Медвежья пасть. Адвокатские истории

— Бабуленька, а почему ты опекаешь соседку — бабу Глашу? Она тебе очень нравится?

— Мне безумно жалко ее, Лешенька. Она — очень старый и одинокий человек. В 1919 году ее мужа, молодого парня — машиниста паровоза — белые заживо сожгли в топке. С тех пор она совершенно одна.

— Бабуль, а он что, был за красных?

— Да, он был за красных, но это же не повод живьем человека сжигать.

— Вабуленька, кто лучший пианист в мире? Ты ведь еще при царе консерваторию закончила по классу фортепиано и про всех пианистов все знаешь.

— Лешенька, не заканчивала, а поступала при царе в 1915 году, в 17 лет, после гимназии. Заканчивала при Советской власти. Ректором московской консерватории был назначен краснофлотец в звании мичмана. Очень хороший человек был, добрый. Музыку он не понимал, но о нас заботился, как о своих детях. Холод был зимой 1919 года, жуть, играть не могли. Он дал команду топить реквизированными в Москве инструментами. Роялями топили, пианино. Варварство, конечно, но многие жизни он спас, а уж сколько рук отмороженных отогрел — не счесть. А среди педагогов героем был профессор-органист Александр Федорович Гедике. Несмотря на невыносимые условия, он ни на день не прекращал занятия в классах. Голод и холод не сломили его.

А лучший пианист — Ван Клайберн из Америки. Он первый конкурс Чайковского выиграл в Москве. Я была на его концерте тогда — фантастика.

Он первый концерт Чайковского играл, а за пультом Кирилл Кондрашин стоял. Зрители совершенно с ума сходили от восторга. «Ванечку» обожали, боготворили. Он несколько слов по-русски выучил, так все плакали, когда он говорил при награждении Гран-при: «Я вас лублу!» Вся дорога от консерватории до гостиницы «Метрополь» была в цветах. У него интересная история была в Америке. Он был бедный и никому неизвестный ресторанный пианист. И от него ушла любимая девушка. Перенести предательство восемнадцатилетний Клайберн не мог и дал обет безбрачия. После конкурса «Ванечку» встречала вся Америка, он стал знаменит и богат. Несостоявшаяся невеста с досады руки на себя наложить пыталась.

— Бабуль, а были еврейские погромы в Москве до революции?

— Да, Лешенька, к сожалению, были, власти их провоцировали и евреев не защищали. Вешали бедных евреев на фонарях, вспарывали животы и пухом набивали. Пух долго по Москве летал. Самые страшные погромы после революции 1905 года начались. Досталось нам, Лешенька: две революции и две войны пережили.

— А что богатые евреи?

— Богатые евреи имели охрану серьезную и этим спасались.

— А как народ до революции жил? Все говорят, что хорошо жили.

— Не знаю, плохо жили люди. Малограмотные были в большинстве, много безработных было, детей бездомных, не все досыта ели. Плохо жили в общей массе, пили много, хотя, конечно, исключения были…

— Бабуль, а в комнатах над аркой живут Дубовские. Кто они такие? На табличке звонка написано — профессор.

— Да, это необычная семья. Дедушка — профессор-филолог Московского университета. Его жена Луиза Семеновна — полиглот. Она знает четырнадцать языков, практически диалекты всего мира. Луиза Семеновна мне как-то рассказывала, что необходимо знать девять наречий, чтобы ориентироваться в языках всех народов.

— А что за мужики к ним часто приходят в серых плащах и черных шляпах?

— Понимаешь, Лешенька, когда человек может переводить с любого языка на русский, он очень востребован. К ней часто обращаются за помощью разные государственные организации, думаю, что и военные тоже. Человек она уникальный, потому люди и идут к ней за помощью.

— А почему же она нигде не работает?

— Луиза Семеновна работать не хочет, а от помощи на дому не отказывается. Я думаю, что у нее и дома работы очень много.

— Она что, шпион?

— Нет, конечно, она гений, добрый гений. А гении нужны всем. И людям в погонах тоже.

