Медвежья пасть. Адвокатские истории

Один его вид вселял окружающим уважение и страх. Высокий, мускулистый, с военной выправкой, громким грудным голосом, который был настолько мощным, что он только набирал воздух в легкие, а все уже вставали по стойке смирно. Говорил он быстро, четко и коротко. Командный голос у него сохранился, даже когда от прежней выправки не осталось и следа. Пару лет назад он позвонил Алексею и, не дав ему вставить и слова, произнес:

— Леха, привет. Это Владимир, бери ручку и записывай!

— Может, я сначала послушаю, что ты мне скажешь, а потом запишу?!

— Нет, я буду говорить, а ты пиши. Я уже все продумал. Отличная идея! Слушай меня!

И понес немыслимую ахинею, а Алексей слушал и думал, что этого человека можно согнуть, но изменить — никогда.

Начиная со школьной скамьи, Володька безумно нравился женщинам. Причем всем без исключения и это неудивительно: черные волосы, зачесанные назад, такие же черные густые брови, длиннющие ресницы, пронзительный, прямо-таки испепеляющий взгляд карих глаз и полные, как будто накаченные, вечно обветренные губы.

Ко всем прочим достоинствам прибавлялась потрясающая наблюдательность и сверхъестественная память, что позволяло ему выдумывать сложнейшие многоходовые комбинации и блестяще реализовывать свои проекты. Правда, за это он потом и поплатился.

В жизни у Володьки все было с размахом. Если победы — то с фанфарами, если падения — то оглушительные. Хотя падений все-таки было больше.

Он единственный с нашего курса пошел работать в милицию не за квартиру и не за зарплату, которая по тем временам позволяла наслаждаться всеми радостями жизни, доступными советскому гражданину, а по идейным соображениям. Володька хотел воевать с преступностью, причем воевать серьезно, без дураков, дабы раз и навсегда очистить столицу от бандитов и воров. Поэтому работать пошел в самый сложный отдел: отдел квартирных краж МУРа. Работы там всегда было много, а процент раскрываемости невысокий.

И надо сказать, весьма преуспел на этом поприще. Уже через два года его считали лучшим в отделе, частенько приглашали на осмотры в качестве эксперта, и не было случая, чтобы он не обнаруживал какой-нибудь зацепки. Еще через пару лет известность его вышла за пределы отдела, и когда набирали группу для выполнения задания государственной важности, он был в списке одним из первых. Это было в 1987 году, когда террористы ворвались в офис финской авиакомпании в самом центре Москвы, захватили генерального директора, сели с ним в самолет и потребовали вылета в Турцию. Отпускать их никто не собирался, готовились штурмовать самолет через секретные люки, о существовании которых не знали даже стюардессы. Все прошло слаженно, оперативно и весьма удачно: террористы обезврежены, заложник не пострадал. Руководитель операции получил Звезду Героя, а нашему Володьке вручили медаль «За отвагу». По этому поводу тогда гуляло пол-Москвы.

Все пророчили Володьке успешную карьеру в милиции, особенно после того, как кривая раскрываемости неожиданно поползла вверх, и начальник отдела квартирных краж, полковник Якименко сиял от удовольствия, возвращаясь после очередного доклада министру.

Володька ненавидел воров так же, как иные женщины ненавидят крыс и тараканов, и для искоренения преступности разработал гениальный план. Он снимал служебную квартиру в центре Москвы, обставлял ее как следует и сообщал координаты квартиры своему человеку в банде. Тот начинал капать на мозги своим корешам, подбивая их на кражу, и когда хозяева якобы отбывали на юг, группа воров шла на дело. И их тепленькими в квартире накрывали сотрудники МУРа. Через пару месяцев Володька вновь запускал слушок, и новая банда добровольно шла в мышеловку. Потом снималась другая квартира, по шкафам разбрасывались поддельные украшения, хрусталь, серебро, и снова в ежемесячном рапорте фигурировал отчет о поимке «крупной группы квартирных воров». Так продолжалось примерно полгода, пока наш бравый герой не умудрился поссориться с прокурором.

