Медвежья пасть. Адвокатские истории

* * *


Во дворе усадьбы в Введенском переулке стоял одноэтажный дом брата Алексея Морозова — Сергея Викуловича Морозова — с пристроенной старообрядческой молельней. От семейного дела он был далек, а в обществе скучал. Сергей Викулович увлекался лошадьми, охотой и рыбалкой в своем подмосковном имении Желябино. Беззаботную жизнь Сергея обеспечивали проценты с отцовского наследства. Так и жили два брата холостяка в соседних домах богатой городской усадьбы.

Свахи уже давно проложили тропку к домам братьев. Алексея сводницы растормошить не смогли — слишком тот был увлечен своей коллекцией. А вот Сергей Викулович клюнул и согласился на знакомство с юной 17-летней девицей Зинаидой Григорьевной Зиминой, дочерью богородского купца второй гильдии, старообрядца. Морозовы тоже блюли устои старой веры: носили большие бороды, ели только своими ложками и никогда не курили. Сергею понравилась скромная девушка-ребенок.

Зина была небольшого роста, ее обольстительная фигура с тонкой талией и не по годам округлыми бедрами завораживала мужчин. Девушка в черном кружевном платье с белой лентой на поясе выглядела празднично. Приятное, загорелое лицо с приподнятыми бровями и чуть вздернутым носиком выражало удивление. Кроткий взгляд огромных серых глаз говорил о скромности и послушании. Коса, туго сплетенная из шелковистых коричневых волос, смотрелась нарядно. Радостная улыбка то и дело появлялась на ее пухлых, влажных губах.

Семья Морозовых не одобряла всей этой любовной сумятицы. Приняли Зину плохо, считали ее «безродной разводкой», что впоследствии сыграло свою печальную роль в супружестве. Зина невзлюбила Сергея, который не вступился за нее, и уже через год ушла из дома. Да не просто ушла, а вышла замуж за дядьку Сергея Викуловича — Савву Тимофеевича Морозова.

Савва еще год назад на венчании племянника приметил чудесную девочку. Одновременно со своими коммерческими победами он одержал скандальную победу и на любовном фронте. В те времена развод в России православием не одобрялся, а для старообрядцев это была и вовсе беда. Однако Савва пошел на скандал и громкий судебный процесс. Не испугался семейного позора и материнского проклятья. Свадьба состоялась. Молодая жена перессорила всех Морозовых. В семье старообрядцев такие события не приветствовались. Москва начала двадцатого века долго судачила по этому поводу. Оскорбленный Сергей Викулович уехал на всю зиму в свое подмосковное имение.

Сразу после второго замужества Зинаида резко переменилась. Из тихой девчушки она превратилась во властную, надменную, честолюбивую хозяйку дома Саввы Тимофеевича. Умная, но до крайности амбиционная женщина, она баловала свое тщеславие старым известным купеческим способом — обожала и приобретала предметы роскоши. Хваткая, с надменным взглядом, комплексующая из-за своего низкого происхождения, вся увешанная золотом и жемчугами, Зинаида Григорьевна блистала в обществе. Хозяйка дома из кожи вон лезла, пытаясь превратить свой особняк в модный московский салон. Один за другим она затевала вечера, балы и званные обеды. Морозов потворствовал всем ее прихотям. Повышенное внимание на приемах хозяйка уделяла молодому красавцу, офицеру генштаба Александру Рейнботу, за которого после смерти мужа вышла замуж в третий раз.





* * *


На момент Октябрьской революции шестидесятилетний холостяк Алексей Викулович Морозов проживал в особняке, заполненном фарфором и иконами. Сергей и Алексей продолжали заниматься своими делами и столоваться у любезнейшего управляющего Василия Егорова.

Отец Василия, Филипп Сергеевич Егоров, был купцом средней руки и прибыл в Москву с женой и сыном на заработки в середине XIX века. Егоровы имели суконную лавку на Хитровом рынке. Проживали рядом — на Яузских воротах, в доходном доме Валуевой.

Филипп Сергеевич, человек дальновидный, принял твердое решение дать сыну приличное образование. Мальчика отдали в четвертую мужскую гимназию на Покровке. Парень учился слабо, но учение закончил с аттестатом и похвальным листом. В старших классах Василий увлекся театром и не пропускал ни одной премьеры. Ночами приходилось дежурить в очередях за билетами на стоячие места в «райке». Актерских талантов у юноши не было, зато руки были золотые. Отцовская лавка держалась на нем. Все мастерил и ремонтировал качественно и скоро, а театр так и оставался пределом его мечтаний.

Как-то в городской газете, вывешенной в кинотеатре «Колизей», он увидел большое объявление. Искали рабочего сцены в Благородное собрание, расположенное недалеко от Кремля. Именно в этом зале и произошел казус, изменивший его дальнейшую жизнь.

После выступления известного итальянского тенора во время антракта в фойе затеяли фортепьянный дуэт на двух роялях. Концертмейстеры были готовы, а вот рояли стояли невпопад. Разноцветных красавцев стали сдвигать. У одного из инструментов сломалась задняя ножка, и он с грохотом рухнул на паркет. Это «громкое» происшествие вызвало живой интерес у чинно прогуливающейся, нарядной публики. Срочно вызвали рабочего театра, который не только проворно устранил все проблемы, но и мимоходом настроил рояль, подкрутив колки специальными щипцами. Невольным свидетелем театрального происшествия оказался Алексей Викулович, не пропускавший концертов заезжих знаменитостей. Расторопность и умение рабочего поразили его. Парень Морозову приглянулся. Через неделю Василий Егоров получил предложение и вышел на службу бригадиром-распорядителем усадьбы Морозовых во Введенском переулке.





* * *


Новым революционным властям было не до Морозовых. Видимо одолевали более важные проблемы. На особняк во Введенском никто не нападал и не грабил. Но в снабжении домочадцев продуктами и дровами произошли большие перемены. Продовольственные карточки Морозовым не выдали. Основным добытчиком в доме стал управляющий Егоров. Он вышел на работу в Московское топливное объединение и получил продовольственную карточку служащего с талонами на сахар.

Сослуживцем в МТО у Василия Егорова был молоденький студент Высшего технического училища Саша Вольфсон. Саша собирался жениться и вместо учебы зарабатывал на свадьбу и пропитание. Он прожужжал все уши коллеге про свою невесту:

— Василий Филиппович, вы не представляете, какая у меня красивая невеста! Она очень веселая, умная и скромная. Советуется во всем.

— А где вы с ней познакомились, Александр?

— Ее семья живет с нами в одном доме на Покровке. Мы три года знакомы. Теперь решили пожениться. Женькин отец настаивает на свадьбе с раввином.

— Еврейская свадьба, говорят, красивая.

— Да, это все здорово, но совсем нет денег. На кольца копим. Раввин тоже денег попросит. Нам кроме талонов и карточек больше ничего не дают. Где деньги заработать — не знаю.

— Может, талонами на мясо и сахар рассчитаться?

— Да, я думал об этом. Жить все равно негде. Мы хотим с первого дня отдельно, хоть в общежитии, только не с родителями. Женька говорит, что с родителями жить нельзя, на кухне должна быть одна хозяйка. А с раввином надо поговорить, вы правы, Василий Филиппович.

— Невеста ваша работает? Может, ей на работе чем помогут?

— Нет, она учится на третьем курсе консерватории. На фортепиано играет. У них в помещении холодно, света и воды нет, а они занимаются… Так что рассчитываю только на себя.

— А зачем консерватория в такое время работает? Не до музыки сейчас.

— У них директором назначили мичмана-краснофлотца. Они его сначала в штыки приняли, малограмотный. Потом, ничего, привыкли. Музыку он, конечно, не понимает, но многих ребят от голода спас. Этой зимой мороз лютовал, так директор приказ вывесил, чтобы топить буржуйки реквизированными в Москве инструментами. Варварство, конечно, роялями топить, но Женька рассказывала, что он много отмороженных рук обогрел. После зимы этого моряка все уважать стали: и студенты, и профессора.

— А кто же преподает в консерватории? Как можно учиться в таких условиях?

— Женька посещала класс Александра Гедике. После его смерти перешла к профессору Киппу Карлу Августовичу. Стойкий мужик, голодный и больной ходит, немецкий погром в 1916 году пережил. Говорят, что он — знаменитый во всем мире музыкант, студенты его «чародеем» зовут.

— Все образуется Александр, вы молоды, значит все у вас с Евгенией впереди.

— Василий Филиппович, впереди-то впереди, а кольца где купить обручальные? Мы ходили с Женькой на Кузнецкий мост, в ювелирный. Керенки не берут, новые деньги тоже не берут. Просят золотые червонцы или серебром… Ну вот скажите, где нам брать червонцы, если их нет? Не знаю я. Родительские кольца мы брать не хотим, да и деньги тоже. Сами как-нибудь.


Во время очередного чаепития с карамельками Егоров предложил студенту комнату в своей квартире на первом этаже особняка Алексея Морозова. Он спланировал все верно. Уплотнения было не избежать. Комендант районной управы наведывался уже дважды, а комиссия «по разгрузке Москвы» настойчиво вызывала к себе Алексея Викуловича. Егоров решил самоуплотниться и пустить в дом молодую семью, дабы избежать более жесткого развития событий.





* * *


Во дворе усадьбы Морозова находились многочисленные конюшни с лошадьми. Располагались они за садами и выходили к Садовому кольцу в районе Курского вокзала. Лошадей разводил Сергей Викулович. Его скакуны принимали участие в бегах и радовали хозяина призами московского ипподрома. Лошадей новая власть реквизировала и передала в транспортный отдел Центрального района Москвы. Когда работникам транспорта становилось совсем невмоготу от голода, они списывали одну-две лошадки. Транспортникам шел дополнительный паек, а бывшим владельцам конюшен перепадали жалкие, но жизненно необходимые остатки. Кониной Морозовы были обеспечены, это их и спасло.

В марте 1918 года спокойствие закончилось. Особняк захватили вооруженные латышские анархисты «Лесна». Самостийные экспроприаторы нанесли много вреда коллекции: разбили много фарфора, погубили миниатюры и часть икон, уничтожили личный архив Морозова. Алексей Викулович остался жив чудом. Он прошел через многочисленные допросы «с пристрастием», которые заканчивались инсценировками расстрела. Но удача повернулась лицом к великому собирателю. Его зять, Матвей Кузнецов, когда-то учился в гимназии с революционером Мураловым. Иван Муралов, по просьбе Матвея и спас Алексея Викуловича, прислав три грузовика с вооруженными чекистами. Оперативники разоружили анархистов, арестовали главарей и освободили Морозова. Остальных обитателей усадьбы бандиты не трогали.

После погрома в декабре 1918 года дом во Введенском реквизировали, а поредевшую коллекцию национализировали. В Морозовском особняке открыли музей фарфора и древнерусской живописи. Вывшему хозяину Наркомат просвещения оставил две комнаты на первом этаже. В июле 1919 года хранителем музея новые власти назначили скульптора Сергея Мограчева, а помощником — Алексея Викуловича. Отношения у красного скульптора и бывшего дворянина не сложились, но Морозов получил долгожданные продовольственные карточки, что было жизненно важно.





* * *


В 1919 году в особняке появились новые жильцы. Коллегия райсовета и комиссия «по разгрузке Москвы» приняли решение о принудительном уплотнении комнат первого этажа. В кабинет управляющего заселили семью железнодорожного служащего Лукаша Потоцкого. Лукаш со своей прелестной женой Ядвигой, как и все жильцы особняка, были приглашены Егоровым столоваться в складчину.

В начале двадцатых годов за этим скромным столом собирались домочадцы реквизированного особняка Морозовых. Хозяйкой стола была Серафима Петровна Егорова, супруга бывшего управляющего имением; помимо нее, за столом присутствовали: Василий Егоров, безмерно преданный семье Морозовых человек, кормилец семьи, получатель продовольственных карточек с января 1918 года; Алексей Викулович Морозов, помощник смотрителя собственного музея; Сергей Викулович Морозов; молодая супружеская пара студентов — Женечка и Александр Вольфсоны — и поляки Ядвига и Лукаш Потоцкие.

Это были далеко не прежние шикарные застолья с осетрами и черной икрой. Однако общение таких разных людей в шикарном, голодном и холодном особняке скрашивало всем нищету и уныние революционных лет. Двадцатилетняя Женечка то и дело садилась к белому роялю и играла веселые мазурки и польки. По субботам Женя и Ядвига играли в четыре руки. На ура шли ноктюрны и вальсы Фредерика Шопена, особенно «собачий вальс». Участники вечеринки превращались в лицедеев. Все включались в шуточную театральную импровизацию, копировали звуки различных животных и в такт музыке весело лаяли.

Сергей Викулович, обычно пребывавший в сумрачном настроении, оживал. Во время ужинов и субботних вечеров он не отводил влюбленный взор от Ядвиги Потоцкой. Сергей был в ударе. Он, в меру привирая, рассказывал о своих «триумфальных» победах на охоте и рыбалке. Находясь в лирическом настроении, братья подпевали музицировавшим дамам прекрасными баритонами. Василий Егоров представлял комические сценки из жизни театра, где он трудился в молодости:

— Однажды маститый режиссер спросил у старой уборщицы театра, какие постановки она больше любит, балетные либо оперные?

— Балетные, — твердо ответила женщина.

— Почему? — поинтересовался режиссер.

— На операх мужчины пьют больше коньяка в буфете, а потом гадят в туалетах. Убирать-то мне приходится, — не задумываясь, ответила уборщица.