— Бабуль, а что за резная дверь в кухне рядом с раковиной? Она всегда закрыта. Что за ней?

— За этой дверью находится черная лестница, которая ведет на большой застекленный балкон. Сейчас на нем ничего нет, кроме грязи и разбитых стекол. Но у этого балкона есть история. В начале XX века молодой Дмитрий Боткин женился на красавице Софье, внучке московского генерал-губернатора. После свадьбы молодые переехали в этот прекрасный дом, который подарил им Петр Кононович Боткин, отец Дмитрия. Дмитрий в скором времени переоборудовал огромные комнаты в выставочные залы и стал экспонировать картины. Молодая жена заскучала, к живописи она была равнодушна. Тогда Дмитрий в подарок на день рождения подарил любимой зимний сад, который соорудил на втором этаже с внутренней стороны дома. Галерея, ее остекление и убранство были выполнены лучшими мастерами того времени. Зеркальные стекла завезены из Парижа, арматура и крепежи — из Англии, а внутреннее убранство и горшки с цветами — из Голландии. Софья была в восторге и целые дни проводила в зимнем саду.

— Вы бы с соседями разгребли мусор, цветочки развели.

— Не нужно это никому, Лешенька. Да и восстанавливать такую красоту очень накладно. Кто этим заниматься будет? А вот черную лестницу, когда-то ведущую к галерее, я тебе покажу. Она построена из серого с голубыми прожилками, необыкновенной красоты мрамора.

— Бабушка, а что за дом голубой напротив наших окон стоит? Красивый очень, как царский дворец.

— Это очень известный дом князей Трубецких, Лешенька. Необычайной красоты дом построили в XVIII веке в стиле барокко. В Москве домов в этом стиле единицы, ведь барокко — питерский стиль. Жил в этом доме богатый московский барин Иван Дмитриевич Трубецкой с многочисленным семейством. Дом внешне напоминает чем-то гостиный комод. Москва всегда славилась умением давать прозвища и клички, да какие остроумные. Среди московских кличек прозвище Трубецких «комод» было одним из самых известных. В этом доме в XIX веке произошла грустная история, гулявшая по московским салонам тех лет. Событие стало известно благодаря дневникам Александры Трубецкой и Михаила Погодина, которые я читала в переводе с французского.

Учителем русского языка у детей Трубецких был Михаил Петрович Погодин. Он, будучи студентом Московского университета, обучал детей Трубецких, Николая и Александру. Его знакомство и тесная связь с Трубецкими длились более десяти лет. В доме на Покровке ему довелось испытать самые светлые переживания, там же случались и печальные минуты расставания.

Судьба Михаила складывалась нелегко. Он родился в Москве в 1800 году в семье крепостного, принадлежавшего графу И. П. Салтыкову. За верную службу его отец был отпущен на волю, когда Михаилу исполнилось шесть лет. Юноша успешно окончил гимназию и поступил в университет. Он испытал на себе не только бедность, но и все тяготы, связанные с низким происхождением. У Трубецких, как ему казалось, все было иначе. Здесь радушно приняли студента, и его социальное происхождение никак не подчеркивалось.

Вез Михаила Петровича не обходилось ни одно событие в семье Трубецких. Он пировал на свадьбах старших детей Трубецких, провожал в последний путь сначала князя Ивана Дмитриевича, а затем его супругу Екатерину Александровну. Он был непременным участником всех вечеров и театральных представлений в княжеском доме. И Трубецкие всегда принимали живейшее участие в делах друга.

Погодин блестяще окончил Московский университет и получил степень магистра русской истории — оба события, значительные для Михаила Петровича, отмечались на Покровке.

Увлечение к Погодину пришло совершенно неожиданно. Как-то на домашнем спектакле у Трубецких Михаил Петрович вдруг увидел, что княжна Александра Ивановна стала совсем взрослой, и невольно залюбовался своей ученицей — актрисой домашнего театра. С тех пор голова Погодина была занята диссертацией, а сердце — Сашенькой. «Я люблю ее», — записал он в своем дневнике.