За этим стояла какая-то романтическая любовная история, но как ни пытались коллеги выяснить хоть какие-то подробности произошедшего, так ничего и не узнали. Результат был плачевным: при задержании очередной банды агент был допрошен с пристрастием и признался, каким образом он получал наводку на квартиру. Разразился жуткий скандал. Володьку лишили всех званий и наград, посадили в КПЗ, обвинив в подстрекательстве и злоупотреблении служебным положением. Осудили на 5 лет. После пересмотра дела срок уменьшили до трех лет, но все прекрасно понимали, что дорога в милицию ему теперь заказана.

На десять лет однокашники потеряли Володьку из поля зрения. Однажды встретил его Алексей, причем там, где совсем не ожидал увидеть — на Коптевском рынке. Выглядит этот рынок сейчас довольно скромно, но лет 20 назад он считался одним из лучших в Москве. С семи утра у ворот выстраивалась очередь за деревенскими молоком, творогом и сметаной. Торговля была столь стремительной, что все распродавалось прямо у ворот. Через 45 минут она заканчивалась, и довольные крестьяне, пряча кровно заработанные рубли за пазуху, медленно направлялись к пивному ларьку обмывать удачно начавшийся день.

Алексей обычно ходил на рынок за картошкой и мясом, из которого жена по выходным готовила знатный борщ. И в этот раз он шел по рядам в поисках синеглазки, попутно здороваясь со знакомыми продавцами:

— Эй, Алэксей! Как твоя дочка, когда свадьба?

— Молчит пока! Ох уж эта молодежь…

— И я никак свою не выдам, уж больно строптивая. Вся в тешу!

И тут Алексей увидел Володьку. Он стоял около огромной двери, обитой коричневым дерматином с надписью «Администрация», и что-то громко говорил седовласому армянину. И хотя он был в штатском, не узнать его было невозможно: военная выправка, надменно приподнятый подбородок, широкая спина. Подошел, разговорились.

После тюрьмы ни в какую милицию его, конечно же, не взяли, даже в постовые, и он долго мыкался по разным сомнительным конторам, пока не устроился замом на Коптевский рынок. И как всегда у него в голове созрел очередной наполеоновский план: «Прочь всех кавказцев! Рынки — для колхозников!» Он по-прежнему говорил, что думал, а точнее, сначала говорил, а потом думал.

Взгляды на жизнь этого несгибаемого человека нисколько не изменились — этакий Робин Гуд, борец за справедливость. Даже странно, как это его взяли на рынок, где днем с огнем не сыщешь ни одного славянского лица. Самое интересное, что он был замом при отсутствии директора. Ходили слухи, что того или посадили, или пристрелили, так что Володька был более чем уверен, что через пару месяцев станет директором рынка и уж тогда наведет здесь порядок.

Так все и произошло. Превратившись из Володьки во Владимира Николаевича, он важно расхаживал по рынку в кожаных, натертых до блеска сапогах и раздавал указания. За время его царствования наконец-то отремонтировали павильоны, где торговали свежим мясом. Хотя слово «павильоны» меньше всего подходило для одноэтажных, накренившихся с самой их постройки сараюшек, где, несмотря на постоянно открытые окна, стоял затхлый запах и стаями летали жирные зеленые мухи. Прежний, полуразвалившийся забор заменили новым, железным, и через пару недель на рынке действительно не осталось ни одного лица кавказской национальности. В Министерстве торговли сначала весьма скептически относились к этой идее, но когда увидели, что за прилавками теперь стоят розовощекие русские красавицы и бравые рязанские парни, активно хвалили его на каждом собрании и даже обещали медаль. Володя был настроен решительно и уже начал с серьезным видом рассуждать, что пора бы и другие рынки очистить от засилья инородцев. Но, как это уже не раз бывало в его жизни, судьба сыграла с ним злую шутку. Торговля шла, но план отчаянно не выполнялся.

В министерстве начинали нервничать.

