Медаль за город Вашингтон
Часть 12 из 44 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Субалтерн Лоренс Стивен Рандалл, Северо-Западная конная полиция
Врач внимательно осмотрел меня, ощупал мне голову и сделал укол с помощью иглы и прозрачного мешочка. Шприц югороссов не был похож на тот, которым пользовался наш врач в Калгари. Но после укола я почувствовал, что боль, мучившая меня, неожиданно стихла. Врач плохо говорил по-английски. Кое-как я понял из сказанного им, что у меня сильная контузия, от которой я чуть было не отдал концы. От старых опытных вояк я знал, что сильный удар по голове действительно может отправить человека к праотцам. А некоторые если и оставались живы, то часто теряли рассудок или оставались парализованными до самой смерти. Я попытался расспросить об этом врача (он сказал, что зовут его Юрием), и из его ответа понял лишь одно: все будет хорошо.
Убедившись, что мне полегчало, мой лекарь помог мне поудобней сесть и подложил мне под голову свернутое пончо, видимо, брошенное кем-то из индейцев. Потом он порылся в своей объемистой сумке и достал из нее какой-то неизвестный мне прибор. Он поднес его к лицу и стал через него рассматривать окружающую нас местность, при этом что-то негромко говоря по-русски.
Закончив свои странные манипуляции, Юрий сказал мне, что он хочет обойти место сражения и сделать нечто, что поможет потом другим узнать о преступлениях янки.
– Лоренс, – произнес он, – я оставлю тебе револьвер. Если будет грозить опасность, стреляй в воздух. Я приду на помощь.
Он забросил за спину короткий карабин с ручкой, изогнутой, словно козий рог, и, держа в руках свой странный прибор, направился в сторону уничтоженной воинством полковника Мак-Кензи индейской деревни.
Я сжал в руке старый добрый кольт. Зря Юрий считает меня совсем немощным. У меня вполне хватит сил не только поднять тревогу, но и завалить янки, если тому вдруг вздумается подойти ко мне. Только поблизости солдат-головорезов, вторгшихся на нашу территорию, видно не было. Лишь трупы, разбросанная одежда и сожженные жилища. Эх, надо бы попросить югороссов, чтобы они похоронили моих убитых солдат и индейцев. Проклятые янки бросили их на поживу диким зверям.
Юрий долго бродил по разгромленной индейской деревне, осматривая трупы воинов, женщин и детей. Потом он добрался до развалин форта. Боль, мучившаяся меня, прошла. Я зевнул и неожиданно для себя уснул.
Проснулся я, услышав шаги и голос Юрия, который, как я понял, был сердит и громко ругался.
– Плохие дела, Лоренс, – сказал он. – Наши ребята уничтожили всех янки. Потом они приземлились, чтобы взять пленного и трофеи. Как там все получилось – я не знаю. Одним словом, один из уцелевших солдат Мак-Кензи выстрелил и ранил твою спасительницу – индианку из племени пейганов.
Сейчас вертолет летит сюда. Он заберет нас, и мы полетим в наш базовый лагерь, где врачи из Югороссии окажут тебе и девушке помощь. Думаю, что все обойдется.
«Да, – подумал я, – то, что эти парни на своей чудо-машине перебили всех янки, – просто замечательно. Вот только все дело испортил ублюдок, который ранил Аксистоваки… А ведь я так и не успел поблагодарить ее за то, что она спасла меня от смерти. К тому же эта индианка мне очень понравилась. Конечно, у нас в конной полиции не очень-то одобряли браки между белыми и краснокожими. Но могу сказать лишь одно – среди индейцев я часто встречал честных и порядочных людей. А вот янки, вроде того же полковника Мак-Кензи, хотя и имеют белую кожу, но, с моей точки зрения, они отпетые мерзавцы, которых смело можно отправлять на виселицу».
– Юрий, – сказал я, – а эта девушка очень сильно ранена? Ее жизни ничто не угрожает?
– Я не смог понять, – ответил Юрий, – но как сообщил мне лейтенант, эта храбрая девица спасла его от смерти и при этом была ранена выстрелом из револьвера. Она жива, но ей срочно нужна хирургическая операция. Поэтому ее надо как можно скорее доставить в лазарет. Лоренс, надо поскорее собраться в дорогу. Вертолет скоро будет здесь. Нельзя терять время.
