достаются Патрику, но других объяснений мне в голову не приходит. Другого способа выйти из ситуации, не говоря при этом Куперу, что я выписываю таблетки себе самой на имя Патрика. Поэтому я молчу, позволяя Куперу поверить во все. Позволяя его недоверию к моему жениху укорениться еще глубже, закипеть еще сильней.
– Я сюда не ссориться пришел, – говорит он, поднимаясь с табурета, подходит ко мне и заключает меня в объятия; руки у него большие, теплые, знакомые. – Я люблю тебя, Хлоя. И понимаю, отчего ты это делаешь. Просто хочу, чтобы ты прекратила. Обратилась за помощью.
Я чувствую, как из глаза убегает слезинка, катится по щеке, оставляя соленый след. Падая Куперу на штанину, она оставляет маленькое темное пятнышко. Я прикусываю губу, чтобы за ней не последовали остальные.
– Мне не нужна помощь, – говорю я и тру глаза ладонями. – Я сама себе способна помочь.
– Прости, если я тебя расстроил. Просто… эти вот твои отношения. Нездоровые они какие-то.
– Ничего страшного. – Я поднимаю голову с его плеча и вытираю щеку тыльной стороной ладони. – Думаю, тебе лучше будет уйти.
Купер склоняет голову набок. Второй раз за неделю я угрожаю брату тем, что из них двоих выберу Патрика. Вспоминаю вечеринку, нашу беседу на заднем крыльце. Поставленный мной ультиматум.
Я хочу видеть тебя на свадьбе. Но она состоится, придешь ты туда или нет.
Теперь, по обиде в его взгляде, я понимаю, что тогда он мне не поверил.
– Я вижу, что ты стараешься, – говорю ему я. – И я тебя понимаю, Купер. Правда понимаю. Ты хочешь меня защитить, тебе не все равно. Но что бы я тебе ни говорила, Патрик для тебя недостаточно хорош. Вот только он – мой жених. Через месяц я за него выхожу. Если он для тебя недостаточно хорош, получается, что и я недостаточно хороша.
Купер отступает на шаг назад, его ладонь сжимается в кулак.
– Я пытаюсь тебе помочь, – говорит он. – Приглядеть за тобой. Это моя обязанность. Я твой брат.
– Это не твоя обязанность, – отвечаю я. – Уже не твоя. И тебе нужно уйти.
Купер смотрит на меня еще какое-то время, его глаза перебегают от меня к таблеткам на стойке. Он протягивает руку, и я решаю, что он хочет взять пузырек, забрать его у меня, но брат лишь вручает мне брелок с запасным ключом. В памяти вспыхивает тот момент, когда я этот ключ ему отдала – несколько лет назад, когда только что въехала в дом. Мне хотелось, чтобы у него был ключ. «Всегда рада тебя здесь видеть», – сказала я. Мы восседали на матрасе у меня в спальне, скрестив ноги; лбы потные – мы только что закончили собирать кровать, – на полу коробки от китайской еды навынос. Лапша была жирной, на досках остались пятна. «Потом, должен же кто-то поливать растения, когда я в отъезде». Теперь я смотрю, как этот ключ болтается у него на указательном пальце. Я не могу заставить себя его взять – поскольку это будет окончательно. Отдать заново уже не получится. Так что Купер аккуратно кладет ключ на стойку, поворачивается и выходит из дома.
Я смотрю на ключ, сражаясь с желанием схватить его, выбежать за дверь и снова впихнуть Куперу в руки. Вместо этого бросаю его вместе с «Ксанаксом» в сумочку, иду к двери и включаю сигнализацию. Потом хватаю принесенную Купером бутылку, еще практически полную, наливаю себе новый бокал и, прихватив уже остывшего лосося, отправляюсь в гостиную. Там я располагаюсь на диване и включаю телевизор.
Начинаю думать о том, что случилось сегодня, и сразу же понимаю, насколько устала. Лэйси, встреча с Аароном. Недоразумение с Патриком, визит Берта Родса и мое посещение детектива Томаса, которому я рассказала все. Спор с братом, тревога в его глазах, когда он увидел таблетки. Когда увидел, как я в одиночестве пью вино на кухне.