А дело было в том, что колхозники поначалу с воодушевлением откликнулись на зов директора Коптевского рынка, с радостью жали ему руку, заискивающе заглядывали в глаза, торговали день два, а потом исчезали и больше никогда не возвращались. Или еще хуже: начинали торговать в понедельник, в среду вечером напивались тут же, на грузовиках, и два дня их не было видно. В субботу, опохмелившись, снова начинали торговать полусгнившими овощами, отпугивая покупателей перегаром. В итоге покупатели уходили разочарованные, колхозники сидели полупьяные без копейки денег, боясь возвращаться к женам в деревню, а выручка рынка падала с катастрофической скоростью.

Радовались только крысы: на гнилых овощах они отъелись и теперь жирные, лоснящиеся, как породистые хряки, не пролезали в свои норы и спали у всех на виду рядом с прилавками.

Директор снизил арендную плату и прикрыл пивной ларек рядом с рынком, но колхозники все равно приезжали нерегулярно, торговали плохо и ежемесячно срывали план. Так, промучившись полгода, под угрозой увольнения пошел Володька возвращать кавказцев. Это было не так-то просто. Они давно уже пристроились на других рынках, коих в Москве немало, и надменно усмехались:

— А мы же тэбя предупреждали, начальник, нэльзя так с людьми обращаться, — и воротили от него свои горбатые носы.

Пришлось идти на поклон к старейшинам и просить о помощи. Пожурили его по-отечески, покивали головами и обещали помощь. Через два дня на рынке возобновилась бойкая торговля, прилавки ломились от овощей и фруктов, покупатели оживились, кривая показателей доходности поползла вверх. Больше Володька никого не трогал, следил только, чтобы не обвешивали покупателей. И завел большого полосатого кота.

Когда Володька выпивал лишнего, он по-прежнему орал свои националистические лозунги, но делал это так нелепо, что никто не воспринимал их всерьез.

А потом от него ушла жена. За один день собрала вещи, чиркнула пару слов на случайно попавшейся под руку газете и ушла, оставив ключи на кухонном столе. И Володька тогда запил по-черному: беспробудно, неделями не выходя из квартиры, матерясь на весь дом и заливая соседей. Милиция несколько раз забирала его в вытрезвитель, но после возвращения все начиналось сначала. Через месяц он постарел лет на десять и смотрел на всех с такой ненавистью и болью, что старушки, с утра до вечера сидящие около подъезда, вмиг разбегались, как только видели его.

Такая реакция на уход жены сильно удивила соседей и коллег. Все знали, что у него есть жена, но никто не подозревал, что он ее так любил. А Лидка была красавицей, прямо-таки неприлично красивой для такого прямолинейного, горластого мужика, который вечно нарывался на неприятности.

И здесь тоже не обошлось без романтической истории. Первый раз Володька увидел свою будущую жену в поезде Тверь — Москва, лет 8 назад. Лида работала проводницей в плацкартном вагоне, а он ехал в деревню к матери. В то время Володя только освободился из тюрьмы, ходил в телогрейке, тяжелых ботинках и смотрел на мир затравленным взглядом. Но эта почти девочка с огромными карими с фиолетовым отливом глазами запала ему в душу.

Володька стал ездить в деревню каждую неделю, чем поначалу сильно напугал непривыкшую к такому вниманию мать. Он перекопал ей весь огород, починил крышу, достроил баню и постоянно выискивал новые объекты приложения своей неисчерпаемой энергии.

Через пару недель Володька знал наизусть расписание Лидиных смен и первым приходил к поезду с неизменным букетом полевых цветов. Сначала девушка его побаивалась, как боятся бездомного большого пса, но скоро привыкла к его молчаливому любованию. Ночью они стояли в тамбуре и подолгу курили. Лида рассказывала ему о своем неудачном замужестве, о полуторагодовалом сыне, так редко видящем маму, что скоро перестанет ее узнавать, о хозяйстве, разваливающемся из-за вечного пьянства ее мужа, о свекрови, обвиняющей ее во всех смертных грехах.