Михаил Петрович понимал, какая стена стоит между ними: княжна — и сын крепостного, хотя бы и с университетским образованием. Погодин думал о свадьбе, мечтал, что рядом с ним будет жена, очаровательная Александра Ивановна. Они возвращаются из путешествия по чужим странам. Они счастливы, живут уединенно и понимают друг друга с полуслова. Мечты, мечты…

Княжна Александра за годы общения привыкла смотреть на Михаила Петровича как на учителя, прислушиваться к нему, читать его повести и совершенно не заметила, как теплое чувство к педагогу переросло в любовь. Она восторгалась им и желала его.

Этой юной и прелестной княжне, возможно, и в голову не приходило, что ее чувства взаимны, что был человек, полностью поглощенный ею, — ее учитель Михаил Петрович.

Погодин с успехом защитил диссертацию, стал профессором Московского университета и готовился сделать предложение Александре Ивановне. Теперь его знают в обществе, издатели печатают его повести, студенты обожают молодого профессора. Казалось бы, теперь ничто не должно помешать его счастью. Но после смерти матери дядя увозит Сашеньку в Петербург как оставшуюся без попечения. Привязанность к княжне терзала душу Михаила Петровича, но на поездку в Петербург к любимой он так и не решился.


Мучительная сердечная история ложилась строками дневника Сашеньки. Александра Ивановна ждала и надеялась на объяснение. Ее приезд в Петербург был омрачен одиночеством…

Лютой зимой 1832 года Михаил Петрович, проходя мимо заветного, опустевшего дома-комода на Покровке, смотрел в окна и вспоминал. Но время лечит. Через пять лет он утешился и женился на девушке без княжеских титулов, Елизавете Васильевне Вагнер. А Сашенька десять долгих лет ждала весточки от своего профессора, не выходила замуж и только в 1842 году стала княгиней Мещерской.

Проходя по Покровке в суете XXI века, понимаешь, что только стены этих старинных, но прекрасных домов помнят лица и голоса наших предков.





Находка




С самого утра на улице шел дождь. Он продолжался уже целую неделю, и бесконечная сырость сводила людей с ума. Осень подходила к концу, и все с нетерпением ждали первого снега. Работать не хотелось, настроение было ни к черту, и Алексей решил заняться своей электронной почтой. Клиент прислал ему новый вариант договора, и это письмо затерялось в тонне всякого спама. Решил удалить все лишнее и сразу же наткнулся на ее письмо: «Надежда, 25 мая 2005 года».

«Как давно это было», — подумал Алексей и, пробежав глазами первые строчки, погрузился в воспоминания. В душе проснулось давно забытое чувство тоски, а в голове появилась предательская мысль: все могло сложилось иначе — они продолжали бы встречаться, пить вино, заниматься любовью, смотреть на звезды и наслаждались жизнью. И были бы просто счастливы. Если бы…





* * *


Их встречу и знакомством-то не назовешь в традиционном смысле этого слова. Как-то Алексей шел по Тверскому бульвару и нашел темно-коричневую дамскую сумочку. В ней лежали паспорт, пропуск в издательство, косметичка и талон к стоматологу. Сначала он хотел вручить находку милиционеру в метро, но потом почему-то решил отдать ее лично в руки: судя по фотографии на пропуске, хозяйка сумочки Надежда Ладушкина — довольно эффектная барышня.

Найти человека в Москве, имея на руках его паспорт, для адвоката — пара пустяков, и в тот же день Алексей ей позвонил. Девушка завизжала от восторга и предложила встретиться.

— Вам удобно будет на Пушкинской?

— Да, вполне.

— А может, вы зайдете ко мне домой? Я живу почти на Тверской, — и, не дав ему времени на раздумье, продолжала, — записывайте, Малый Палашевский переулок, дом 3, квартира 7. Жду вас завтра в любое время.