Во время рассказа Егоров изображал обоих персонажей, меняя при этом позы, голос и мимику лица.

Расходились гости по своим комнатам ночью с улыбками и в приподнятом настроении.





* * *


Сергей Викулович Морозов влюбился без ума в Ядвигу Потоцкую. После недолгих ухаживаний сделал ей предложение. Они стали жить вместе в одной из комнат одноэтажного дома Сергея Викуловича. Остальные помещения реквизировала комиссия «по разгрузке Москвы» и отдала детскому приюту имени Луначарского. Лукаш остался жить в особняке, в квартире Егорова.

Ядвига быстро сориентировалась и, будучи дамой с жестким хватом, прибрала к рукам все остатки некогда бесценного имущества Сергея Викуловича. Ограбив его дочиста, она бросила Морозова и вернулась к Лукашу. Гражданские браки в то время были популярны, поэтому никаких проблем с законом у супругов не возникло. Лукаш, провернувший очередную аферу, потирал руки от удовольствия.

Сергей Викулович не смог пережить второго предательства любимых женщин. Осенью 1921 года он бросился с крыши особняка на булыжную мостовую.





* * *


Прошел НЭП со своими яркими прилавками и шумными ресторанами. Восстановились лучшие магазины. Засверкал позолотой Елисеевский на Тверской. Его оборудовали американскими подъемниками и блестящими кассовыми аппаратами, хрустальные люстры и нежные китайские вазы создавали домашнюю атмосферу. Восстановленные подвалы в несколько этажей были забиты фруктами, сырами и мясом. Продукты появились во всех магазинах Москвы. Заработали бесплатные детские и взрослые столовые. Засверкали огнями рестораны «Метрополь», «Эрмитаж» и «Рига». Перестали умирать от истощения пациенты больниц и приютов. На московских окраинах торговцы выстроили огромные склады для товаров и провизии. На улицах появились лоточные рынки, всюду сновали коробейники.

Наступило время нехватки особняков для заселения огромного советского хозяйства. Все министерства и ведомства переехали в белокаменную, а размещать их было негде. Особняк с музеем фарфора оказался лакомым кусочком и предназначался под курсы марксизма-ленинизма Российской коммунистической партии. Алексею Викуловичу стало ясно, что музею и частным жильцам там не быть. Особняк Морозова был предназначен к выселению. Произошло это событие летом 1929 года. Комиссия «по разгрузке» Москвы выделила уже старому, одинокому Алексею Викуловичу десятиметровую пустующую комнату с окнами в коридор в коммунальной квартире на Покровке в доме 27. Морозова уволили с должности помощника смотрителя музея, и в 73 года он опять остался без средств к существованию.

Коллекцию Алексея Викуловича уполномоченные московских властей погрузили на три грузовика и отвезли в заброшенную церковь усадьбы Кусково. Охрану власти не выставили, а ключи от бывшего храма выдали Морозову. Несмотря на преклонный возраст, Морозов ежедневно посещал и охранял свое собрание. Кропотливо и настойчиво он пытался восстановить утраченные каталоги.

В квартире на Покровке жильцы приняли старика с любовью. Из вещей Морозов перевез лишь старый французский чемодан из прошлой жизни. Обустройством жилища Алексея Викуловича занялись соседи. Столовая посуда, кухонные принадлежности, примус, фитильная машина «Греу», шведская мясорубка, постельное белье с новыми полотенцами, занавески, люстра на пять рожков, ковер, кровать с тумбой, стол и старинный шкаф преобразили комнату. Жилище стало теплым и уютным. Общими усилиями была водружена буржуйка и выведена на улицу труба. По поводу заселения нового жильца в огромном коридоре коммуналки накрыли праздничный стол. Алексей Викулович расплакался и поблагодарил соседей за спасение.

Оставшийся без пропитания, загнанный в угол Морозов обратился к Луначарскому о назначении пенсии. Совершенно неожиданно почтальон принес положительный ответ: Алексею Викуловичу выделили минимальную пенсию советского служащего в 25 рублей. В знак уважения к великому собирателю ему торжественно вручили постоянный пропуск в Дом ученых, где бесплатно подавали чай. Этим знаком внимания Морозов очень гордился.

После многочисленных обращений Морозова в Кремль в американской оранжерее усадьбы Кусково в 1932 году, наконец-то открыли Государственный музей фарфора. Все экспозиции из временного хранилища в храме перенесли в оранжерею. Алексей Викулович вместе с сотрудниками музея с увлечением занялся изготовлением витрин и размещением фарфора. Собранию каждого завода-изготовителя отвели отдельный зал.