Чувство одиночества вдруг даже пересиливает усталость.
Я беру телефон, давлю на экран, чтобы он зажегся. Собираюсь уже позвонить Патрику, но потом воображаю себе картину – ужин в люксовом итальянском ресторане, он заказывает очередную бутылку вина, взрыв хохота в ответ на предложение взять сразу две. Патрик наверняка душа компании – шутит, хлопает всех по плечу… От этой мысли мне делается еще более одиноко, и я вызываю список контактов.
На самом его верху меня встречает другое имя: Аарон Дженсен.
Можно позвонить Аарону, думаю я. Рассказать ему обо всем случившемся со времени нашего последнего разговора. Скорее всего, он все равно ничем не занят – один, в незнакомом городе… Точнее, занят тем же, чем и я; полулежит на диване в легком подпитии, между вытянутых ног – остатки еды. Палец зависает над его именем, но я не успеваю нажать – экран гаснет. Минуту я сижу в задумчивости. В голове легкий туман, мозг словно завернули в толстое шерстяное одеяло. Наконец я откладываю телефон в сторону и просто закрываю глаза. Воображая себе его реакцию на мой рассказ о том, как обнаружила Берта Родса у себя на пороге. Как он будет орать на меня по телефону, когда я скажу, что предложила ему войти. Я чуть усмехаюсь, понимая, что он станет беспокоиться. Переживать за меня. Но потом я расскажу, как избавилась от Берта, как позвонила детективу Томасу и отправилась в полицию. Я слово в слово перескажу наш разговор в кабинете у Томаса и снова улыбнусь, зная, что он мной гордится…
Открываю глаза, кладу в рот еще кусочек лосося; бормотание телевизора куда-то отдаляется, я концентрируюсь на звуке, с которым жую. На звяканье вилки о стеклянный контейнер. На собственном тяжелом дыхании. Изображение на экране расплывается, я чувствую, что с каждым глотком вина веки становятся все тяжелее. Понемногу начинают неметь конечности.
Я это заслужила, думаю я, утопая в диване. Заслужила отдых. Сон. Я устала. Очень, очень устала. День выдался долгий. Я отключаю телефон – не беспокоить! – кладу его на живот, а ужин перемещаю на журнальный столик. Отпиваю еще вина, чувствую, как капелька стекает по подбородку. Потом закрываю глаза, на какую-то секундочку, – и проваливаюсь в сон.
Когда я просыпаюсь, снаружи темно. Не понимая, где нахожусь, хлопаю глазами, потом соображаю, что лежу на диване, а между рукой и животом зажат наполовину полный бокал вина. Каким-то чудом он не опрокинулся. Я сажусь и принимаюсь стучать по телефону, чтобы узнать время, пока не вспоминаю, что выключила его. Щурюсь на телевизор – согласно титрам выпуска новостей, сейчас самое начало одиннадцатого. Черная гостиная частично освещена призрачно-голубоватым сиянием. Я беру пульт, выключаю телевизор и встаю с дивана. Гляжу на бокал у себя в руке, приканчиваю содержимое, ставлю его на журнальный столик, ковыляю наверх и валюсь в кровать.
Сразу же утопаю в мягком матрасе, и меня опять охватывает сон – или же воспоминание. Похоже на то и на другое сразу, все странным образом одновременно знакомое и незнакомое. Мне двенадцать лет, я сижу с книжкой на скамейке у окна, в спальне темным-темно, крошечный фонарик лишь слегка подсвечивает мое лицо. Глаза бегают по странице, я поглощена словами, но тут меня отвлекает звук снаружи. Выглянув в окно, я вижу вдалеке фигуру, молча шагающую через наш темный двор. Она движется со стороны деревьев на самом краю нашего участка; за ними на многие мили во все стороны простирается болото.
Я щурюсь на фигуру и почти сразу понимаю, что это человек. Взрослый, и что-то за собой волочит. Звук плывет через двор, проникает в мое приоткрытое окно, и вскоре я его узнаю – это царапанье металла по земле.
Лопата.
Человек подходит ближе; я загибаю страницу, откладываю книгу в сторону и прижимаюсь лицом к стеклу. Все еще слишком темно, чтобы различить черты. Человек уже совсем рядом, прямо под моим окном. От движения автоматически включается фонарь; я щурюсь от внезапного света, прикрываю глаза рукой, чтобы не ослепнуть. Потом убираю руку и в ошеломлении смотрю на того, кто под окном, – теперь он освещен достаточно. Но это не мужчина, как я сперва решила. Не мой отец, как должно было быть в воспоминании.
Под окном – женщина.
Она поднимает лицо вверх и смотрит на меня, будто с самого начала знала, что я здесь. Наши взгляды встречаются, и сперва я ее не узнаю. Что-то в ней кажется знакомым, но я не понимаю, что именно и почему. Разглядываю черты лица – глаза, рот, нос, – и вот тут-то все становится на место. Я чувствую, как от моего лица отливает кровь.
Женщина под моим окном – это я.
Меня захлестывает паника. Это я – двенадцатилетняя – смотрю в глаза себе на двадцать лет старше. Они совершенно черные, как глаза Берта Родса. Моргнув несколько раз, я перевожу взгляд на лопату у нее в руках; она покрыта чем-то красным, и я нутром чувствую, что это кровь. Губы женщины медленно расплываются в улыбке, и я во весь голос ору от ужаса.
Подскакиваю на постели, вся в поту; мой вопль все разносится и разносится по дому. Потом я понимаю, что уже не ору. Рот раскрыт, поскольку я задыхаюсь, но из него не вырывается ни звука. То, что я слышу, идет откуда-то еще; звук громкий и режущий, подобно сирене.
– На выходных?
– Работы у него полно.
– Хм, – говорит брат, вращая на поверхности стойки принесенную бутылку мерло. Под кухонными лампами жидкость поблескивает, отбрасывая на стену кровавые тени.
– Купер, не начинай, – требую я. – Не сейчас.
– Я и не начал.
– Но собирался.
– Тебя саму-то не беспокоит? – спрашивает он, и слова звучат так веско и необходимо, словно, не произнеси он их сейчас, они вырвались бы наружу и сами. – Как часто он так уезжает? Хло, я правда не понимаю. Я всегда воображал тебя с кем-то, кто будет рядом, чтобы ты чувствовала себя в безопасности. После всего, через что тебе довелось пройти, ты это заслужила. Кого-то, кто будет рядом.
– Патрик рядом со мной, – говорю я, взяв свой бокал и сделав большой глоток. – С ним я чувствую себя в безопасности.
– Тогда зачем сигнализация?
Я пытаюсь подобрать ответ, постукивая кончиками пальцев по резному стеклу.
– Это его идея, – говорю наконец. – Понял? Чтобы я была в безопасности даже в его отсутствие.
– Ну, как знаешь, – говорит Купер, со вздохом поднимаясь с табурета. Подойдя к винному шкафчику, достает оттуда штопор и раскупоривает собственную бутылку. Хоть я и ожидаю хлопка, он все равно заставляет меня подпрыгнуть. – Так или иначе, я тут думал предложить тебе выпить по глоточку, но вижу, что ты и без меня начала…
– Купер, зачем ты пришел? Чтобы опять со мной поругаться?
– Нет, я пришел, потому что ты моя сестра, – отвечает он. – Потому что я за тебя переживаю. Хотел убедиться, что с тобой все в порядке.
– У меня все прекрасно, – говорю я, поднимая руки, чтобы пожать плечами. – Даже и рассказать тебе нечего.
– Как ты со всем этим справляешься?
– С чем «этим», Купер?
– Не прикидывайся, – говорит он. – Сама знаешь.
Я вздыхаю, глаза пробегают по пустой гостиной; диван вдруг кажется таким мягким, таким манящим… Я чуть опускаю плечи – слишком они напряжены. Слишком я напряжена.
– Воспоминания одолевают, – отвечаю я, делая еще глоток. – Само собой.
– Ага. Меня тоже.
– Иногда становится нелегко понять, где реальность, а где нет.
Слова выскальзывают прежде, чем я успеваю их проглотить; я все еще чувствую на языке их вкус, вкус того признания, которое так хотелось бы отмотать назад. Забыть о его существовании. Я опускаю взгляд на бокал, оказывается, уже наполовину пустой, потом снова смотрю на Купера.
– Я хочу сказать, все такое знакомое… Столько сходства… Ты не замечаешь никаких совпадений?
Купер смотрит на меня, чуть приоткрыв рот.
– Какого именно рода сходства, Хлоя?
– А, забудь, – говорю я. – Неважно.
– Хлоя, – Купер наклоняется ко мне, – а это что такое?
Я прослеживаю его взгляд до пузырька «Ксанакса», так и оставшегося на стойке, крохотного оранжевого пузырька, содержащего в себе гору таблеток. Снова перевожу глаза на бокал – вина там уже на палец.
– Ты это пьешь?
– Что? – говорю я. – Нет, это не мои.
– Тебе их Патрик дал?
– Нет, Патрик их мне не давал. С чего ты взял?
– На наклейке его имя.
– Потому что это его таблетки.
– Тогда что они делают на стойке, раз он уехал?
Между нами повисает молчание. Я гляжу в окно, на готовое садиться солнце. Уже пробуждаются ночные звуки – вопли цикад, песни сверчков и прочих представителей животного мира, что оживают во мраке. В Луизиане по ночам шумно, но я предпочитаю этот шум тишине. Поскольку в тишине слышно все. Приглушенное дыхание вдалеке, шуршание ног, глубоко зарывающихся в сухие листья. Звук, с которым по земле волочится лопата.
– Меня это беспокоит, – вздыхает Купер, запустив пальцы себе в волосы. – С его стороны неразумно таскать домой все эти средства, учитывая твое прошлое.
– Что значит все эти средства?
– Хлоя, он занимается фармацевтическими продажами. У него этого дерьма полный чемодан.
– Что с того? У меня самой есть доступ к лекарствам. Я могу их выписывать.
– Ну, не себе же.
Глаза колет от подступающих слез. Ужасно, что все обвинения достаются Патрику, но других объяснений мне в голову не приходит. Другого способа выйти из ситуации, не говоря при этом Куперу, что я выписываю таблетки себе самой на имя Патрика. Поэтому я молчу, позволяя Куперу поверить во все. Позволяя его недоверию к моему жениху укорениться еще глубже, закипеть еще сильней.
– Я сюда не ссориться пришел, – говорит он, поднимаясь с табурета, подходит ко мне и заключает меня в объятия; руки у него большие, теплые, знакомые. – Я люблю тебя, Хлоя. И понимаю, отчего ты это делаешь. Просто хочу, чтобы ты прекратила. Обратилась за помощью.
Я чувствую, как из глаза убегает слезинка, катится по щеке, оставляя соленый след. Падая Куперу на штанину, она оставляет маленькое темное пятнышко. Я прикусываю губу, чтобы за ней не последовали остальные.
– Мне не нужна помощь, – говорю я и тру глаза ладонями. – Я сама себе способна помочь.
– Прости, если я тебя расстроил. Просто… эти вот твои отношения. Нездоровые они какие-то.
– Ничего страшного. – Я поднимаю голову с его плеча и вытираю щеку тыльной стороной ладони. – Думаю, тебе лучше будет уйти.
Купер склоняет голову набок. Второй раз за неделю я угрожаю брату тем, что из них двоих выберу Патрика. Вспоминаю вечеринку, нашу беседу на заднем крыльце. Поставленный мной ультиматум.
Я хочу видеть тебя на свадьбе. Но она состоится, придешь ты туда или нет.
Теперь, по обиде в его взгляде, я понимаю, что тогда он мне не поверил.