11 августа (31 июля) 1878 года. Земля Руперта. Борт вертолета Ка-29
Лейтенант Виктор Баев. Спецназ Югороссии
«Мальчишка! Дебил! Ишак вислопузый! Дурень патентованный!» – это были лишь самые приличные слова, которыми я ругал себя, глядя на лежавшую на надувном матрасе тихо стонущую девушку. А ведь всего пару часов назад ничто не предвещало беды.
Зачистка места, где был уничтожен Четвертый кавалерийский полк армии Североамериканских Соединенных Штатов, проходила в штатном режиме. Мы с моим напарником двигались, подстраховывая друг друга, а Аксистоваки – надо же, я запомнил ее мудреное имя! – шла позади нас.
Мы внимательно осматривали валявшиеся на окровавленной земле человеческие тела и конские туши. Иногда нам приходилось пристреливать бедных животных, чтобы прекратить их мучения. Что же касается раненых янки… В общем, проходил сравнительно быстрый и безболезненный для них переход из категории «трехсотых» в категорию «двухсотых». Удивительно, но индианка довольно спокойно наблюдала за нашими действиями. Но, как я понял, жизнь ее в суровых условиях постоянных войн приучила Аксистоваки к подобному зрелищу. Кроме того, следовало не забывать, что девушка выполняла у себя в племени функцию медика и сама оказывала помощь раненым в бою или во время охоты воинам.
Обойдя вокруг «поляны смерти», мы стали прочесывать кустарники, куда, спасаясь от разрывов НАРов и огня пулемета, заползли уцелевшие янки. Там «трехсотых» оказалось побольше. Время от времени мы с моим напарником останавливались, чтобы сменить рожок в автомате. Во время одной такой остановки я краем глаза заметил шевеление в густых зарослях барбариса.
– Эй, кто там! – крикнул я. – Бросай оружие и выходи с поднятыми руками!
– Не стреляйте! – крикнул некто, прячущийся в кустарнике. – Я сдаюсь!
Раздался треск, и из зарослей с поднятыми руками вышел худощавый рыжеволосый мужчина с бородкой клинышком а-ля дядя Сэм. На его погонах красовались серебряные орлы; я не знал всех эмблем, принятых в американской армии, но это был явно офицер, причем не лейтенант и не капитан – у них «кубики» в разных вариациях. На поясе у него болталась дурацкая сабля.
– Саблю-то брось! – скомандовал я. – И не дергайся, если хочешь остаться в живых…
Прапор подошел к янки, осмотрел и ощупал его. Он отбросил в сторону саблю, извлек из его кармана маленький короткоствольный капсюльный пистолет, а из рукава тонкий и острый ножик, наподобие стилета.
– Вроде бы все, командир, – сказал он. – Больше ничего нет.
– Вы югоросс? – спросил меня пленный офицер. – Насколько мне известно, моя страна не находится в состоянии войны с Югороссией.
– Так какого черта вы тогда находитесь на территории, которую Британия передала Югороссии? – честно говоря, мне не очень хотелось вести диспут с этим американцем здесь, где под каждым кустом валялся труп. – И, наконец, представьтесь. Должен же я знать, кого взял в плен.
– Я командир Четвертого кавалерийского полка армии САСШ полковник Мак-Кензи, – гордо произнес янки. – Вы с помощью своей адской машины уничтожили мой полк. Думаю, что правительство моей страны сможет привлечь вас к ответу за коварное нападение на мою часть!
Мне вдруг стало смешно. Этот полковник еще пытается мне угрожать? Ну что ж, посмотрим, как это у них получится.
– Вот что, мистер Мак-Кензи, – сказал я. – Мы еще посмотрим, кто и за что попадет под трибунал. Ваш полк – это не воинская часть, а сборище убийц и насильников. Вы уничтожили форт Пейган и оборонявших его канадских конных полицейских. Ваши солдаты зверски истребили селение индейцев, живших неподалеку от форта. За все это вам, полковник, положена виселица.
Аксистоваки, внимательно слушавшая мой разговор с полковником, поняв, что этот человек и есть главный виновник гибели ее родных, вздрогнула. Она с ненавистью посмотрела на Мак-Кензи. А потом неожиданно с криком бросилась ко мне, раскинув руки, будто желая меня обнять. И тут раздался выстрел…
Я обернулся. За стволом дерева стоял солдат в синем мундире с дымящимся ружьем. Я, почти не целясь, двумя выстрелами уложил его, и повернулся к девушке. Она, схватившись за живот, медленно оседала на землю. А полковник злорадно наблюдал за всем происходящим.