«Жених», как его называли Лидины товарки, дарил ей конфеты, милые безделушки и даже читал стихи — в дни ученичества он увлекался Евтушенко, Бродским, Пастернаком, но потом было не до поэзии…

Лида так привыкла к своему кавалеру, что, когда он однажды не пришел, сильно расстроилась. И в ту же секунду поняла, что влюбилась. Полночи она проплакала в своем купе, а наутро ходила хмурая, с красными от слез глазами. Пассажиры не решались подходить к ней, и в итоге весь вагон остался без чая.

Через неделю Володя появился как ни в чем не бывало и подарил ей жемчужное ожерелье. Ничего подобного Лида еще никогда не видела и очень боялась вынимать этакую красотищу из синей бархатной коробочки. Ей казалось, что это всего лишь льдинки, которые от тепла ее рук растают на солнце и утекут между пальцами на полинялый ковер. Но этого не произошло. Дрожащими пальцами она застегнула колье, с трудом справившись с застежкой — попросить о помощи она стеснялась, — расстегнула вторую пуговичку на форменной рубашке и убрала волосы в пучок. Взглянув в зеркало, она не сразу узнала себя: такая она была в этот момент красивая и счастливая, как Любовь Орлова — ее любимая актриса, чья фотография висела возле ее кровати. Володя смотрел на нее, разинув рот, и не мог налюбоваться на ее нежно-розовую кожу, белокурые волосы и вздернутый носик, напоминавший, что она еще совсем девчонка, истосковавшаяся по мужскому вниманию и красивым вещам.


В этот раз Лида впервые позволила Володе проводить ее до дому. Они молча шли от станции между деревянными давно некрашеными домами. Лида боялась посмотреть на него, а Володя с трудом сдерживал себя, чтобы не обнять ее прямо здесь, на улице. Обнять и больше не отпускать. При этом Володя прекрасно понимал, что она замужем, а у него нет ни нормальной работы, ни постоянного заработка. Понимал, но в первый раз чувствовал, что ради этой женщины готов на все, готов работать, где угодно, работать изо всех сил, чтобы его любимая женщина ни в чем не нуждалась, а ее сын все время был рядом с ней. Через пятнадцать минут они уже были на месте. Володя остался стоять у калитки, а она шла к дому по вымощенной плиткой дорожке и еле сдерживала слезы.

Именно это прогулка решила их дальнейшую судьбу. И не потому, что Володя решил жениться на провинциальной девушке, и не потому, что она решила развестись с мужем и попытать счастья с другим. Нет. Все решилось помимо их воли. Просто ее сварливая свекровь увидела в окно, как сноху провожал какой-то мужик, и рассказала об этом сыну. А тот как раз был злой с похмелья и избил Лидку до полусмерти. Мать, не на шутку испугавшись, попыталась утихомирить сына, но, получив удар в живот, быстренько ретировалась на чердак. Лида, еле вырвавшись, убежала к подружке на соседнюю улицу, где просидела два дня, а потом с синяками и кровоподтеками на руках и ногах пришла на работу. Володя неизменно ждал ее, как обычно, с цветами у вокзала, где ей надо было отметиться и взять путевой листок.

Как только увидел Лиду, сразу понял — что-то случилось. Она пыталась отнекиваться, но потом, расплакавшись, все рассказала. Володя рассвирепел и, подхватив Лиду, побежал к ее дому, разыскал мужа и так тряханул его пару раз, что тот чуть не отдал богу душу. Володька хоть и разозлился не на шутку, но все-таки понимал, что не стоит, недавно освободившись, лезть в драку. Поэтому, рявкнув мужу «сидеть», отправил Лиду в комнату собирать вещи. Через полчаса, держа на руках испуганного сына, они втроем сели в поезд и уехали в Москву.

