Мерцание во тьме

Глава 17




Любой серийный убийца оставляет что-то вроде подписи. Подобно имени в уголке картины или пасхалке, скрытой в сцене фильма, – ведь любой художник хочет обессмертить собственные творения. Чтобы о них помнили годы и годы спустя.

И не всегда эта подпись делается кровью, как любят показывать в кино – вырезанные прямо на теле зашифрованные символы или отчлененные конечности, разбросанные по всему городу. Иногда это нечто очень простое – идеальный порядок на месте преступления или то, в какой позе тело лежит на полу. Одни и те же приемы слежки за жертвой, зафиксированные ни о чем не подозревающими случайными свидетелями, с ритуальной точностью раз за разом повторяющиеся процедуры – пока постепенно не проявляется определенная схема. Которая не слишком-то отличается от методичности, с которой исполняют свои повседневные дела обычные люди, как если бы не существовало иных способов заправлять постель или мыть посуду. Люди, как меня учили, управляются своими привычками, и то, как человек лишает другого жизни, говорит о нем очень и очень многое. Любое убийство так же уникально, как и отпечаток пальца. Вот только после отца не осталось ни тел, на которых он мог оставить отметки, ни мест преступления, чтобы сохранить его автографы, ни даже отпечатков пальцев, которые можно снять и проанализировать. Целый город задавался вопросом: можно ли обнаружить подпись художника, если нет холста?

Ответ: нельзя.

Отдел полиции Бро-Бриджа потратил все лето девяносто девятого года, прочесывая Луизиану в поисках ключа к личности преступника. Вслушивались в каждый шепоток, надеясь, что тот укажет на реального подозреваемого, искали скрытые подписи на несуществующих местах преступления. И, само собой, ничего не нашли. Шесть пропавших девочек – и ни единого свидетеля, который заметил бы подозрительного типа, ошивавшегося рядом с общественным бассейном, либо машину, медленно ползущую по ночным улицам в поисках жертвы. Ответ в конце концов обнаружила я. Двенадцатилетняя девочка, решившая поиграть с маминой косметикой и забравшаяся в глубины родительского шкафа в поисках косынки, чтобы завязать волосы. Вот там-то, взяв в руки деревянную шкатулку, я и увидела то, что никто другой не мог увидеть.

Отец не оставлял улики – он забирал их себе.





* * *


– Даже если это спасет чью-то жизнь, Хлоя?

Я разглядывала капающий с шеи шерифа Дули пот. Он же смотрел на меня так пристально, как никто до сих пор не смотрел. На меня и на шкатулку, которую я сжимала в руках.

– Если ты отдашь мне шкатулку, то сможешь спасти жизнь. Подумай об этом. Представь себе, что кто-то мог бы спасти жизнь Лине, но не стал, потому что не хотел неприятностей.

Я опустила взгляд на колени и чуть кивнула. Потом быстро, чтобы не передумать, вытянула руки перед собой.

Шериф охватил мои ладони своими – на них были резиновые перчатки, скользкие, но теплые на ощупь, – потом осторожно забрал у меня шкатулку. Вгляделся в крышку, подцепил ее пальцами и приподнял – кабинет заполнила звякающая мелодия. Чтобы не видеть, что написано у него на лице, я сосредоточилась на балерине, медленно описывающей идеальные круги.

– Там украшения, – сказала я, не отводя глаз от танцующей девочки. В том, как она кружилась в своей выцветшей розовой юбочке, воздев руки над головой, было нечто завораживающее. Она напомнила мне Лину, ее пируэт во время фестиваля.

– Я вижу. Ты знаешь, чьи они?

Я кивнула. Я знала, что ему нужен более подробный ответ, но не могла заставить себя его произнести. Во всяком случае, по собственной воле.

– Чьи это украшения, Хлоя?

