Меч королей

— Лучше бросить в реку.

Я приказал раздеть десять тел и стащить их в воду.

Затем мы двинулись в Верламесестер. Рэдвал советовал держаться наезженной повозками колеи, пока мы не достигнем большой дороги, потом повернуть на запад.

— Большой дороги? — прервал я его.

— Ты наверняка знаешь ее! — воскликнул старый воин, не допускавший такого невежества с моей стороны. — Дорога из Лундена на север!

Я и впрямь знал ее. Проложенная римлянами, она вела из Лундена в Эофервик, а оттуда далее, в Беббанбург. Я проезжал по ней столько раз, что и упомнить не мог.

— До нее близко? — уточнил я.

— Близко? — Рэдвал расхохотался. — Выйди на ту сторону этого леса, и ты до нее доплюнуть сможешь! Просто доберись до дороги, пройди по ней две или три мили на север — и попадешь на перекресток…

— Мне не хотелось бы показываться на дороге, — перебил я его.

— Конечно, если ты желаешь остаться незамеченным, — рассудительно заметил мой собеседник.

Моя пестрая команда из воинов, освобожденных рабов, женщин и детей будет слишком приметна, и путники непременно разнесут о ней весть. Если наши преследователи выступят из Лундена, они наверняка воспользуются древним римским тактом и расспросят всех встречных. Так что чем меньше людей увидят нас, тем лучше.

— И как быть?

— Пересеки дорогу и продолжай идти на запад. Там достаточно леса, чтобы укрыться, а если немного примешь на север, то найдешь натоптанную тропу, которая приведет тебя прямиком в Верламесестер.

— Она оживленная?

— Пара погонщиков может встретиться. Ну и паломники.

— Паломники?

— Господин, в Верламесестере покоится святой Альбан. — Рэдвал перекрестился. — Его там казнили. А у его палача глаза выпали, и поделом!

Я вручил Рэдвалу еще одну золотую монету, и мы тронулись в путь. Небо было почти безоблачным, от восходящего солнца разливалось тепло. Шли мы медленно и осторожно: остановились под деревьями и выждали, когда римская дорога будет свободна, прежде чем ее перейти, а потом, скрываясь за зарослями кустов и в оврагах, двинулись на запад. Алайна настояла на том, чтобы нести копье, которым прикончила напавшего на меня раба. Оно было слишком длинным для ребенка, но малышка, упрямо поджав губы, тащила оружие, царапая древком землю.

— У нее теперь не отберешь его. — Бенедетта улыбнулась.

— Я поставлю девчонку в следующую «стену щитов», — пошутил я.

Мы шли в тишине, спускаясь в неглубокую, поросшую деревьями долину. Строго следовали лесной тропе, петлявшей среди густых зарослей дуба, вяза и буковых рощиц. Черные поляны выдавали места, где углежоги разводили свой свирепый огонь. Мы никого не видели и не слышали, кроме топота собственных шагов, птичьего пения и хлопанья крыльев среди листвы. Лес заканчивался сухой канавой, а дальше, вверх по пологому слону, простиралось ячменное поле. Ячмень. Я коснулся молота и обозвал себя дураком. Мы обошли два таких поля, и я твердил себе, что не могу потратить остаток жизни, избегая посевов ячменя. Финан угадал ход моих мыслей.

— Это был всего лишь сон, — сказал он.

— Сны — это посланники, — неуверенно возразил я.

— Один раз мне приснилось, что мы с тобой передрались из-за коровы, — продолжил мой друг. — Какое послание тут может скрываться?

— Кто победил?

— Кажется, я проснулся прежде, чем мы это выяснили.

— Что за сон? — вмешалась Бенедетта.

— Да так, чепуха, — отмахнулся Финан.

Мы шли вдоль зарослей терновника, обозначающих северный край поля. Близ него бушевали вьюнок и яркие васильки и маки, розовели цветки ежевики. К северу от живой изгороди простирался скошенный луг. За стерней начиналась дорога на Верламесестер. Путников видно не было.