Кроме железной кровати, заправленной давно не стиранным бельем, трехногого шкафа и круглого стола в холостяцкой однокомнатной квартире больше ничего не было, но Лида находилась в шоковом состоянии и ничего не понимала. Володька раздобыл у соседей раскладушку, уложил полусонного мальчонку спать и налил будущей жене стакан красного вина. Приятное тепло разлилось по всему телу, сознание постепенно возвращалось к ней, и внутри у несчастной женщины рождалось ощущение того, что все плохое в ее жизни наконец-то закончилось, и теперь рядом с этим смелым, сильным человеком начнется у них новая счастливая жизнь. А Володя говорил и говорил о том, что завтра он попросит у прораба Сан Саныча аванс и они купят детскую кровать, посуду, постельное белье и заживут по-семейному.

— А давай купим магнитофон? — робко попросила Лида и тут же покраснела.

— Хорошо, обязательно купим, ласточка моя, — сказал и смутился еще больше. Он еще ни разу в жизни не говорил женщинам таких нежностей.

Лида быстро освоилась на новом месте, отмыла квартиру, на окна повесила занавески, на стол постелила скатерть, на табуретки — вышитые подушечки. Кухню она драила два дня, и Володя очень удивился, когда увидел, что раковина может быть такой белой, а кафель над раковиной, оказывается, голубой с мелкими зелеными цветочками.

Через месяц они поженились. Свадьбу решили не устраивать, просто сходили в ЗАГС и расписались: Володя не любил шумных застолий с льстивыми поздравлениями и фальшивыми улыбками, а у Лиды все это однажды было и ни к чему хорошему не привело. Поэтому они сели вечером на кухне, выпили бутылку шампанского и стали жить дальше. Лида занималась хозяйством. Сына Мишку устроили в детский сад, Володя работал на стройке, вел себя тихо и спокойно и через 3 месяца его назначили прорабом.

По вечерам он ходил на свою голубятню и общался с голубями. Эти вечно воркующие создания были его главный увлечением с самого детства. Еще с отцом он залезал на крышу и наблюдал, как они кружат над головой; ему хотелось самому улететь прочь от ненавистной школы, от вечно уставшей матери. Перед смертью отец умолял не бросать голубей, а мальчик уже не представлял себе жизни без общения с этими птицами. Теперь Володя приходил сюда с Мишкой, и гордость переполняла его, когда они шли, держась за руки, и рассуждали, когда же наконец-то вылупятся птенчики у хохлатой Маруськи.

Вскоре Лида окончательно освоилась в Москве, устроилась закройщицей в ателье и очень скоро стала незаменимым работником. В самом ближайшем будущем ей прочили место заведующей. И это несказанно льстило самолюбию забитой провинциальной девушки, которая потихоньку начала вживаться в новую роль. Даже начала покрикивать на мужа, после того как он все воскресенье проводил со своими голубями.

Через полтора года совместной жизни Лида стала заводить разговоры насчет второго ребенка. И Володя засомневался. Не то, чтобы он не хотел ребенка от любимой женщины, просто он начинал осознавать, что не создан для семейной жизни. Ему нужны были простор, свобода, размах. А дома ему становилось душно.

Растерянный и несчастный, он все больше времени проводил на голубятне. Только там Володька был по-настоящему счастлив. А поздно вечером возвращался домой и будто погружался в болото. Лида видела, что с мужем что-то происходит, но не знала, что нужно делать в таких случаях.

В деревне, где жила вся ее родня, таких проблем не возникало. Девушки выходили замуж, рожали детей, вместе занимались хозяйством. Как положено, по праздникам и выходным мужики выпивали, а жены перемывали им косточки, но делали это беззлобно, как бы по привычке. Своими мужьями деревенские женщины были вполне довольны, но поругаться на них — это обязательный ритуал, которому никто не придавал большого значения.

Иногда спьяну кто-нибудь побьет жену, потом приголубит, нальет портвейна, и жизнь снова пойдет своим чередом. Любит ли муж жену? А жена мужа? Такими вопросами никто не задавался.

— О чем ты говоришь, не пойму, — вздыхала мама всякий раз, когда Лида заводила разговоры о семейной жизни. — Поженились и живите. Все у вас в городе не как у людей!