– Я вижу, что ты стараешься, – говорю ему я. – И я тебя понимаю, Купер. Правда понимаю. Ты хочешь меня защитить, тебе не все равно. Но что бы я тебе ни говорила, Патрик для тебя недостаточно хорош. Вот только он – мой жених. Через месяц я за него выхожу. Если он для тебя недостаточно хорош, получается, что и я недостаточно хороша.
Купер отступает на шаг назад, его ладонь сжимается в кулак.
– Я пытаюсь тебе помочь, – говорит он. – Приглядеть за тобой. Это моя обязанность. Я твой брат.
– Это не твоя обязанность, – отвечаю я. – Уже не твоя. И тебе нужно уйти.
Купер смотрит на меня еще какое-то время, его глаза перебегают от меня к таблеткам на стойке. Он протягивает руку, и я решаю, что он хочет взять пузырек, забрать его у меня, но брат лишь вручает мне брелок с запасным ключом. В памяти вспыхивает тот момент, когда я этот ключ ему отдала – несколько лет назад, когда только что въехала в дом. Мне хотелось, чтобы у него был ключ. «Всегда рада тебя здесь видеть», – сказала я. Мы восседали на матрасе у меня в спальне, скрестив ноги; лбы потные – мы только что закончили собирать кровать, – на полу коробки от китайской еды навынос. Лапша была жирной, на досках остались пятна. «Потом, должен же кто-то поливать растения, когда я в отъезде». Теперь я смотрю, как этот ключ болтается у него на указательном пальце. Я не могу заставить себя его взять – поскольку это будет окончательно. Отдать заново уже не получится. Так что Купер аккуратно кладет ключ на стойку, поворачивается и выходит из дома.
Я смотрю на ключ, сражаясь с желанием схватить его, выбежать за дверь и снова впихнуть Куперу в руки. Вместо этого бросаю его вместе с «Ксанаксом» в сумочку, иду к двери и включаю сигнализацию. Потом хватаю принесенную Купером бутылку, еще практически полную, наливаю себе новый бокал и, прихватив уже остывшего лосося, отправляюсь в гостиную. Там я располагаюсь на диване и включаю телевизор.
Начинаю думать о том, что случилось сегодня, и сразу же понимаю, насколько устала. Лэйси, встреча с Аароном. Недоразумение с Патриком, визит Берта Родса и мое посещение детектива Томаса, которому я рассказала все. Спор с братом, тревога в его глазах, когда он увидел таблетки. Когда увидел, как я в одиночестве пью вино на кухне.
Чувство одиночества вдруг даже пересиливает усталость.
Я беру телефон, давлю на экран, чтобы он зажегся. Собираюсь уже позвонить Патрику, но потом воображаю себе картину – ужин в люксовом итальянском ресторане, он заказывает очередную бутылку вина, взрыв хохота в ответ на предложение взять сразу две. Патрик наверняка душа компании – шутит, хлопает всех по плечу… От этой мысли мне делается еще более одиноко, и я вызываю список контактов.
На самом его верху меня встречает другое имя: Аарон Дженсен.
Можно позвонить Аарону, думаю я. Рассказать ему обо всем случившемся со времени нашего последнего разговора. Скорее всего, он все равно ничем не занят – один, в незнакомом городе… Точнее, занят тем же, чем и я; полулежит на диване в легком подпитии, между вытянутых ног – остатки еды. Палец зависает над его именем, но я не успеваю нажать – экран гаснет. Минуту я сижу в задумчивости. В голове легкий туман, мозг словно завернули в толстое шерстяное одеяло. Наконец я откладываю телефон в сторону и просто закрываю глаза. Воображая себе его реакцию на мой рассказ о том, как обнаружила Берта Родса у себя на пороге. Как он будет орать на меня по телефону, когда я скажу, что предложила ему войти. Я чуть усмехаюсь, понимая, что он станет беспокоиться. Переживать за меня. Но потом я расскажу, как избавилась от Берта, как позвонила детективу Томасу и отправилась в полицию. Я слово в слово перескажу наш разговор в кабинете у Томаса и снова улыбнусь, зная, что он мной гордится…
Открываю глаза, кладу в рот еще кусочек лосося; бормотание телевизора куда-то отдаляется, я концентрируюсь на звуке, с которым жую. На звяканье вилки о стеклянный контейнер. На собственном тяжелом дыхании. Изображение на экране расплывается, я чувствую, что с каждым глотком вина веки становятся все тяжелее. Понемногу начинают неметь конечности.
Я это заслужила, думаю я, утопая в диване. Заслужила отдых. Сон. Я устала. Очень, очень устала. День выдался долгий. Я отключаю телефон – не беспокоить! – кладу его на живот, а ужин перемещаю на журнальный столик. Отпиваю еще вина, чувствую, как капелька стекает по подбородку. Потом закрываю глаза, на какую-то секундочку, – и проваливаюсь в сон.
Когда я просыпаюсь, снаружи темно. Не понимая, где нахожусь, хлопаю глазами, потом соображаю, что лежу на диване, а между рукой и животом зажат наполовину полный бокал вина. Каким-то чудом он не опрокинулся. Я сажусь и принимаюсь стучать по телефону, чтобы узнать время, пока не вспоминаю, что выключила его. Щурюсь на телевизор – согласно титрам выпуска новостей, сейчас самое начало одиннадцатого. Черная гостиная частично освещена призрачно-голубоватым сиянием. Я беру пульт, выключаю телевизор и встаю с дивана. Гляжу на бокал у себя в руке, приканчиваю содержимое, ставлю его на журнальный столик, ковыляю наверх и валюсь в кровать.
Сразу же утопаю в мягком матрасе, и меня опять охватывает сон – или же воспоминание. Похоже на то и на другое сразу, все странным образом одновременно знакомое и незнакомое. Мне двенадцать лет, я сижу с книжкой на скамейке у окна, в спальне темным-темно, крошечный фонарик лишь слегка подсвечивает мое лицо. Глаза бегают по странице, я поглощена словами, но тут меня отвлекает звук снаружи. Выглянув в окно, я вижу вдалеке фигуру, молча шагающую через наш темный двор. Она движется со стороны деревьев на самом краю нашего участка; за ними на многие мили во все стороны простирается болото.
Я щурюсь на фигуру и почти сразу понимаю, что это человек. Взрослый, и что-то за собой волочит. Звук плывет через двор, проникает в мое приоткрытое окно, и вскоре я его узнаю – это царапанье металла по земле.
Лопата.
Человек подходит ближе; я загибаю страницу, откладываю книгу в сторону и прижимаюсь лицом к стеклу. Все еще слишком темно, чтобы различить черты. Человек уже совсем рядом, прямо под моим окном. От движения автоматически включается фонарь; я щурюсь от внезапного света, прикрываю глаза рукой, чтобы не ослепнуть. Потом убираю руку и в ошеломлении смотрю на того, кто под окном, – теперь он освещен достаточно. Но это не мужчина, как я сперва решила. Не мой отец, как должно было быть в воспоминании.
Под окном – женщина.
Она поднимает лицо вверх и смотрит на меня, будто с самого начала знала, что я здесь. Наши взгляды встречаются, и сперва я ее не узнаю. Что-то в ней кажется знакомым, но я не понимаю, что именно и почему. Разглядываю черты лица – глаза, рот, нос, – и вот тут-то все становится на место. Я чувствую, как от моего лица отливает кровь.
Женщина под моим окном – это я.
Меня захлестывает паника. Это я – двенадцатилетняя – смотрю в глаза себе на двадцать лет старше. Они совершенно черные, как глаза Берта Родса. Моргнув несколько раз, я перевожу взгляд на лопату у нее в руках; она покрыта чем-то красным, и я нутром чувствую, что это кровь. Губы женщины медленно расплываются в улыбке, и я во весь голос ору от ужаса.
Подскакиваю на постели, вся в поту; мой вопль все разносится и разносится по дому. Потом я понимаю, что уже не ору. Рот раскрыт, поскольку я задыхаюсь, но из него не вырывается ни звука. То, что я слышу, идет откуда-то еще; звук громкий и режущий, подобно сирене.