Я услышала, как из груди мамы рядом со мной вырвался всхлип, и кинула взгляд в ее сторону. Она зажимала себе рот рукой, голова ее дергалась. Мама уже видела, что находится внутри шкатулки, я ей дома показала. Я надеялась услышать от нее какое-то объяснение, отличное от того, что уже начало тогда оформляться в моей собственной голове. Того единственного, которое действительно что-то объясняло. Но у нее не нашлось что сказать.

– Хлоя?

Я снова посмотрела на шерифа.

– Колечко для пупка – это Лины. Вон там, в самой середине.

Шериф достал из шкатулки маленького серебряного светлячка. Проведя не одну неделю во мраке, тот казался сейчас мертвым. Там не было солнца, чтобы заставить его светиться.

– Откуда ты знаешь?

– Я видела его у Лины на фестивале. Она мне показывала.

Он кивнул и опустил светлячка обратно в шкатулку.

– А остальные?

– Вон то жемчужное ожерелье я знаю, – произнесла мама, всхлипывая. Шериф глянул на нее, снова полез в шкатулку и достал нитку с нанизанными жемчужинами – крупными, розовыми; на концах нитки ленточки, чтобы завязывать. – Это Робин Макгилл. Я… я его на ней видела. Как-то в церкви, в воскресенье. Я еще сказала ей, что оно очень необычное. Ричард был там со мной. Он его тоже видел.

Шериф вздохнул и положил ожерелье обратно.

В течение последующего часа удалось идентифицировать и остальные украшения – бриллиантовые сережки Маргарет Уокер, серебряный браслет Керри Холлис, кольцо с сапфиром Джилл Стивенсон, серьги из белого золота Сьюзен Харди. Следов ДНК на них не было – все украшения оказались тщательно протертыми, как и сама шкатулка, – но родители девочек смогли все подтвердить. Это были подарки – на окончание восьмого класса, по случаю конфирмации, ко дню рождения. Предметы, назначением которых было отмечать вехи жизненного пути дочерей, вместо этого навеки остались памятниками их безвременной смерти.

– Ты нам помогла, Хлоя. Спасибо тебе.

Я лишь кивнула – позвякивающий ритм ввел меня в какой-то расслабленный ступор. Шериф Дули захлопнул крышку, и я вскинула голову – чары исчезли. Он снова пристально смотрел на меня, держа одну руку на закрытой теперь шкатулке.

– Ты когда-нибудь видела своего отца рядом с Линой Родс или другими пропавшими девочками?

– Да, – сказала я, и в памяти у меня вспыхнула картинка с фестиваля. Как он на нее смотрит, на ее высокий, гладкий живот. Как резко опускает голову, обнаружив, что его заметили. – Я видела, как он смотрел на нее на фестивале раков. Как раз когда она мне светлячка показала.


– И что именно он делал?

– Просто… глазел. Она задрала блузку вверх. Потом увидела, что он смотрит, и помахала ему.

Мама неодобрительно хмыкнула и покачала головой.

– Пока вы не ушли, больше ты ничего рассказать нам про отца не хочешь? Что-то такое, что нам следовало бы знать?

Я выдохнула и покрепче охватила себя обеими руками. В кабинете было жарко, но меня вдруг пробрал озноб.

– Я его однажды с лопатой видела, – сказала я, избегая встречаться взглядом с мамой. Она про это еще не знала. – Он шел к дому через двор, с болот возвращался.

Все замолкли, новое откровение повисло в воздухе, подобно густому утреннему туману.

– А сама ты где была?

– У себя в спальне. Мне не спалось, а прямо под окном у меня скамейка, я там читать люблю. Простите, что я раньше ничего не сказала. Я… я не знала…

– Конечно же, не знала, радость моя, – сказал шериф Дули. – Откуда тебе было знать? Ты и так уже сделала больше чем достаточно.





* * *


По всему дому прокатывается раскат грома, и висящие ножками вверх внутри винного шкафчика бокалы начинают дребезжать, словно кто-то зубами стучит. На подходе еще одна летняя гроза. В воздухе я ощущаю электричество, на губах привкус дождя.

– Хло, ты меня слышала?

Я поднимаю взгляд от бокала, наполовину наполненного каберне. Воспоминание о кабинете шерифа Дули медленно тает, и я вижу рядом с кухонной стойкой Патрика – рукава закатаны, в одной руке большой нож. Сегодня днем он вернулся со своей конференции раньше, чем ожидалось. Приехав домой из офиса, я застала его на кухне пританцовывающим под Луи Армстронга; на нем был мой фартук, а стол завален ингредиентами для ужина. Вспомнив эту картину, я улыбаюсь.

– Извини, нет. Что ты такое сказал?

– Я сказал, что ты и так уже сделала более чем достаточно.

Я покрепче сжимаю ножку бокала, рискуя, что тонкое стекло треснет прямо под пальцами. И копаюсь в мозгу, пытаясь сообразить, о чем мы с ним только что разговаривали. Последние дни я блуждаю в собственных мыслях, погружена в воспоминания. Особенно пока Патрика не было и я оставалась дома одна, чувство было такое, словно я опять живу в прошлом. Когда с губ Патрика слетают какие-то слова, я даже не знаю, действительно ли он их произносит или это мое воображение извлекает их из чуланов памяти и вкладывает ему в рот, чтобы он выплюнул их мне обратно. Я тоже открываю рот, собираясь заговорить, но Патрик меня опережает.

– Полицейские не имели никакого права заявляться к тебе прямо в офис, – продолжает он, не отводя взгляда от разделочной доски. Быстрыми плавными движениями шинкует морковь, потом сдвигает ее ближе к краю и принимается за помидоры. – Слава богу, у тебя в это время еще не было посетителей. Твоей репутации такое еще как могло навредить!

– Это да, – отвечаю я. Вспомнила. Мы говорили про Лэйси Деклер и про детектива Томаса с Дойлом, допрашивавших меня прямо на работе. Мне показалось, ему следует об этом рассказать, на случай если о том, где в последний раз видели Лэйси, объявят по новостям. – С другой стороны, все-таки я последней видела ее в живых.

– Может статься, она и сейчас жива, – говорит Патрик. – Тело не нашли. Уже целая неделя прошла.

– Это верно.

– А другая девочка… сколько ее искали, пока не нашли? Трое суток?

– Да, – отвечаю я, вращая вино в бокале. – Да, трое суток. Получается, ты за всем этим следил?

– Ну, вроде того. Постоянно в новостях. Такое не пропустишь.

– Даже в Новом Орлеане?

Патрик продолжает шинковать, помидорный сок стекает с разделочной доски и собирается в лужицу на стойке. Дом сотрясает еще один раскат грома. Он ничего мне не отвечает.

– Тебе не кажется, что это мог быть один и тот же человек? – спрашиваю я, стараясь, чтобы мои слова прозвучали беззаботно. – Не думаешь, что тут есть… ну, какая-то связь?

Патрик пожимает плечами:

– Не знаю. – Он пальцем стирает с лезвия помидорный сок, потом облизывает его. – По-моему, еще рано об этом говорить. Так о чем они тебя спрашивали?

– Да ни о чем конкретно. Пытались выяснить у меня, что она рассказывала во время приема. Само собой, я не стала отвечать, чем они остались не слишком довольны.

– Правильно сделала.

– Спросили, видела ли я, как она вышла из здания.

Патрик смотрит на меня, наморщив лоб.

– А ты видела?

– Нет. Как выходит из офиса – да, но не из здания. Ну, то есть я-то была уверена, что она вышла. Там и деваться больше некуда. Разве что на нее напали прямо внутри, только… – Я делаю паузу, смотрю на покрывающую стенки бокала рубиновую жидкость. – Только это как-то маловероятно.