Алексей согласился и в обеденный перерыв отправился по указанному адресу. Действительно, Надя жила совсем близко от метро, в симпатичном, слегка облупившемся 4-этажном доме с изящными колоннами и резными наличниками. Все было необычно и немного таинственно: тяжелая железная входная дверь, высокие потолки, гулкое эхо. Надя встретила гостя в дверях. Предположения подтвердились, девушка и вправду была хороша: молодая, высокая, стройная. Озорное лицо, огромные серые глаза, красивый изгиб бровей, густые каштановые волосы. Полупрозрачный голубой халатик едва прикрывал ее голое тело.

На столе в гостиной Алексея ждала бутылка белого сухого вина, затейливо порезанный сыр и виноград. Надя протянула бокал своему новому знакомому, халатик «случайно» распахнулся и через 5 минут они уже лежали в постели. Ни ужимок, ни наигранного кокетства, ни манерничанья — просто секс, спонтанный и всепоглощающий. Довольно искушенная в любовных утехах, Надя никогда раньше не испытывала столько оргазмов подряд, да и Алексей был в полном восторге.

Потом они пили вино, разговаривали, целовались и снова пили вино.

Когда большие настенные часы пробили шесть раз, Алексей встал и начал медленно одеваться. Он не знал, встретятся ли они снова. Надя тоже не говорила на эту тему, только смотрела на него большими серыми глазами и куталась в халат.

На следующий день Алексея разрывали на тысячу маленьких хомячков, и он ни разу не вспомнил о вчерашнем пикантном приключении. Но чем дальше, тем чаще он думал о томной красавице в старинном доме и на четвертый день решил к ней зайти. Он рассудил так: если девушка будет дома, возможно, у них что-то и получится, если не застанет Надю, забудет о ней навсегда.

Увидев Алексея на пороге своей квартиры, девушка нисколько не удивилась. Жестом пригласила войти, и когда он оказался посреди комнаты, распахнула халат, теперь уже розовый, и увлекла ошарашенного Алексея на кровать.

Так они стали встречаться. Не часто, раз-два в неделю. Никуда не ходили, только занимались сексом — страстно, дико, неутомимо. А потом лежали на шелковых простынях, приятно ласкающих тело, и разговаривали. Надя обожала рассказывать о своих бывших мужьях и любовниках. Все они были какими-то странными, и на их фоне Алексей выглядел адекватным и нормальным.

Никогда раньше он не думал, что слово «нормальный» может звучать как комплимент.

— Первый раз я вышла замуж в 18 лет, больше по глупости, чем по любви. Хотелось свадебного платья, Мендельсона и белого лимузина. Все это было, а счастливой семейной жизни — нет. Мой муж был таким злобным, что если его укусит змея, то сразу же умрет.

— Сколько вы прожили?

— Года два, если не меньше.

— Второй муж наверняка был добрее матери Терезы?

— Да уж. Добрым, даже слишком. Моя мама называла его увальнем, и он действительно был какой-то нескладный: очень упитанный, в огромных очках и с большим самомнением. Он считал себя гением и старался во всем переплюнуть своего отца, тоже считавшим себя сильно талантливым. Вот они и соревновались целыми днями. А вот сексом заниматься он совершенно не умел. Совсем не знал, как доставить удовольствие девушке. Точка «G» — это для него просто седьмая буква английского алфавита, не более. Зато он обожал целовать меня в ухо и при этом умудрялся так его обслюнявить, что на следующий день там булькало и клокотало.

— А сколько у тебя их вообще было?

— Мужчин — достаточно, а мужей всего четыре. Мой третий муж был еще тот кадр. Моя толерантная подруга называла его «прижимистым». А вот я считаю, что это не совсем то слово, которым можно описать его скупость. Он был чудовищным скупердяем, способный стянуть последний рубль из шляпы слепого нищего.

— А с ним ты долго жила?

— Полтора года.

— Соответственно, четвертый муж — «мистер щедрость»?

— Мой четвертый был сногсшибательно ревнив. Отелло ему и в подметки не годится. Он ревновал меня даже к бомжам, распивающим самогон на площадке для выгула собак. А если я уходила в магазин за хлебом и задерживалась минут на пять, мой благоверный устраивал такой визг — у тараканов во всем доме лопались барабанные перепонки.

— Надолго тебя хватило?