— Не проще ли пойти по дороге? — спросила Бенедетта.

— Проще, — согласился я. — Однако именно там нас станут высматривать враги.

Пока мы одолевали последние несколько шагов до невысокого гребня, женщина размышляла:

— Но они позади нас, не так ли?

— Позади, — твердо заявил я, потом повернулся и указал на восток, где дорога выходила из леса. — Мы увидим, как они появятся оттуда.

— Ты уверен? — спросил Финан.

— Уверен, — отрезал я и вдруг понял, что обманываю себя.

Я смотрел туда, где из-под чахлых вязов выныривала дорога, но думал про Ваормунда. Что он предпримет? Я презирал его как человека грубого и жестокого, но разумно ли, полагаясь на эти качества, думать о нем как о глупце? Ваормунд знал, что мы сбежали по Лигану, знал и то, что мы не могли далеко подняться вверх по реке при отливе, прежде чем наш корабль сядет на мель. Но, покидая «Бримвизу», я понятия не имел, насколько близко мы оказались к Верламесестеру. Я оставил корабль у восточного берега в надежде сбить Ваормунда со следа, а теперь сомневался, что он вообще пойдет нас искать вверх по реке. Не требуется большого ума, чтобы сообразить, куда мы направимся. Ваормунду известно, что нам нужны союзники. В Восточной Англии мне их не найти, зато к западу, буквально на расстоянии утреннего перехода, стоит отряд воинов Этельстана. Зачем Ваормунду утруждать себя, преследуя нас, когда можно попросту расставить ловушку? Выискивая разведчиков, я смотрел на восток и на юг, ожидая заметить отблеск солнца от шлема или наконечника копья, а мне следовало глядеть на запад.


— Я дурак, — вырвалось у меня.

— Это должно стать для нас открытием? — спросил Финан.

— Он впереди, — объяснил я.

Не знаю, откуда у меня взялась такая уверенность, но выработавшееся за столько лет, столько битв и пережитых опасностей чутье убедило меня. А быть может, причина была лишь в том, что шанс напороться на засаду Ваормунда пугал меня сильнее всего. Готовься к худшему, говаривал мой отец, хотя в день своей гибели пренебрег этой мудростью и полег от меча дана.

Я остановился. Справа от меня протянулась живая изгородь, слева — обширное поле ячменя, почти созревшего для жатвы. Впереди простирался долгий пологий склон, заканчивавшийся еще одной полосой леса. Выглядело все очень мирно. Над посевами порхали овсянки, сокол парил в вышине, легкий ветерок шевелил листья. Дымок далеко на севере указывал на пристроившуюся в туманной лощине деревушку. Казалось невероятным, что в этой летней тиши может таиться смерть.

— В чем дело? — спросил подошедший отец Ода.

Я не ответил. Смотрел на перелесок, казавшийся стеной на нашем пути, и чувствовал отчаяние. Со мной были семь воинов, священник, четыре женщины, несколько освобожденных рабов и кучка перепуганных детишек. Лошадей нет. Я не мог выслать разведчиков, чтобы разведать дорогу. Оставалось лишь прятаться, но я находился на возвышенном месте на самом виду, на ячменном поле, и враг поджидал меня.

— Что будем делать? — задал другой вопрос отец Ода.

— Пойдем назад, — решил я.

— Назад?

— Той же дорогой, какой пришли. — Я повернулся и посмотрел на восток, где чернели проплешины, оставленные углежогами. — Пойдем обратно к деревьям и поищем место, где можно спрятаться.

— Однако… — начал было отец Ода.

Но его прервала Бенедетта.

— Сарацины, — прошипела она. Всего одно слово, но слово, напитанное страхом.

Это заставило меня обернуться и посмотреть, что же так напугало ее.

Всадники.



— Люди Мереваля! — воскликнул Ода. — Хвала Господу!

Всадников на паломнической тропе было десятка два, все в кольчугах, все в шлемах, и половина с длинными копьями. Они находились в том месте, где на западе дорога скрывалась в деревьях, и ждали, глядя вперед.

— Это не враги? — спросила Бенедетта.

— Враги, — глухо ответил Финан.

Еще двое выехали из леса, и на обоих были красные плащи дружинников Этельхельма. Мы видели конных через проем в зарослях, они же нас, похоже, пока не заметили.

— Назад! — рявкнул я. — Все назад! Обратно к деревьям.

Дети только уставились на меня, освобожденные рабы выглядели растерянными, отец Ода открыл рот, собираясь сказать что-то, но я снова рявкнул:

— Бегом! Живо! Давай! — Все еще колебались, и тогда я угрожающе надвинулся на них. — Пошли!

Они, перепугавшись, кинулись бежать.

— Все вы, уходим! — Я обратился к своим людям, которые, как и Бенедетта, остались рядом. — Идем со мной!

— Слишком поздно, — бросил Финан.

Ваормунд, а как я и предположил, он был в числе всадников на дороге, поступил именно так, как сделал бы я на его месте. Он выслал через лес разведчиков, и те появились там, где заканчивалось ячменное поле. Было их двое, оба на серых конях, и оба смотрели вдоль живой изгороди, где моя фигура ясно обрисовывалась на фоне неба. Один из них приложил к губам рог и затрубил. Торжественный гул стих, потом раздался снова. На дорогу высыпали еще люди. Теперь их было по меньшей мере сорок.

— Уходите! — скомандовал я своим людям. — Финан, ты тоже.

— Но…

— Уходите! — Я проорал это слово, обращаясь к нему. Ирландец колебался. Я отвязал с пояса тяжелый кошель и сунул ему в руки, потом подтолкнул к нему Бенедетту. — Сбереги ей жизнь! Сохрани ее! Сохрани всех моих людей! А теперь уходи!

— Но, господин…

— Им нужен я, а не вы. Так что уходите! — (Он все еще медлил.) — Иди! — Я провыл этот приказ как терзаемая душа.

Финан подчинился. Я знал, что он предпочел бы остаться, но мой гнев и призыв защитить наших людей и Бенедетту убедили его. А быть может, он осознал, как бессмысленно умирать, когда есть шанс жить. Кому-то ведь нужно принести весть в Беббанбург.

Всему приходит конец. Лето кончается. Счастье кончается. Дни радости сменяются днями печали. Даже боги погибнут в последней битве — Рагнареке, — когда все зло мира вырвется на свободу и померкнет солнце, черные воды поглотят дома людей, а величественный зал Валгаллы обратится в пепел. Всему приходит конец.

Я вытащил Вздох Змея и пошел навстречу разведчикам, ни на что не надеясь. В тот миг меня вела судьба, а человеку следует ей покоряться. Выбора нет, и я сам избрал эту судьбу. Я вознамерился сдержать данное Этельстану слово, был неосмотрителен и глуп. Эти мысли крутились у меня в голове, пока я шагал между залитой солнцем живой изгородью и колосьями ячменя. Ячменное поле. А еще думал, что я дурак и иду навстречу дурацкому концу.

И скорее всего, мое идиотское решение не спасет моих людей. Не спасет Бенедетту. Не спасет девушек и детей. Хотя некая робкая надежда еще теплилась. Побеги я вместе со всеми, всадники догнали бы нас и вырубили бы всех до единого. Ваормунду нужен был я, не они, поэтому я остался на том ячменном поле, чтобы подарить Финану, Бенедетте и остальным эту робкую надежду. Судьба распорядится сама. Потом я остановился рядом с полянкой из кроваво-красных маков: рог разведчика позвал врагов с дороги, и теперь они гнали коней ко мне. Я нащупал амулет на шее, но знал, что боги отвернулись от меня. Три норны отмеряли нить моей жизни, и одна из этих хихикающих старух уже держала ножницы. Всему приходит конец.