– Свяжи этого урода! – крикнул я прапору. – И смотри по сторонам. А то найдется еще один «восставший из ада».
Нагнувшись над Аксистоваки, я попытался разглядеть, куда именно попала пуля. Девушка была в сознании. Она прошептала:
– Великий воин, тот человек хотел убить тебя. Я не хотела этого. Ты будешь жить.
Она улыбнулась, хотя по лицу ее было видно, что индианке очень больно.
Я вспомнил, как оказывать первую помощь в случае пулевого ранения в живот. Перевернув Аксистоваки на бок, я дал возможность воздуху свободно поступать в ее легкие. Достав нож, я вспорол платье девушки, и осмотрел рану. Пуля вошла в живот чуть выше пупка.
«Она говорила, что не ела несколько дней. Это очень хорошо. Значит, в ее кишечнике нет остатков пищи», – подумал я.
– Командир, вколи ей обезболивающее, – сказал прапор, протягивая мне шприц-тюбик, который он достал из аптечки. – И давай побыстрее будем выбираться отсюда. Ее надо срочно доставить в лазарет. Там у нас хороший хирург, который ее прооперирует. Думаю, что все обойдется.
– Надо ее перевязать, а то она истечет кровью. Давай ее перевернем, надо посмотреть, нет ли выходного отверстия.
Ранение оказалось слепым – выходного отверстия мы не обнаружили. Мы осторожно усадили Аксистоваки, продезинфицировали ее рану и сделали перевязку. Потом я отправил прапорщика с пленным к вертолету, велев захватить складные носилки, плед и кого-нибудь из экипажа вертолета. Хрен его знает, может быть, где-то в кустах прячется еще один недобитый янки, и потому должен будет кто-то прикрывать нас, когда мы на носилках понесем раненую к вертушке…
Слава богу, эвакуация прошла нормально. Мы взлетели и направились к разрушенному форту, чтобы забрать оттуда субалтерна и нашего фельдшера. Он окажет Аксистоваки более квалифицированную помощь, чем мы.
А я для себя решил, что если девушка останется жива – а она обязательно должна выжить! – то я точно женюсь на ней. Она спасала меня ценой собственной жизни. Такое не забывается. Думаю, что с такой супругой можно отправляться в огонь и воду. Она не подведет!
12 августа (31 июля) 1878 года. Мобил, Алабама, особняк Робинсона
Майор Роберт Смит Инграм, заместитель командира Девятого пехотного полка армии САСШ, комендант города Мобила. Или нет?
Открылась дверь бывшей детской, служащей теперь моим кабинетом, и на пороге появился смутно знакомый мне толстяк с красной, словно перезрелый помидор, перекосившейся рожей и в полковничьем кителе, который сидел на нем, как седло на корове. От него резко несло потом – ну как же, август на алабамском побережье Мексиканского залива – форменное пекло. Даже не представившись, он заорал:
– Майор, потрудитесь объяснить, по какому праву вы отказались явиться по моему вызову?
– Не получал я никакого вызова.
Тот покосился на здоровенного негра с нашивками сержанта, стоявшего за ним.
– Масса… – Полковник нахмурился, и сержант поправился: – Сэр, я вчера пришел в арсенал, но там никого не было. Только сегодня с утра мне кто-то рассказал, что штаб 4-го полка переехал в этот особняк.
Действительно, мы из здания арсенала переехали практически сразу. Там было необыкновенно душно и сыро, а такое огромное помещение нам было и не нужно – у меня вместо штабного взвода и было-то одно отделение под командованием сержанта Патрика Ледди, а также мой адъютант, лейтенант Мартин Троттер. Троттер и нашел этот особняк на площади Бьенвилль. Как он мне сообщил по секрету, хозяин его, бывший офицер конфедератов, отбыл на Кубу и вроде отличился в Ирландии, а супруга его с детьми решила к нему присоединиться. И предоставила нам свой дом под гарантии Троттера, что мы не будем пользоваться хозяйской спальней, не будем опустошать винный погреб, а сам дом будем холить и лелеять, в чем нам помогут слуги – дворецкий Джейкоб и его супруга, она же повариха, Хэрриет.
Слуги мне сразу понравились – пожилой негр с манерами, приличествующими дворецкому у английского лорда (как я себе их представляю), и его супруга, необъятная жизнерадостная негритянка-кухарка, вкуснее чьей стряпни я не ел, наверное, никогда. По их словам, они хотели уехать с «миссис» на Кубу, но она их попросила остаться, чтобы следить за домом. «А на самом деле я слышал, как она говорила детям, мол, здоровье у старого Джейка не очень, лучше уж пусть дома побудет. Зря она так, масса, мне всего шестьдесят, я крепкий, поверьте мне, я еще долго-долго проживу».
Они нас и кормили, и убирали, по крайней мере, за офицерами – сержант и его люди жили в отдельном домике, где ранее располагались слуги, которых, впрочем, давно уже не было – дела у семьи шли не столь хорошо, а Джейкоб и Хэрриет считались членами семьи с незапамятных времен. Они отказались от предложенной всем рабам Робинсонов вольной еще в сороковые годы. Жили они в небольшой каморке у входа.
Сейчас же Джейкоб стоял за спиной обоих и вопросительно смотрел на меня – мол, он правильно их впустил? Я улыбнулся ему и покачал головой, и он пропал – Чайвингтон не обратил внимания, он кричал на сержанта:
– И ты, бездельник, рассказываешь мне об этом только сейчас?
– Я хотел доложить вам вчера, но мне сообщили, что вы изволите почивать.
– С тобой я потом разберусь.
Он повернулся ко мне и продолжил на тех же повышенных тонах:
– Как бы то ни было, майор, – он подчеркнул это слово, – по какому праву вы считаете себя комендантом города?
– Согласно приказу полковника Джона Кинга. А у него полномочия от генерала Шеридана. А кто вы такой, я даже не знаю.
– Майор, я отдам вас под трибунал! Я полковник Чайвингтон, и у меня приказ о назначении меня комендантом города. Приказ подписан генералом Майлсом.
– Полковником Нельсоном Майлсом, вы хотели сказать.
– К вашему сведению, его недавно Конгресс произвел в бригадные генералы и поручил ему усмирение Луизианы и Алабамы.
– И вас тоже, как я вижу, уже восстановили в армии, – я не смог не ввернуть фразу, которая весьма не понравилась полковнику. Услышав его фамилию, я вспомнил, откуда мне была знакома его физиономия.
Вскоре после окончания войны мне пришлось по долгу службы заехать в Вашингтон, где один армейский приятель предложил мне посмотреть город. Самым красивым зданием был, наверное, Капитолий – место, где заседает Конгресс. И пока я глазел на античный портик, над которым возвышался огромный белоснежный купол, увенчанный статуей Свободы в шлеме, с мечом и щитом[14], из здания вышел желчного вида толстяк в полковничьей форме в сопровождении нескольких офицеров и двух людей в цивильном, но с несомненной аурой людей из адвокатского сословия.
«Посмотри, это полковник Чайвингтон», – шепнул мне приятель. Помнится, я лишь кивнул – тогда про него писали все газеты. Про то, что, по его словам, его люди убили в Колорадо «от пятисот до шестисот опасных краснокожих», тогда как другие свидетели говорили о том, что убито было около пятидесяти стариков и более сотни женщин и детей и что у женских трупов вырезали гениталии и «украсили» ими седла, а у беременных – нерожденных детей из утробы матери.
Обычно Конгресс подобные эксцессы не интересовали, но зверства шокировали всех настолько, что в данном случае дело шло к трибуналу. Впрочем, не все газеты верили в его вину, напирая на то, что он до войны был пастором-методистом, другие же называли его кровавым пастором. Но общая амнистия для ветеранов войны армии Севера сделала его преследование невозможным, тем более что до войны он был известен как убежденный аболиционист.
Но ему тогда все же пришлось уйти в отставку – а теперь, получается, его опять вернули в строй. Тем более что, как мне рассказывали, в Колорадо в 1864 году его направили после того, как он сначала бежал с поля боя, а потом приказал повесить двух раненых конфедератов, на которых он наткнулся во время бегства.
С тех пор он изменился мало, разве что волосы его немного поседели, а лицо еще более обрюзгло. Он наклонился ко мне и заорал:
Врач внимательно осмотрел меня, ощупал мне голову и сделал укол с помощью иглы и прозрачного мешочка. Шприц югороссов не был похож на тот, которым пользовался наш врач в Калгари. Но после укола я почувствовал, что боль, мучившая меня, неожиданно стихла. Врач плохо говорил по-английски. Кое-как я понял из сказанного им, что у меня сильная контузия, от которой я чуть было не отдал концы. От старых опытных вояк я знал, что сильный удар по голове действительно может отправить человека к праотцам. А некоторые если и оставались живы, то часто теряли рассудок или оставались парализованными до самой смерти. Я попытался расспросить об этом врача (он сказал, что зовут его Юрием), и из его ответа понял лишь одно: все будет хорошо.
Убедившись, что мне полегчало, мой лекарь помог мне поудобней сесть и подложил мне под голову свернутое пончо, видимо, брошенное кем-то из индейцев. Потом он порылся в своей объемистой сумке и достал из нее какой-то неизвестный мне прибор. Он поднес его к лицу и стал через него рассматривать окружающую нас местность, при этом что-то негромко говоря по-русски.
Закончив свои странные манипуляции, Юрий сказал мне, что он хочет обойти место сражения и сделать нечто, что поможет потом другим узнать о преступлениях янки.
– Лоренс, – произнес он, – я оставлю тебе револьвер. Если будет грозить опасность, стреляй в воздух. Я приду на помощь.
Он забросил за спину короткий карабин с ручкой, изогнутой, словно козий рог, и, держа в руках свой странный прибор, направился в сторону уничтоженной воинством полковника Мак-Кензи индейской деревни.
Я сжал в руке старый добрый кольт. Зря Юрий считает меня совсем немощным. У меня вполне хватит сил не только поднять тревогу, но и завалить янки, если тому вдруг вздумается подойти ко мне. Только поблизости солдат-головорезов, вторгшихся на нашу территорию, видно не было. Лишь трупы, разбросанная одежда и сожженные жилища. Эх, надо бы попросить югороссов, чтобы они похоронили моих убитых солдат и индейцев. Проклятые янки бросили их на поживу диким зверям.
Юрий долго бродил по разгромленной индейской деревне, осматривая трупы воинов, женщин и детей. Потом он добрался до развалин форта. Боль, мучившаяся меня, прошла. Я зевнул и неожиданно для себя уснул.
Проснулся я, услышав шаги и голос Юрия, который, как я понял, был сердит и громко ругался.
– Плохие дела, Лоренс, – сказал он. – Наши ребята уничтожили всех янки. Потом они приземлились, чтобы взять пленного и трофеи. Как там все получилось – я не знаю. Одним словом, один из уцелевших солдат Мак-Кензи выстрелил и ранил твою спасительницу – индианку из племени пейганов.
Сейчас вертолет летит сюда. Он заберет нас, и мы полетим в наш базовый лагерь, где врачи из Югороссии окажут тебе и девушке помощь. Думаю, что все обойдется.
«Да, – подумал я, – то, что эти парни на своей чудо-машине перебили всех янки, – просто замечательно. Вот только все дело испортил ублюдок, который ранил Аксистоваки… А ведь я так и не успел поблагодарить ее за то, что она спасла меня от смерти. К тому же эта индианка мне очень понравилась. Конечно, у нас в конной полиции не очень-то одобряли браки между белыми и краснокожими. Но могу сказать лишь одно – среди индейцев я часто встречал честных и порядочных людей. А вот янки, вроде того же полковника Мак-Кензи, хотя и имеют белую кожу, но, с моей точки зрения, они отпетые мерзавцы, которых смело можно отправлять на виселицу».
– Юрий, – сказал я, – а эта девушка очень сильно ранена? Ее жизни ничто не угрожает?
– Я не смог понять, – ответил Юрий, – но как сообщил мне лейтенант, эта храбрая девица спасла его от смерти и при этом была ранена выстрелом из револьвера. Она жива, но ей срочно нужна хирургическая операция. Поэтому ее надо как можно скорее доставить в лазарет. Лоренс, надо поскорее собраться в дорогу. Вертолет скоро будет здесь. Нельзя терять время.
11 августа (31 июля) 1878 года. Земля Руперта. Борт вертолета Ка-29
Лейтенант Виктор Баев. Спецназ Югороссии
«Мальчишка! Дебил! Ишак вислопузый! Дурень патентованный!» – это были лишь самые приличные слова, которыми я ругал себя, глядя на лежавшую на надувном матрасе тихо стонущую девушку. А ведь всего пару часов назад ничто не предвещало беды.
Зачистка места, где был уничтожен Четвертый кавалерийский полк армии Североамериканских Соединенных Штатов, проходила в штатном режиме. Мы с моим напарником двигались, подстраховывая друг друга, а Аксистоваки – надо же, я запомнил ее мудреное имя! – шла позади нас.
Мы внимательно осматривали валявшиеся на окровавленной земле человеческие тела и конские туши. Иногда нам приходилось пристреливать бедных животных, чтобы прекратить их мучения. Что же касается раненых янки… В общем, проходил сравнительно быстрый и безболезненный для них переход из категории «трехсотых» в категорию «двухсотых». Удивительно, но индианка довольно спокойно наблюдала за нашими действиями. Но, как я понял, жизнь ее в суровых условиях постоянных войн приучила Аксистоваки к подобному зрелищу. Кроме того, следовало не забывать, что девушка выполняла у себя в племени функцию медика и сама оказывала помощь раненым в бою или во время охоты воинам.
Обойдя вокруг «поляны смерти», мы стали прочесывать кустарники, куда, спасаясь от разрывов НАРов и огня пулемета, заползли уцелевшие янки. Там «трехсотых» оказалось побольше. Время от времени мы с моим напарником останавливались, чтобы сменить рожок в автомате. Во время одной такой остановки я краем глаза заметил шевеление в густых зарослях барбариса.
– Эй, кто там! – крикнул я. – Бросай оружие и выходи с поднятыми руками!
– Не стреляйте! – крикнул некто, прячущийся в кустарнике. – Я сдаюсь!
Раздался треск, и из зарослей с поднятыми руками вышел худощавый рыжеволосый мужчина с бородкой клинышком а-ля дядя Сэм. На его погонах красовались серебряные орлы; я не знал всех эмблем, принятых в американской армии, но это был явно офицер, причем не лейтенант и не капитан – у них «кубики» в разных вариациях. На поясе у него болталась дурацкая сабля.
– Саблю-то брось! – скомандовал я. – И не дергайся, если хочешь остаться в живых…
Прапор подошел к янки, осмотрел и ощупал его. Он отбросил в сторону саблю, извлек из его кармана маленький короткоствольный капсюльный пистолет, а из рукава тонкий и острый ножик, наподобие стилета.
– Вроде бы все, командир, – сказал он. – Больше ничего нет.
– Вы югоросс? – спросил меня пленный офицер. – Насколько мне известно, моя страна не находится в состоянии войны с Югороссией.
– Так какого черта вы тогда находитесь на территории, которую Британия передала Югороссии? – честно говоря, мне не очень хотелось вести диспут с этим американцем здесь, где под каждым кустом валялся труп. – И, наконец, представьтесь. Должен же я знать, кого взял в плен.
– Я командир Четвертого кавалерийского полка армии САСШ полковник Мак-Кензи, – гордо произнес янки. – Вы с помощью своей адской машины уничтожили мой полк. Думаю, что правительство моей страны сможет привлечь вас к ответу за коварное нападение на мою часть!
Мне вдруг стало смешно. Этот полковник еще пытается мне угрожать? Ну что ж, посмотрим, как это у них получится.
– Вот что, мистер Мак-Кензи, – сказал я. – Мы еще посмотрим, кто и за что попадет под трибунал. Ваш полк – это не воинская часть, а сборище убийц и насильников. Вы уничтожили форт Пейган и оборонявших его канадских конных полицейских. Ваши солдаты зверски истребили селение индейцев, живших неподалеку от форта. За все это вам, полковник, положена виселица.
Аксистоваки, внимательно слушавшая мой разговор с полковником, поняв, что этот человек и есть главный виновник гибели ее родных, вздрогнула. Она с ненавистью посмотрела на Мак-Кензи. А потом неожиданно с криком бросилась ко мне, раскинув руки, будто желая меня обнять. И тут раздался выстрел…
Я обернулся. За стволом дерева стоял солдат в синем мундире с дымящимся ружьем. Я, почти не целясь, двумя выстрелами уложил его, и повернулся к девушке. Она, схватившись за живот, медленно оседала на землю. А полковник злорадно наблюдал за всем происходящим.
– Свяжи этого урода! – крикнул я прапору. – И смотри по сторонам. А то найдется еще один «восставший из ада».
Нагнувшись над Аксистоваки, я попытался разглядеть, куда именно попала пуля. Девушка была в сознании. Она прошептала:
– Великий воин, тот человек хотел убить тебя. Я не хотела этого. Ты будешь жить.
Она улыбнулась, хотя по лицу ее было видно, что индианке очень больно.
Я вспомнил, как оказывать первую помощь в случае пулевого ранения в живот. Перевернув Аксистоваки на бок, я дал возможность воздуху свободно поступать в ее легкие. Достав нож, я вспорол платье девушки, и осмотрел рану. Пуля вошла в живот чуть выше пупка.
«Она говорила, что не ела несколько дней. Это очень хорошо. Значит, в ее кишечнике нет остатков пищи», – подумал я.
– Командир, вколи ей обезболивающее, – сказал прапор, протягивая мне шприц-тюбик, который он достал из аптечки. – И давай побыстрее будем выбираться отсюда. Ее надо срочно доставить в лазарет. Там у нас хороший хирург, который ее прооперирует. Думаю, что все обойдется.
– Надо ее перевязать, а то она истечет кровью. Давай ее перевернем, надо посмотреть, нет ли выходного отверстия.
Ранение оказалось слепым – выходного отверстия мы не обнаружили. Мы осторожно усадили Аксистоваки, продезинфицировали ее рану и сделали перевязку. Потом я отправил прапорщика с пленным к вертолету, велев захватить складные носилки, плед и кого-нибудь из экипажа вертолета. Хрен его знает, может быть, где-то в кустах прячется еще один недобитый янки, и потому должен будет кто-то прикрывать нас, когда мы на носилках понесем раненую к вертушке…
Слава богу, эвакуация прошла нормально. Мы взлетели и направились к разрушенному форту, чтобы забрать оттуда субалтерна и нашего фельдшера. Он окажет Аксистоваки более квалифицированную помощь, чем мы.
А я для себя решил, что если девушка останется жива – а она обязательно должна выжить! – то я точно женюсь на ней. Она спасала меня ценой собственной жизни. Такое не забывается. Думаю, что с такой супругой можно отправляться в огонь и воду. Она не подведет!
12 августа (31 июля) 1878 года. Мобил, Алабама, особняк Робинсона
Майор Роберт Смит Инграм, заместитель командира Девятого пехотного полка армии САСШ, комендант города Мобила. Или нет?
Открылась дверь бывшей детской, служащей теперь моим кабинетом, и на пороге появился смутно знакомый мне толстяк с красной, словно перезрелый помидор, перекосившейся рожей и в полковничьем кителе, который сидел на нем, как седло на корове. От него резко несло потом – ну как же, август на алабамском побережье Мексиканского залива – форменное пекло. Даже не представившись, он заорал:
– Майор, потрудитесь объяснить, по какому праву вы отказались явиться по моему вызову?
– Не получал я никакого вызова.
Тот покосился на здоровенного негра с нашивками сержанта, стоявшего за ним.
– Масса… – Полковник нахмурился, и сержант поправился: – Сэр, я вчера пришел в арсенал, но там никого не было. Только сегодня с утра мне кто-то рассказал, что штаб 4-го полка переехал в этот особняк.
Действительно, мы из здания арсенала переехали практически сразу. Там было необыкновенно душно и сыро, а такое огромное помещение нам было и не нужно – у меня вместо штабного взвода и было-то одно отделение под командованием сержанта Патрика Ледди, а также мой адъютант, лейтенант Мартин Троттер. Троттер и нашел этот особняк на площади Бьенвилль. Как он мне сообщил по секрету, хозяин его, бывший офицер конфедератов, отбыл на Кубу и вроде отличился в Ирландии, а супруга его с детьми решила к нему присоединиться. И предоставила нам свой дом под гарантии Троттера, что мы не будем пользоваться хозяйской спальней, не будем опустошать винный погреб, а сам дом будем холить и лелеять, в чем нам помогут слуги – дворецкий Джейкоб и его супруга, она же повариха, Хэрриет.
Слуги мне сразу понравились – пожилой негр с манерами, приличествующими дворецкому у английского лорда (как я себе их представляю), и его супруга, необъятная жизнерадостная негритянка-кухарка, вкуснее чьей стряпни я не ел, наверное, никогда. По их словам, они хотели уехать с «миссис» на Кубу, но она их попросила остаться, чтобы следить за домом. «А на самом деле я слышал, как она говорила детям, мол, здоровье у старого Джейка не очень, лучше уж пусть дома побудет. Зря она так, масса, мне всего шестьдесят, я крепкий, поверьте мне, я еще долго-долго проживу».
Они нас и кормили, и убирали, по крайней мере, за офицерами – сержант и его люди жили в отдельном домике, где ранее располагались слуги, которых, впрочем, давно уже не было – дела у семьи шли не столь хорошо, а Джейкоб и Хэрриет считались членами семьи с незапамятных времен. Они отказались от предложенной всем рабам Робинсонов вольной еще в сороковые годы. Жили они в небольшой каморке у входа.
Сейчас же Джейкоб стоял за спиной обоих и вопросительно смотрел на меня – мол, он правильно их впустил? Я улыбнулся ему и покачал головой, и он пропал – Чайвингтон не обратил внимания, он кричал на сержанта:
– И ты, бездельник, рассказываешь мне об этом только сейчас?
– Я хотел доложить вам вчера, но мне сообщили, что вы изволите почивать.
– С тобой я потом разберусь.
Он повернулся ко мне и продолжил на тех же повышенных тонах:
– Как бы то ни было, майор, – он подчеркнул это слово, – по какому праву вы считаете себя комендантом города?
– Согласно приказу полковника Джона Кинга. А у него полномочия от генерала Шеридана. А кто вы такой, я даже не знаю.
– Майор, я отдам вас под трибунал! Я полковник Чайвингтон, и у меня приказ о назначении меня комендантом города. Приказ подписан генералом Майлсом.
– Полковником Нельсоном Майлсом, вы хотели сказать.
– К вашему сведению, его недавно Конгресс произвел в бригадные генералы и поручил ему усмирение Луизианы и Алабамы.
– И вас тоже, как я вижу, уже восстановили в армии, – я не смог не ввернуть фразу, которая весьма не понравилась полковнику. Услышав его фамилию, я вспомнил, откуда мне была знакома его физиономия.
Вскоре после окончания войны мне пришлось по долгу службы заехать в Вашингтон, где один армейский приятель предложил мне посмотреть город. Самым красивым зданием был, наверное, Капитолий – место, где заседает Конгресс. И пока я глазел на античный портик, над которым возвышался огромный белоснежный купол, увенчанный статуей Свободы в шлеме, с мечом и щитом[14], из здания вышел желчного вида толстяк в полковничьей форме в сопровождении нескольких офицеров и двух людей в цивильном, но с несомненной аурой людей из адвокатского сословия.
«Посмотри, это полковник Чайвингтон», – шепнул мне приятель. Помнится, я лишь кивнул – тогда про него писали все газеты. Про то, что, по его словам, его люди убили в Колорадо «от пятисот до шестисот опасных краснокожих», тогда как другие свидетели говорили о том, что убито было около пятидесяти стариков и более сотни женщин и детей и что у женских трупов вырезали гениталии и «украсили» ими седла, а у беременных – нерожденных детей из утробы матери.
Обычно Конгресс подобные эксцессы не интересовали, но зверства шокировали всех настолько, что в данном случае дело шло к трибуналу. Впрочем, не все газеты верили в его вину, напирая на то, что он до войны был пастором-методистом, другие же называли его кровавым пастором. Но общая амнистия для ветеранов войны армии Севера сделала его преследование невозможным, тем более что до войны он был известен как убежденный аболиционист.
Но ему тогда все же пришлось уйти в отставку – а теперь, получается, его опять вернули в строй. Тем более что, как мне рассказывали, в Колорадо в 1864 году его направили после того, как он сначала бежал с поля боя, а потом приказал повесить двух раненых конфедератов, на которых он наткнулся во время бегства.
С тех пор он изменился мало, разве что волосы его немного поседели, а лицо еще более обрюзгло. Он наклонился ко мне и заорал: