Мастер осенних листьев
Часть 84 из 118 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Почему?
– Потому что вы дрыхли бы там же, у забора, на своем мешке.
– Я…
Эльга хотела возразить, но неожиданно поняла, что господин Некис с его сосновой прямотой прав. Набивать букет, пока не свалишься на землю от усталости, – именно этого и требовало мастерство.
Конечно, подумала Эльга, какая тут жизнь? Ведь мастер, получается, существует от букета к букету и с листьями больше разговаривает, чем с кем-то еще. И по-другому уже не получается. Впрочем, чего лукавить – по-другому и не хочется, в общем-то. Дайте, дайте листьев и доску! Я вас сейчас изображу!
Эльга вздохнула, потому что из обычной, человеческой жизни ей, наверное, как и мастеру Униссе Мару, достанется совсем немного радостей: крыша гостиницы над головой в промозглый вечер, огонь в очаге и какой-нибудь кузнец вроде дяди Вовтура, чтобы скрасить ночь, в которую не хочется спать одной.
Зря она злилась на мастера Мару тогда. Глупая.
– Сюда.
Пятном всплыла палатка. Господин Некис едва ли не впихнул Эльгу внутрь. Потом вышел, но скоро вернулся, притащив вяло шелестящий, изрядно похудевший сак.
– Добрых снов, госпожа мастер.
– Долгой жизни, господин Некис.
Господин Некис кивнул, качнул фонарем и ушел, оставив Эльгу в совершенной темноте. Раздеваться, искать одеяло и ложиться пришлось на ощупь. Пальцы своенравничали, пощелкивали в суставах, словно изобретали самостоятельный язык. Листья, пошептавшись, зашуршали колыбельную. «Спи, дружок, спи. Ночью, во тьме, мало ли кто играет. Утром, на первом солнце, растает любой твой страх».
Какое-то время Эльга вслушивалась в странные слова, а потом не заметила, как уснула.
Утром снова сыграл рожок побудки, вырывая Эльгу из мягких лап сна.
Снилось, что она маленькая, совсем малюсенькая букашка и ползет по мировому дереву в поисках своего потерянного мира-листка.
Было очень-очень грустно.
Проснулась она со слезами на глазах. Фу, подумала, госпожа мастер! Что это с вами? Какой листик вы забыли? Вы вон в собственном мире-листике! Она вышла из палатки, наскоро вытерев лицо и набросив накидку.
В стороне перед строем воинов вышагивал господин Некис, ножны короткого клинка постукивали по бедру. Говорил он негромко, о чем – слышно не было. Только однажды ветер, дунув, принес ухваченный обрывок фразы:
– …глазеть на мастера…
Встающее со стороны Ружина солнце вязло в облаках.
Скоро ей снова принесли бадью с водой, а затем завтрак – растертые в кашу клубни с кусочками мяса. Оказалось на удивление вкусно. Эльга съела все и даже выбрала хлебной коркой остатки со дна горшочка.
Красота!
– Госпожа мастер.
– Да? – Эльга подняла глаза на подошедшего господина Некиса.
– Как ваши пальцы?
– Угомонились. Смотрите, – вытянув перед собой, она показала ему руки.
– Да, замеча…
Господин Некис озадаченно умолк, когда указательный и средний пальцы на Эльгиной правой руке скрючились, а мизинец на левой оттопырился, словно не желая сосуществовать вместе с остальными.
– Мне кажется…
Эльга рассмеялась.
– Я шучу.
Она снова выпрямила пальцы.
– Мы соорудили небольшой навес над забором, – помедлив, сказал господин Некис, – чтобы дождь не повредил вашу работу. Дожди здесь не редкость.
– Это хорошо.
Господин Некис кашлянул в кулак.
– Некоторые мои воины утверждают, что слышали, как дети переговариваются.
– Какие дети?
– Те, что на заборе. Из листьев.
– Ой, это ветер. Говорящие букеты я еще не умею набивать.
– Я так впечатлительным олухам и сказал, – покивал господин Некис. Потом добавил: – Ружи, возможно, будут пораньше.
– Тогда что же я сижу?
Эльга схватилась за сак.
– Я подумал, – сказал господин Некис, шагая вместе с ней к забору, – не стоит ли занавесить Башквицев?
Мостки поскрипывали под ногами. Листья шелестели над плечом, пытаясь командовать ногами: левой, мастер! правой, мастер!
– Зачем? – спросила Эльга, качнув головой, чтобы отогнать назойливый шепот.
– Ружи не захотят стоять рядом, – сказал господин Некис. – Даже в таком вот виде. Было бы хорошо, чтоб они пока не знали.
– А потом?
– Потом вы уже доделаете общий портрет.
– Нет, – сказала Эльга, – мне как раз нужно, чтобы смотрели.
– Ну, как знаете. На всякий случай я приставлю к вам охрану, как вчера.
Они дошли до палатки, которую и Башквицы, и Ружи наполняли листьями. Детские лица таращились с забора.
– Удивительно, – сказал господин Некис. – Как живые.
– Ой, нет, они еще не готовы, – сказала Эльга, лишая лиственные горы вершин. – Здесь день или два узоры сводить.
– Успеете?
– Я надеюсь.
– Все же странное вы выбрали мастерство.
Господин Некис подошел ближе к забору.
– Это оно меня выбрало, – сказала Эльга, сгребая листья в сак. – И мастер Мару.
– Я про то, что оно удивительно само по себе. Составлять листья. Рисовать листьями. Кому, интересно, в голову пришло? Я понимаю, из дерева или из железа…
Господин Некис умолк и вдруг расхохотался.
– Что? – подняла голову Эльга.
– Дразнятся! – смеясь, сказал господин Некис. – Представляете? Говорят, что я мог бы заменить собой столб на меже. Даже голос как у одного из мальчишек.
Эльга вытянула сак из палатки.
– Шутите?
– Нисколько.
– Но я не могла…
Эльга шагнула к букету. То ли солнце посветило по-особому, то ли ветер шевельнул листья, но ей показалось, будто кареглазая девочка, которую кто-то из Башквицев назвал Жилинкой, показала язык. Маленький, розовый, озорной язычок.
А один из лиственных мальчишек подмигнул.
– Ни разу не встречал такого, – тихо сказал господин Некис.
Рука его поднялась потрогать доски, но замерла на полпути.
– Знаете, госпожа мастер, – произнес он, – сейчас я почему-то верю, что вам по силам примирить местечки.
Глядя на букет, набитый едва ли на четверть, с прорехами и узорами, уходящими в никуда, в желтоватую поверхность дерева, Эльга вдруг почувствовала радостное, щемящее изумление. Это я? Разве это я? Я сделала? А мастер Мару так смогла бы? Нет, конечно же, смогла! Но я вот тоже…
Хотя и не грандаль.
Живые детские лица. Живые! Пофыркивают, искрятся весельем, надувают щеки. Но ведь не души же она украла, вложенные каждому Матушкой-Утробой? И вообще ни о чем таком не думала, просто работала.
– Потому что вы дрыхли бы там же, у забора, на своем мешке.
– Я…
Эльга хотела возразить, но неожиданно поняла, что господин Некис с его сосновой прямотой прав. Набивать букет, пока не свалишься на землю от усталости, – именно этого и требовало мастерство.
Конечно, подумала Эльга, какая тут жизнь? Ведь мастер, получается, существует от букета к букету и с листьями больше разговаривает, чем с кем-то еще. И по-другому уже не получается. Впрочем, чего лукавить – по-другому и не хочется, в общем-то. Дайте, дайте листьев и доску! Я вас сейчас изображу!
Эльга вздохнула, потому что из обычной, человеческой жизни ей, наверное, как и мастеру Униссе Мару, достанется совсем немного радостей: крыша гостиницы над головой в промозглый вечер, огонь в очаге и какой-нибудь кузнец вроде дяди Вовтура, чтобы скрасить ночь, в которую не хочется спать одной.
Зря она злилась на мастера Мару тогда. Глупая.
– Сюда.
Пятном всплыла палатка. Господин Некис едва ли не впихнул Эльгу внутрь. Потом вышел, но скоро вернулся, притащив вяло шелестящий, изрядно похудевший сак.
– Добрых снов, госпожа мастер.
– Долгой жизни, господин Некис.
Господин Некис кивнул, качнул фонарем и ушел, оставив Эльгу в совершенной темноте. Раздеваться, искать одеяло и ложиться пришлось на ощупь. Пальцы своенравничали, пощелкивали в суставах, словно изобретали самостоятельный язык. Листья, пошептавшись, зашуршали колыбельную. «Спи, дружок, спи. Ночью, во тьме, мало ли кто играет. Утром, на первом солнце, растает любой твой страх».
Какое-то время Эльга вслушивалась в странные слова, а потом не заметила, как уснула.
Утром снова сыграл рожок побудки, вырывая Эльгу из мягких лап сна.
Снилось, что она маленькая, совсем малюсенькая букашка и ползет по мировому дереву в поисках своего потерянного мира-листка.
Было очень-очень грустно.
Проснулась она со слезами на глазах. Фу, подумала, госпожа мастер! Что это с вами? Какой листик вы забыли? Вы вон в собственном мире-листике! Она вышла из палатки, наскоро вытерев лицо и набросив накидку.
В стороне перед строем воинов вышагивал господин Некис, ножны короткого клинка постукивали по бедру. Говорил он негромко, о чем – слышно не было. Только однажды ветер, дунув, принес ухваченный обрывок фразы:
– …глазеть на мастера…
Встающее со стороны Ружина солнце вязло в облаках.
Скоро ей снова принесли бадью с водой, а затем завтрак – растертые в кашу клубни с кусочками мяса. Оказалось на удивление вкусно. Эльга съела все и даже выбрала хлебной коркой остатки со дна горшочка.
Красота!
– Госпожа мастер.
– Да? – Эльга подняла глаза на подошедшего господина Некиса.
– Как ваши пальцы?
– Угомонились. Смотрите, – вытянув перед собой, она показала ему руки.
– Да, замеча…
Господин Некис озадаченно умолк, когда указательный и средний пальцы на Эльгиной правой руке скрючились, а мизинец на левой оттопырился, словно не желая сосуществовать вместе с остальными.
– Мне кажется…
Эльга рассмеялась.
– Я шучу.
Она снова выпрямила пальцы.
– Мы соорудили небольшой навес над забором, – помедлив, сказал господин Некис, – чтобы дождь не повредил вашу работу. Дожди здесь не редкость.
– Это хорошо.
Господин Некис кашлянул в кулак.
– Некоторые мои воины утверждают, что слышали, как дети переговариваются.
– Какие дети?
– Те, что на заборе. Из листьев.
– Ой, это ветер. Говорящие букеты я еще не умею набивать.
– Я так впечатлительным олухам и сказал, – покивал господин Некис. Потом добавил: – Ружи, возможно, будут пораньше.
– Тогда что же я сижу?
Эльга схватилась за сак.
– Я подумал, – сказал господин Некис, шагая вместе с ней к забору, – не стоит ли занавесить Башквицев?
Мостки поскрипывали под ногами. Листья шелестели над плечом, пытаясь командовать ногами: левой, мастер! правой, мастер!
– Зачем? – спросила Эльга, качнув головой, чтобы отогнать назойливый шепот.
– Ружи не захотят стоять рядом, – сказал господин Некис. – Даже в таком вот виде. Было бы хорошо, чтоб они пока не знали.
– А потом?
– Потом вы уже доделаете общий портрет.
– Нет, – сказала Эльга, – мне как раз нужно, чтобы смотрели.
– Ну, как знаете. На всякий случай я приставлю к вам охрану, как вчера.
Они дошли до палатки, которую и Башквицы, и Ружи наполняли листьями. Детские лица таращились с забора.
– Удивительно, – сказал господин Некис. – Как живые.
– Ой, нет, они еще не готовы, – сказала Эльга, лишая лиственные горы вершин. – Здесь день или два узоры сводить.
– Успеете?
– Я надеюсь.
– Все же странное вы выбрали мастерство.
Господин Некис подошел ближе к забору.
– Это оно меня выбрало, – сказала Эльга, сгребая листья в сак. – И мастер Мару.
– Я про то, что оно удивительно само по себе. Составлять листья. Рисовать листьями. Кому, интересно, в голову пришло? Я понимаю, из дерева или из железа…
Господин Некис умолк и вдруг расхохотался.
– Что? – подняла голову Эльга.
– Дразнятся! – смеясь, сказал господин Некис. – Представляете? Говорят, что я мог бы заменить собой столб на меже. Даже голос как у одного из мальчишек.
Эльга вытянула сак из палатки.
– Шутите?
– Нисколько.
– Но я не могла…
Эльга шагнула к букету. То ли солнце посветило по-особому, то ли ветер шевельнул листья, но ей показалось, будто кареглазая девочка, которую кто-то из Башквицев назвал Жилинкой, показала язык. Маленький, розовый, озорной язычок.
А один из лиственных мальчишек подмигнул.
– Ни разу не встречал такого, – тихо сказал господин Некис.
Рука его поднялась потрогать доски, но замерла на полпути.
– Знаете, госпожа мастер, – произнес он, – сейчас я почему-то верю, что вам по силам примирить местечки.
Глядя на букет, набитый едва ли на четверть, с прорехами и узорами, уходящими в никуда, в желтоватую поверхность дерева, Эльга вдруг почувствовала радостное, щемящее изумление. Это я? Разве это я? Я сделала? А мастер Мару так смогла бы? Нет, конечно же, смогла! Но я вот тоже…
Хотя и не грандаль.
Живые детские лица. Живые! Пофыркивают, искрятся весельем, надувают щеки. Но ведь не души же она украла, вложенные каждому Матушкой-Утробой? И вообще ни о чем таком не думала, просто работала.