Мастер осенних листьев
Часть 83 из 118 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Я начну букет с них, так что их можно будет отпустить раньше.
– Ясно. – Осип посмотрел на забор. – А это для чего?
– На этом я буду рисовать, – сказала Эльга.
– Нас?
– Вас.
– А Ружей?
– Их – с другого конца.
Осип Башквиц пошевелил челюстью.
– Как межа будет?
– Увидите.
Бородач фыркнул.
– Чего я в Ружах не видел? Кишок разве что.
Развернувшись, он шагнул к своим, рассыпая огненный ворох краснолистой ненависти к жителям соседнего местечка. Эльга не слышала, что он говорил, – в палатке с листьями она набивала сак, который, пожалуй, и вытащить наружу, чтобы не обрушить саму палатку, уже не представлялось возможным.
Листья в кучах шуршали, ластились, норовили коснуться пальцев. Предвкушали. Мастер, мастер, возьмите нас! – шелестели они. И нас! Мы ляжем без изъяна, мы умеем. Мы в такой узор сложимся – ахнете. Все ахнут!
Их потаенное, сладкое ожидание передалось Эльге.
Букет развернулся перед глазами – хоть лови из воздуха и тут же переноси на доску. Удивительная получится работа!
У готового забора – караулом – стоял воин. Еще один, на всякий случай, держался рядом с Башквицами, чтобы, видимо, пресечь любое покушение на Эльгу или на Ружей, если они здесь окажутся. Он упражнялся с мечом, выбивая из поставленной торчком колоды глухие звуки и желтую щепу.
Эльга вытянула сак и протащила его к забору.
Башквицы уже расселись. Осип расположился в самом центре. Дети при появлении мастера по негромкому окрику мгновенно взлетели на лавку, будто птицы на жердочку.
Эльга встала перед ними.
Она смотрела и видела строгие и не очень узоры из листьев осины и рябины, глубже – лещина и чертополох, оттенками – клен, ромашка, малина, где-то немного дуба, чуть-чуть чарника и ольхи, вяз, горечавка, слива.
Ах, как много всего! Замечай, разгадывай, что к чему, где злость, где радость, где скрывается давняя любовь, а в ком изо дня в день дышит зависть. Пальцы так и тянутся раздвинуть, поправить, изменить неровный завиток.
Эльга моргнула, когда все листья вкупе зашумели, зашевелились, заговорили разом. Сердито, обидчиво.
– Госпожа мастер, вы так перед нами стоять и будете?
– Гляделки, смотри, выпучила.
– Так и до темноты переглядываться можно.
– Да уж, мастер.
Оказалось, опять из времени выпала.
– Простите.
Эльга отступила к забору, раздернула у сака горловину, из которой темно-зеленой волной тут же выхлестнули листья. Оглянулась.
Башквицы смотрели на нее. Пять или шесть воинов смотрели на нее. Из-за дальней палатки в половину лица выглядывал Сист. Солнце ярко щурилось с неба, оценивая. Мастер или не мастер? Может, все та же глупая девчонка?
Эльга вобрала в себя теплый, прогретый воздух весны, коснулась кончиками пальцев крайней доски, другую руку опустила к листьям, словно устанавливая незримую связь.
И все вокруг пропало.
Остался только узор, сложенный в голове, и острое желание воплотить его в букет.
Ах-х-х!
Листья разлетелись дугой, вызвав восхищенные охи среди Башквицев. Эльга не дала дуге осыпаться, всю ее перенесла на деревянное полотно, подровняла, подрезала, превратила в светло-зеленый фон.
Ах-х-х!
Вторая дуга пролилась над первой и так же, повинуясь движению рук, будто разбилась о забор, проросла рельефом, слоями, лиственной шерстью.
Пальцы Эльги невесомо касались букета, туп-топ-топ, перелетали с места на место, там, здесь, и листья смыкали ряды, дыбились зубцами или – наоборот – стелились гладко, меняли оттенки и превращались в плечи, головы, лица.
Больше осины!
Тыр-р-р-р-р-р! Добровольцы устремлялись из сака, подхваченные невидимым ветром. Так и норовили лизнуть руки. Мастер, мастер, вот и мы! Я вижу, я вижу, шептала им Эльга, не подведите меня.
Шелест. Шорохи. Топоток пальцев. Где-то за спиной толпились иные звуки, бряки и скрипы, вздохи и хлопки ткани, разные голоса. Они не мешали, возможно, они даже не существовали, звенели эхом в одной лишь Эльгиной голове. В земле под ногами или в тени набежавшего облака тоже были сомнения.
А вот Башквицы сидели настоящие. Что старуха с краю, кажется, задремавшая, что стеклянноглазые братья-близнецы. Эльга оглядывалась на них, чтобы определить, уловить общий, объединяющий их узор. Они все были обычные люди, только с местечком через межу не ладили. Будто красные встревоженные, напряженные нити тянулись в сторону Ружина.
Ничего, ничего. Эльга хмурилась на нити, но пока не трогала и не переносила. Первыми вылепила детей. Пять забавных мордашек проросли над намеченными головами взрослых, веселые, гримасничающие, знакомая кареглазая девочка с недостатком зубов тоже затесалась среди них.
– Ой-ой, – всполошились на скамьях, – ты смотри, что мастер делает!
– Это ж ваша Жилинка!
– И Киар.
– И Сван. От жеж, как живые.
– А кажется, и глядят!
Эльга фыркнула про себя. Конечно, живые! Конечно, глядят! Это ж мастерство! Но возмущение быстро улеглось, букет захватил ее с новой силой, и даже стало чудиться, будто она сама – потоки и изгибы листьев, и ничего больше. Вот растекается влево, вот летит вправо, прорастает в древесину, ложится слоем, цепляется зубчиками, складывается, мнется, приобретает необходимые форму и цвет.
Ш-ших ногтем! – осыпается.
А потом она опять не она, но и не листья, а Жилинка Башквиц, и Сван Башквиц, и Киар, и Пеламп по прозвищу Конь, потому что любит цокать языком.
– Госпожа мастер.
Эльга повернулась на голос и обнаружила, что уже темно, смутно различимые лавки пусты, а в лагере и на меже горят фонари.
– Все? – удивилась она.
– Да, – сказал господин Некис, беря ее под руку, – поздно уже.
Он повлек ее к палаткам.
– Но я же ничего не успею так, – жалобно пробормотала Эльга, оглядываясь на отдаляющийся букет.
– Успеете.
– Вы же видите, я только начала.
Господин Некис остановился. Он приподнял фонарь в руке, направляя свет Эльге в лицо.
– А свои руки вы видели?
– Что?
– Руки.
– Руки?
Эльга поднесла ладони к свету. Пальцы дрожали, прыгали, крючились. Они были как на что-то рассердившиеся зверьки, не могли успокоиться.
Уж не плясунья ли у нее?
– Что это?
Эльга спрятала руки за спину. Укрытые подальше от глаз и света пальцы и там продолжили тайную, дерганую жизнь.
– Вам нужно поспать, – сказал господин Некис.
– Я не хочу.
– Вы мастер или маленькая, капризная девочка?
Эльга вспыхнула.
– Мне пятнадцать!
– А мне – тридцать шесть. И я думаю, дай вам волю, вы работали бы с листьями всю ночь и все утро, а Ружи в полдень явились бы совершенно напрасно.
– Ясно. – Осип посмотрел на забор. – А это для чего?
– На этом я буду рисовать, – сказала Эльга.
– Нас?
– Вас.
– А Ружей?
– Их – с другого конца.
Осип Башквиц пошевелил челюстью.
– Как межа будет?
– Увидите.
Бородач фыркнул.
– Чего я в Ружах не видел? Кишок разве что.
Развернувшись, он шагнул к своим, рассыпая огненный ворох краснолистой ненависти к жителям соседнего местечка. Эльга не слышала, что он говорил, – в палатке с листьями она набивала сак, который, пожалуй, и вытащить наружу, чтобы не обрушить саму палатку, уже не представлялось возможным.
Листья в кучах шуршали, ластились, норовили коснуться пальцев. Предвкушали. Мастер, мастер, возьмите нас! – шелестели они. И нас! Мы ляжем без изъяна, мы умеем. Мы в такой узор сложимся – ахнете. Все ахнут!
Их потаенное, сладкое ожидание передалось Эльге.
Букет развернулся перед глазами – хоть лови из воздуха и тут же переноси на доску. Удивительная получится работа!
У готового забора – караулом – стоял воин. Еще один, на всякий случай, держался рядом с Башквицами, чтобы, видимо, пресечь любое покушение на Эльгу или на Ружей, если они здесь окажутся. Он упражнялся с мечом, выбивая из поставленной торчком колоды глухие звуки и желтую щепу.
Эльга вытянула сак и протащила его к забору.
Башквицы уже расселись. Осип расположился в самом центре. Дети при появлении мастера по негромкому окрику мгновенно взлетели на лавку, будто птицы на жердочку.
Эльга встала перед ними.
Она смотрела и видела строгие и не очень узоры из листьев осины и рябины, глубже – лещина и чертополох, оттенками – клен, ромашка, малина, где-то немного дуба, чуть-чуть чарника и ольхи, вяз, горечавка, слива.
Ах, как много всего! Замечай, разгадывай, что к чему, где злость, где радость, где скрывается давняя любовь, а в ком изо дня в день дышит зависть. Пальцы так и тянутся раздвинуть, поправить, изменить неровный завиток.
Эльга моргнула, когда все листья вкупе зашумели, зашевелились, заговорили разом. Сердито, обидчиво.
– Госпожа мастер, вы так перед нами стоять и будете?
– Гляделки, смотри, выпучила.
– Так и до темноты переглядываться можно.
– Да уж, мастер.
Оказалось, опять из времени выпала.
– Простите.
Эльга отступила к забору, раздернула у сака горловину, из которой темно-зеленой волной тут же выхлестнули листья. Оглянулась.
Башквицы смотрели на нее. Пять или шесть воинов смотрели на нее. Из-за дальней палатки в половину лица выглядывал Сист. Солнце ярко щурилось с неба, оценивая. Мастер или не мастер? Может, все та же глупая девчонка?
Эльга вобрала в себя теплый, прогретый воздух весны, коснулась кончиками пальцев крайней доски, другую руку опустила к листьям, словно устанавливая незримую связь.
И все вокруг пропало.
Остался только узор, сложенный в голове, и острое желание воплотить его в букет.
Ах-х-х!
Листья разлетелись дугой, вызвав восхищенные охи среди Башквицев. Эльга не дала дуге осыпаться, всю ее перенесла на деревянное полотно, подровняла, подрезала, превратила в светло-зеленый фон.
Ах-х-х!
Вторая дуга пролилась над первой и так же, повинуясь движению рук, будто разбилась о забор, проросла рельефом, слоями, лиственной шерстью.
Пальцы Эльги невесомо касались букета, туп-топ-топ, перелетали с места на место, там, здесь, и листья смыкали ряды, дыбились зубцами или – наоборот – стелились гладко, меняли оттенки и превращались в плечи, головы, лица.
Больше осины!
Тыр-р-р-р-р-р! Добровольцы устремлялись из сака, подхваченные невидимым ветром. Так и норовили лизнуть руки. Мастер, мастер, вот и мы! Я вижу, я вижу, шептала им Эльга, не подведите меня.
Шелест. Шорохи. Топоток пальцев. Где-то за спиной толпились иные звуки, бряки и скрипы, вздохи и хлопки ткани, разные голоса. Они не мешали, возможно, они даже не существовали, звенели эхом в одной лишь Эльгиной голове. В земле под ногами или в тени набежавшего облака тоже были сомнения.
А вот Башквицы сидели настоящие. Что старуха с краю, кажется, задремавшая, что стеклянноглазые братья-близнецы. Эльга оглядывалась на них, чтобы определить, уловить общий, объединяющий их узор. Они все были обычные люди, только с местечком через межу не ладили. Будто красные встревоженные, напряженные нити тянулись в сторону Ружина.
Ничего, ничего. Эльга хмурилась на нити, но пока не трогала и не переносила. Первыми вылепила детей. Пять забавных мордашек проросли над намеченными головами взрослых, веселые, гримасничающие, знакомая кареглазая девочка с недостатком зубов тоже затесалась среди них.
– Ой-ой, – всполошились на скамьях, – ты смотри, что мастер делает!
– Это ж ваша Жилинка!
– И Киар.
– И Сван. От жеж, как живые.
– А кажется, и глядят!
Эльга фыркнула про себя. Конечно, живые! Конечно, глядят! Это ж мастерство! Но возмущение быстро улеглось, букет захватил ее с новой силой, и даже стало чудиться, будто она сама – потоки и изгибы листьев, и ничего больше. Вот растекается влево, вот летит вправо, прорастает в древесину, ложится слоем, цепляется зубчиками, складывается, мнется, приобретает необходимые форму и цвет.
Ш-ших ногтем! – осыпается.
А потом она опять не она, но и не листья, а Жилинка Башквиц, и Сван Башквиц, и Киар, и Пеламп по прозвищу Конь, потому что любит цокать языком.
– Госпожа мастер.
Эльга повернулась на голос и обнаружила, что уже темно, смутно различимые лавки пусты, а в лагере и на меже горят фонари.
– Все? – удивилась она.
– Да, – сказал господин Некис, беря ее под руку, – поздно уже.
Он повлек ее к палаткам.
– Но я же ничего не успею так, – жалобно пробормотала Эльга, оглядываясь на отдаляющийся букет.
– Успеете.
– Вы же видите, я только начала.
Господин Некис остановился. Он приподнял фонарь в руке, направляя свет Эльге в лицо.
– А свои руки вы видели?
– Что?
– Руки.
– Руки?
Эльга поднесла ладони к свету. Пальцы дрожали, прыгали, крючились. Они были как на что-то рассердившиеся зверьки, не могли успокоиться.
Уж не плясунья ли у нее?
– Что это?
Эльга спрятала руки за спину. Укрытые подальше от глаз и света пальцы и там продолжили тайную, дерганую жизнь.
– Вам нужно поспать, – сказал господин Некис.
– Я не хочу.
– Вы мастер или маленькая, капризная девочка?
Эльга вспыхнула.
– Мне пятнадцать!
– А мне – тридцать шесть. И я думаю, дай вам волю, вы работали бы с листьями всю ночь и все утро, а Ружи в полдень явились бы совершенно напрасно.