Но Лида чувствовала, что у них с мужем что-то не так, и, не зная, как ему помочь, мучалась и страдала. Муж уже не казался ей тем смелым и решительным человеком, в которого когда-то влюбилась наивная подмосковная девушка. И главное, красота — ее главное достояние — стала меркнуть. Иногда по утрам, глядя в зеркало, Лида смотрела и не узнавала себя. Где те карие глаза, где нежно розовое лицо, где веселые ямочки на щеках? Она видела лишь измученное, помятое, заплаканное лицо женщины, которая увядает без любви и ласки. Как случилось, что их брак стал похож на застиранное постельное белье? Спрашивала она себя и не находила ответа.

И в один прекрасный день Лида собрала вещи, взяла Мишку и уехала к маме. Ей хотелось простой и понятной жизни, такой, как у всех ее подруг, без мучительных раздумий и сомнений.

Больше они не встречались. А Володька завел дружбу с зеленым змием.





* * *


Алексей все еще стоял в ванной. Голова кружилась, двигаться не хотелось. Он стоял и вспоминал своих однокашников, а точнее, Володьку, которого не видел многого лет. Загорелый, в кожаном пиджаке, изрядно потертом, со следами голубиного помета. Видно было, что он пытался их смыть, а потом махнул рукой и оставил все как есть. Его брюки даже не подозревали о существовании утюга, а ботинки давно нуждались в услугах обувщика. Только белая рубашка и зачесанные назад черные волосы напоминали бравого опера 15-го отдела УТРО ГУВД. Говорил он мало, от вопросов уклонялся и оживлялся только, когда вспоминали о былых расследованиях. Чтобы чувствовать себя живым, Володе требовались опасность и риск. Алексей этого никогда не понимал. Сам он никогда не бросался на амбразуру, вел дела расчетливо и планомерно, играл по предлагаемым правилам.

Володька был счастлив. Алексей почувствовал это, наблюдая за ним в «Березках», и окончательно убедился в этом спустя несколько месяцев, когда однажды, возвращаясь с переговоров, увидел Володьку на автобусной остановке. Тот держал в руках бутылку пива, курил, наблюдая за голубями, кружащими в небе. Их было штук 30. Шумные, большие, они то садились на крышу, о чем-то переговариваясь, то взмывали ввысь и кружились, будто приглашая присоединиться к ним. А Володька смотрел на них и блаженно улыбался.

Алексей тогда позавидовал безмятежному виду человека, избавившегося наконец-то от всех земных забот. Теперь его не волновали ни работа, ни жена, ни мнение окружающих.

Он был свободен, а если удавалось раздобыть еды, сигарет и выпивки, то и счастлив. Может так и нужно относиться к жизни? Или это удел лишь избранных?





Дубленки у «Метрополя»




Что можно сделать за 41 минуту? Можно, к примеру, выпить три бутылки пива, заняться любовью со случайной знакомой, провести переговоры, в конце концов можно доехать на метро от Алтуфьева до Бульвара Дмитрия Донского. А кое-кому за это время удалось совершить самое громкое преступление десятилетия.





* * *


На дворе стояло знойное, пыльное лето 1982 года. В десять утра температура поднялась до 25 °C, с амбициозными планами достигнуть к полудню 32 °C. К гостинице «Метрополь» подъехал грузовик с логотипом ГУМа в сопровождении двух милицейских машин. Из него вышли грузчики в спецовках с логотипом универмага, установили прилавок, стол, кассовый аппарат. На выдвижной витрине развесили несколько фасонов женских и мужских дубленок разного цвета.

Не прошло и пяти минут, как у прилавка выстроилась внушительная очередь. Даже странно, откуда в будний день в центре Москвы столько народу. Все проходило очень организованно: молоденькие продавщицы примеряли дубленки на потные плечи обалдевших от счастья покупателей, всякий раз уговаривая взять еще одну для мужа, выписывали квитанции, принимали деньги, пробивали чеки. Кассовый аппарат не замолкал ни на секунду.

Время от времени покупатели, в основном это были женщины, интересовались: