Медаль за город Вашингтон

Нейт Форрест с удовольствием отпил еще глоточек кофе, поставил чашку и с виноватой улыбкой произнес:

– Именно я предложил, что в самом начале пойдут именно южане, а также добровольцы-ирландцы и шотландцы. И вот почему я. Многие южане свыклись с положением вещей после Войны Северной агрессии, и присутствие войск Югороссии на первом этапе может быть воспринято ими неоднозначно. Конечно, это далеко не большинство населения, но все равно с ними необходимо считаться.

«Да уж», – подумал я. Вспомнились фотографии из оккупированного немцами Парижа, которые произвели такой фурор незадолго до нашего перехода в это время. Девушки в кафе в модных очках, нарядно одетые люди у магазинов, семьи, прогуливающиеся по Елисейским Полям, мальчишки, удящие рыбу в Сене… Помнится, выставку городские власти Парижа почти сразу же закрыли – не вязалось это с тиражируемой годами героической картинке мужественных французов из Сопротивления. Было Сопротивление, было, вот только главную роль там играли, как ни странно, русские эмигранты – во главе с княгиней Верой Аполлоновной Оболенской, казненной немцами в 1944 году, и советскими военнопленными, бежавшими из лагерей, расположенных на территории Франции. Даже «Песню партизан», гимн Сопротивления, и тот написала русская эмигрантка Анна Бетулинская, хотя по распоряжению де Голля этот факт долгие годы скрывался.

Да что там Париж… Французов немцы, в отличие от русских, особо не зажимали, и жили парижане при оккупации очень даже неплохо. Но и некоторые русские шли в полицаи. И даже среди евреев, которых сгоняли в гетто, появилась привилегированная группировка – так называемые еврейские советы, юденраты, которые следили за порядком в гетто и выдавали немцам любых своих соплеменников из числа тех, кто пытался оказать нацистам какое-либо сопротивление или даже задумывался об этом. Конечно, практически везде юденраты в полном составе оказывались потом в тех же газовых камерах, но поначалу они не умирали от голода и холода и не ютились по двадцать человек в маленькой комнатке, а некоторые даже проворачивали кое-какие коммерческие сделки с немцами.

Так что неудивительно, что и среди южан многие смирились с ситуацией. Пусть даже если твои идеалы растоптаны, а твои родственники погибли – но сам-то ты жив, здоров, и в ближайшее время тебя и твою семью не убьют и не лишат всего, что ты заработал, после войны. Более того, в некоторых штатах – в том же Мэриленде или Миссури – им ничего и не было, разве что некоторые лишились рабов. Конечно, кое-кого посадили без суда и следствия, и многие из них умерли в тюрьме, но большинства это не коснулось.

Послышались чьи-то торопливые шаги, и я отвлекся от своих мрачных мыслей. В беседку вошел человек в форме лейтенанта Конфедерации.

– Адмирал Семмс, генерал Форрест, полковник Рэгью… Рэгу… – он так и не смог выговорить мою фамилию, и я махнул ему рукой, дескать, не старайся, а то язык вывихнешь. – Срочная новость из Вашингтона: Вторая Реконструкция началась, Конгресс одобрил закон о военном положении во всех штатах, в которых в 1861 году еще было разрешено рабство, а также о лишении белого населения этих штатов гражданских прав. Это касается даже тех южных штатов, которые в 1860-х не примкнули к Конфедерации. Исключение, согласно закону, только для тех, кто приехал на Юг после 1865-го либо после освобождения той или иной территории. Насколько известно, ввод войск уже начался.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» – подумал я. Второй же – диссонансной – мыслью было: «Ну что ж, похоже, не удалось смирившимся отсидеться в безопасности». Как было сказано у Стругацких в повести «Трудно быть богом»: «Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам и покорно ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня».

Но конкретно это означало одно – как говорится, если хочешь рассмешить Господа, расскажи ему о своих планах. Все, что мы сейчас обсудили, пошло коту под хвост, и начать воевать нам придется намного раньше, чем мы ожидали.





11 августа (30 июля) 1878 года. Земля Руперта


Лейтенант Виктор Баев. Спецназ Югороссии

Вертолет летел на запад, к предгорьям Скалистых гор. Если верить карте, там начинались сплошные леса, в которых конный отряд янки мог затеряться, словно иголка в стогу сена. Поэтому нам надо было успеть перехватить его на открытой местности.

Индианка, сперва опасливо поглядывавшая на меня и моих ребят, немного успокоилась. Конечно, для нее, человека, который всю свою жизнь провел среди дикой природы, полет на вертушке был большим потрясением. Да и события последних дней – нападение североамериканских кавалеристов на индейскую деревню и поголовное истребление ее жителей – не могли не сказаться на психике девушки. Но как бы то ни было держалась она молодцом.

Перед полетом я, как смог, объяснил ей по-английски, что ей следует делать. И теперь, сидя на складном металлическом сиденье у окна, она внимательно разглядывала местность, над которой мы летели. Конечно, для нее все это было непривычно, но она прилежно смотрела вниз.

Неожиданно индианка стала возбужденно что-то выкрикивать и тыкать в окно пальцем. Вглядевшись, я увидел в рощице у небольшого озера множество белых палаток и пасущихся рядом с ними коней. Если бы это была группа старателей либо трейдеров, их было бы намного меньше, а единственный отряд Северо-Западной конной полиции в этих краях, как известно, недавно перестал существовать. Так что это могли быть только люди полковника Мак-Кензи.

Открыв дверь в кабину пилотов, я наклонился к Степанычу – нашему водителю воздушной кобылы – и указал на рощицу. Штурман-оператор, сидящий справа от пилота, сделал стойку и приготовился к бою.

Мы вылетели на задание, имея на борту четыре блока НАРов С-5С. Это 128 ракет калибра 57 мм, каждая из которых начинена тысячей стальных игл длиной 40 мм. Залпа даже одного блока хватило бы, чтобы выкосить все воинство вышеозначенного полковника. Ну а для тех, кто уцелеет, на вертушке имелась встроенная четырехствольная подвижная пулеметная установка 9А622 калибра 7,62-мм с боезапасом в 1800 патронов. В общем, всем янки достанется вдоволь, и никто не уйдет обиженным. Но мне почему-то после всего увиденного в индейской деревушке было совсем не жалко североамериканских вояк.

Степаныч сделал мне знак рукой – дескать, уходи, не мешай людям работать – и стал выцеливать лагерь янки через установленный перед лобовым стеклом прицел. Я подумал, что действительно не стоит стоять над душой у спецов своего дела. Да и надо будет предупредить девушку, что лучше ей не смотреть на то, что сейчас произойдет. Впрочем, прикинул я, все же надо сделать поправку на суровость здешних нравов и желание индианки отомстить за своих погибших соплеменников. Думаю, что она останется довольна, наблюдая сверху за тем, как гибнут люди, уничтожившие столько ее близких и родных.

Я подошел к девушке и наклонился к ней, чтобы предупредить о предстоящей экзекуции. В этот момент вертолет совершил крутой вираж, выходя на цель, и я от неожиданности свалился на индианку, а она испуганно обхватила меня руками. Сказать честно – ощущение было приятное. Девушка, несмотря на экзотическую для русского человека внешность, была весьма симпатична, а под ее одеждой я ощутил крепкое упругое тело. Эх, права была мама – пора уже присмотреть себе спутницу жизни. А Аксистоваки – так, кажется, ее зовут? – мне очень даже понравилась. Дело за немногим – ей должен понравиться и я. Как в том анекдоте: «Осталось только уговорить Ротшильда»…

«Не о том ты думаешь, Витя, не о том, – сказал я сам себе. – Вот, как говорил старшина Васков, выполним боевой приказ, и споем». Точнее, познакомимся как следует. Но «первым делом, первым делом вертолеты». Точнее, наш «Камов».

За бортом вертушки раздались хлопки, и она вздрогнула – это из блоков НАР слетели огненные стрелы и, оставляя дымный след, полетели в сторону лагеря полковника-убийцы. Среди палаток расцвели оранжево-черные цветки взрывов, а сами они, сорванные взрывной волной, словно испуганные птицы, взлетели вверх. Несколько лошадей, пораженных смертоносными стрелами, рухнули как подкошенные и забились в предсмертной агонии. По лагерю начали метаться испуганные люди. Степаныч снова выпустил в цель несколько ракет. На земле воцарился ад. Уцелеть среди ливня тяжелых стальных стрел было трудно. Несколько всадников попытались верхами умчаться подальше от этого проклятого места, но тут загрохотала носовая пулеметная установка, и лошади, на которых сидели насмерть перепуганные люди, стали валиться на землю.

Несколько раз проштурмовав лагерь Четвертого кавалерийского полка армии Североамериканских Соединенных Штатов, вертолет завис в воздухе. Внизу все горело и взрывалось. В окно были видны разбросанные по земле человеческие тела и конские туши. Несколько пушек с разбитыми лафетами, уперев стволы в землю, возвышались на месте побоища, словно памятник бесславно погибшему воинству карателей.

– Ну что, будем зачищать лагерь? – услышал я голос старшего прапорщика Смирнова. – Или ну их? Честно говоря, меня как-то не очень тянет ходить по колено в крови и по щиколотку в человеческих и конских кишках.

– Меня тоже, – ответил я, – но надо. Необходимо удостовериться, что мы загасили всех. Да и «языка» прихватить не мешало бы, если, конечно, кто-нибудь выжил. Желательно офицера, а если нам достанется сам достопочтенный полковник, то это будет вообще замечательно.

Предупредив Степаныча и оператора о том, что надо найти подходящую площадку для высадки, мы стали готовиться ко «второй фигуре марлезонского балета». Прекрасная индианка, до того с упоением созерцавшая с воздуха то, как «железная птица Маниту» (или как здесь зовут их верховное божество) уничтожает бледнолицых убийц, с нескрываемым любопытством наблюдала за тем, как мы облачались в броники и разгрузки и нахлобучивали на головы шлемы. Проверив оружие, я подошел к двери.

Вертушка стала медленно снижаться. Потоки воздуха от вращающегося винта подхватывали валявшиеся на земле чьи-то шляпы, сбитые стрелами и пулями листья деревьев и прочий хлам. Внезапно снова загремел пулемет.

– Командир, – крикнул мне прапорщик, – это Степаныч шуганул несколько недобитых янки. Вроде попал. Надо будет смотреть в оба – мне почему-то не хочется получить в бочину пулю из «винчестера».

Мне тоже как-то не улыбалось вернуться на базу в качестве «трехсотого». Поэтому я еще раз проверил амуницию и на всякий случай расстегнул на разгрузке кармашек, в котором лежали пара гранат. Обернувшись, я заметил, что девушка тоже привстала с сиденья, словно намереваясь отправиться вместе с нами в разгромленный лагерь янки.

– Ты оставайся здесь, – сказал я ей, – нечего тебе там делать. Там не место для юных леди.

Индианка решительно затрясла головой и, смешивая английские и индейские слова, стала доказывать мне, что, дескать, она должна своими глазами убедиться в том, что враги, погубившие ее соплеменников, мертвы. Прямо Саид какой-то: «Не будет покоя, пока жив Джавдет!»

Я попробовал спокойно и по-доброму уговорить ее, пояснив, что там, куда мы пойдем, может быть небезопасно. Но мои слова лишь раззадорили девушку.

– Аксистоваки не боится смерти, – решительно произнесла она. – Я пойду с тобой, великий воин.

Мне захотелось связать упрямицу и оставить ее, упакованную, в вертолете. Но после такой процедуры девушка, вполне вероятно, смертельно на меня обидится. А тогда, увы, можно будет поставить крест на романтике. Махнув рукой, я разрешил ей следовать с нами. На всякий пожарный я дал ей свой нож. Наверняка индейские женщины умели пользоваться такими предметами для смертоубийства.

Девушка благодарно кивнула и крепко ухватилась за рукоятку ножа.

– Я буду защищать тебя, великий воин, – сказала она мне.


Мне удалось сдержать себя, чтобы не заржать во всю глотку. Тоже мне – «Верная Рука – друг спецназа». Но девушка пристально посмотрела мне в глаза и произнесла глухим монотонным голосом:

– Я родилась на юге, у янки, на реке Марайас. Училась в детстве в школе, которую миссионеры устроили для детей пиикани – так мы сами себя называем. Там я и научилась говорить по-английски. Вождь нашего племени, Тяжелый Бегун, был всегда лоялен к белым, сурово наказывал любые обиды, причиненные им, и нас никто не трогал.

Но в один прекрасный день – дело было зимой, в январе, когда почти все мужчины находились на охоте, а школу отменили, из-за того что некоторые заболели оспой, – на деревню напали кавалеристы. Нам с мамой повезло: мы с ней и с моей старшей сестрой пошли за водой на реку, и, когда началось, мы сумели перебежать по ломкому льду на другую сторону реки. Солдаты за нами не побежали, но начали стрелять, убили сестру и ранили маму. В самой же деревне то и дело гремели выстрелы. Когда мы отошли подальше, то увидели, что наша деревня горит – если они кого-нибудь и не застрелили, то он сгорел заживо…

А потом нас нашли охотники, среди которых был и наш папа. Тогда мы и ушли на север от границы. Теперь ты знаешь, почему я должна видеть смерть этих людей.

Мне стало очень стыдно, но что я мог сказать? Я лишь кивнул. Дождавшись, когда вертолет приземлится, откинул дверь, взял оружие наизготовку и первым выпрыгнул из вертушки. Смирнов и индианка последовали за мной.





11 августа (30 июля) 1878 года. Мобил, Алабама, форт N


Капитан Фабрисиус ван Дорн, командир роты B Девятого пехотного полка армии САСШ

Ровно месяц назад моя рота в полном составе (исключая тех, кого арестовали в Аламиде) прибыла на конечную станцию Мобил-Огайской железной дороги, в город Мобил. Из Канзас-Сити мы добирались на перекладных – сутки в поезде до Сент-Луиса, паром через Миссисипи до иллинойского Восточного Сент-Луиса, далее до Кейро в том же штате, на пароходе до Коламбуса в штате Кентукки, и, наконец, длинная дорога до Мобила. Настроение у меня было препоганое – не раз и не два нам приходилось подолгу ждать под открытым небом, часто под дождем. Зато в Кейро нам пришлось буквально бежать к пароходу «Маунд Сити», идущему в Коламбус. В результате я забыл в вагоне свой любимый кисет, вышитый моей матушкой, и спохватился лишь тогда, когда уже стоял на палубе парохода. Да еще чем дальше мы продвигались на юг, тем жарче становилось в вагоне – причем жара эта была не сухой, как в Канзас-Сити, а такой, что пот лил с нас со всех ручьями. Я-то думал, что хуже нашего нью-йоркского лета нет ничего, но, как видим, ошибался.

В последний вечер перед прибытием в Мобил командиров рот пригласил в свое купе майор Инграм.

– Как вам уже, наверное, известно, в Вашингтоне был убит наш славный президент Хейс. Поэтому нашей задачей будет не только присутствие в Мобиле, но и поддержание порядка в городе и в первую очередь недопущение каких-либо эксцессов со стороны населения. Конкретно это означает, что вам предстоит задерживать любых южан, чье поведение вам покажется подозрительным, особенно если вы увидите либо заподозрите наличие оружия. Любые собрания либо другие мероприятия запрещены. Единственным исключением являются церковные службы – но только при условии присутствия на них наблюдателей от военной власти. Всех нарушителей надлежит немедленно передавать военному суду – он уже прибыл в Мобил и начнет работу с завтрашнего дня. Его же люди будут присутствовать в церквях на службах – нас это, к счастью, не касается.

Он скривился и добавил:

– Знаю я, что все это противоречит Первой поправке к Конституции, но приказ есть приказ. Далее. Каждой роте выделяется для патрулирования район города. Для каждого из вас подготовлены карты с указанием района ответственности. Расквартированы вы будете в бывших фортах Конфедерации – их к нашему приезду должны подготовить. Штаб же будет в здании арсенала. Каждый из вас получит карту, где будет обозначено местоположение вашего форта и район патрулирования. Да, и еще. Есть смысл обсудить маршруты патрулирования с местными, особенно если они наши – северяне.

Нам достался торговый и пассажирский порт, а нашим обиталищем был назначен форт N, который южане назвали в честь генерала Сидни Джонстона, погибшего в 1862-м в битве при Шайло. Находился он примерно в полумиле от центра – там, где река Мобил впадает в залив Мобил. Нам в какой-то мере повезло – здесь постоянно дул ветерок с залива, и было не столь душно, как в городе. Но, как оказалось, после войны форт был заброшен, и лишь недавно туда подвезли несколько десятков палаток, в которых пришлось жить личному составу. Повезло лишь мне и моим обоим лейтенантам – нам выделили единственное сохранившееся здание с двумя комнатами, в которых было хоть немного прохладнее, чем в палатках.

После заселения я навестил начальника порта, Джереми Джексона. По словам Инграма, Джексон прибыл в Мобил три года назад, а сам был откуда-то из Новой Англии. Оказался он высоким худым человеком с лицом потомственного янки. Я знаю, что для южан и я – янки, но на самом деле это прозвище уроженцев Новой Англии, и Нью-Йорк к этому региону не относится. Обычно янки – самые ярые противники южан, но Джексон, когда я представился, достаточно желчно сказал мне:

– Не знаю, капитан, зачем вы это делаете. В городе все спокойно, никаких волнений не наблюдалось, все пытаются просто жить как люди. А тут не успела закончиться Реконструкция, как вновь вводят войска в город, да еще и ограничивают народ в правах. Слыхал я, что какой-то южанин убил президента, но это всего лишь один южанин, а наказывают весь народ.

– Но вы-то, как и я, с Севера… Тем более из Новой Англии. Вы-то должны понимать, что южанам веры нет.

Лицо Джексона потемнело.

– Я – уроженец Нью-Гемпшира. Девиз нашего штата: «Live free or die» – «живи свободным или умри».

– Хороший лозунг.

– Тогда почему мы не дозволяем другим жить точно так же?

– Вы случайно не женаты на какой-нибудь южанке? – вырвалось у меня.

– Женат. И какое это имеет значение? Значит, так, капитан. Все, что я обязан сделать как начальник порта согласно должностным инструкциям или распоряжениям начальства, я сделаю. Но не более того. Так что давайте я нанесу на карту маршруты патрулирования, и мы распрощаемся – надеюсь, что надолго.

Я вышел оттуда в весьма скверном расположении духа, тем более что я про себя думал, что Джексон абсолютно прав. Но у меня был приказ, а приказы не обсуждаются.

В роте было четыре взвода, и я назначил три смены в день, чтобы каждый взвод получал по тридцать два часа отдыха между патрулями. Четыре маршрута, предложенные Джексоном, командирам взводов предстояло распределить по отделениям перед началом патрулирования. Но проблем не было, я строго-настрого запретил задираться с местным населением, и вскоре на нас перестали смотреть волком.

А позавчера вечером нас вновь вызвали к Инграму. Тот объяснил нам, что с завтрашнего дня, десятого августа, в город вводятся дополнительные части. Правила для местных резко ужесточаются. Любые собрания, включая церковные службы и даже походы в гости, запрещаются. У нас – и у новичков – новые прерогативы. В частности, мы можем войти в дом любого южанина для проверки соблюдения запретов – а если мы сочтем это нужным, и для обыска. На северян это правило не распространяется. Для того, чтобы их дома можно было узнать, вот список их адресов; для служащих мэрии и порта отдельные списки. Каждому из них просьба завтра выдать деревянные звезды – пусть ваши люди заберут их прямо сейчас. Звезды им обязательно следует прибить на входную дверь дома.

И еще. В числе тех, кого пришлют для усиления – части 74-го Цветного полка. Приказ не чинить им никаких препятствий.

Инграм замолчал, а затем неожиданно добавил:

– Если вовсе не обнаглеют. Но даже в этом случае разрешаю действовать, только если они будут в районах вашей ответственности. Вопросы есть?

Вопросов, как обычно, было выше крыши, но задавать их что-то не хотелось. Поживем – увидим.

Звезды в порт я занес лично – саквояжников там было четверо, включая самого Джексона. Другие мои ребята отнесли такие же по указанным адресам.

А сегодня утром в город вошли кавалеристы, а за ними множество черных. Эх, не к добру это, подумал я. И ввел усиленное патрулирование – три взвода одновременно, четвертый – на отдыхе, но в полной готовности.





11 августа (30 июля) 1878 года. Место, на котором ранее находился форт Пейган, Земля Руперта