Мастер осенних листьев

– Эй, – приподняв полог, заглянул внутрь Сарвиссиан, – как зовут?

Эльга торопливо мазнула рукавом по глазам.

– Эльга. Эльга Галкава.

У Сарвиссиана было грубое, с резкими морщинами лицо. Крупный нос, вислые усы, строгие глаза под густыми бровями. Внутри него шелестели каштан и сухой тополь, пощелкивал ветвями скрипучий карагач.

– Тогда Эльга, Эльга Галкава, – сказал он, – выползай наружу и садись рядом.

– Зачем?

– Затем, что погода хорошая.

Посчитав, что больше говорить нечего, Сарвиссиан опустил полог. Мол, хочешь – сиди в одиночестве. Как кто? Как дурочка. Помедлив, по тюкам с одеждой и одеялами Эльга перебралась в переднюю часть фургона.

– Ой.

Отразившееся в окнах солнце ослепило.

– Осторожнее. – Сарвиссиан помог ей перекинуть ногу через широкую, подбитую козлиной шкурой скамью. – Села?

– Да.

Эльга вытянула из фургона, зажала между колен сак с листьями. Сарвиссиан покосился, но ничего не сказал. Какое-то время ехали молча.

Гуммин кривил улочки; как листву, рассыпал по тротуарам пешеходов, напирал домами, но скоро сдался, лопнул широкой площадью с помостами у городской стены и проломом между двух башенок.

Северные ворота. Ленивый зевок стражника. Сарвиссиан подстегнул лошадей.

– Так ты мастер, значит? – спросил он.

Они разминулись с телегами, на которых в низких клетках на продажу везли свиней. За телегами торопился десяток путников. Эльге захотелось вдруг остановить время – она поразилась сосредоточенному движению, скупому напряжению лиц, угрюмой усталости ссутуленных плеч.

Набить бы букет.

– Да, – кивнула она Сарвиссиану, отклоняясь и ныряя в фургон за доской, – я мастер. Начинающий.

– У меня младший тоже, – со вздохом сказал извозчик. – Ушел в железные мастера. Говорят, где-то в Кратине их учат.

Вырвавшаяся из тесной городской застройки дорога разродилась ответвлениями-ручейками.

– В Амин же едем? – уточнил Сарвиссиан.

– Да.

– Тогда нам налево.

Лошадки повернули, следуя его понуканию и управлению с вожжами. Мимо поплыло прозрачное редколесье. Эльга рассыпала листья по доске, быстро собирая узор.

– Это мастерство твое? – спросил Сарвиссиан, косясь.

– Да, я – мастер листьев, – сказала Эльга.

– Никогда такого не видел.

Эльга набила желтый песок дороги, телегу со свиньями, легким, голубоватым ивовым листом наметила небо.

– Здорово, – сказал Сарвиссиан.

– Еще не закончено.

– То есть просто делаешь картины из листьев?

Эльга улыбнулась.

– Однажды мастер так вызвала дождь.

– Погоди-погоди. – Сарвиссиан даже лошадок остановил. – Это правда, что ли? Ты же про Дивий Камень, да?

– Ага.

– О-о! – В голосе извозчика засквозило уважение. – А у нас гадали, выдумки или нет. Лилея да Грачиха соседская день языками чесали.

Он щелкнул вожжами, и лошадки послушно продолжили путь. На букете тем временем появились путники в темных – тополь и живица – дорожных плащах, но стремительного, беспокойного движения Эльге передать так и не удалось.


– Я еще мало что умею, – сказала она, – вот мастер Мару…

Ноготь легко распорол букет. Брызнули ломкие цветные осколки, посыпались вниз, на подножку, на ухабистую лесную дорогу. Несколько взмахов руки – и от лиственного пейзажа не осталось и следа, одни углы – правый верхний, ивовый, нижний левый, бузинный.

– Ну вот, – огорчился Сарвиссиан. – Хорошая картинка была, госпожа мастер. Чего ж сразу-то?

– Извините, – сказала Эльга.

– Дали б мне, я б в избе повесил.

– Она пустая, быстро облетела бы.

– А не пустые какие?

– От которых сердце просыпается. Или ты понимаешь что-то. О себе.

– Хитро.

Эльга очистила доску окончательно.

– Это не хитрость, это мастерство.

– А мне можно, – спросил Сарвиссиан, покряхтев, – ну, такую вот картинку?

– Для чего?

– Ну, как… Для души.

– Любоваться?

– Можно и любоваться.

– Я подумаю, – сказала Эльга.

Лес, густея, плыл мимо. Иногда елки подступали совсем близко к усеянным хвоей, рыжим колеям, и колючие лапы обмахивали фургону бока и крышу. От одной ветки с хищным пучком коричнево-зеленых игл на конце Эльге пришлось даже увернуться. Потом стало просторней, ельник слева отступил, выдавив к дороге несколько домов, обнесенных общей оградой. За домами, впритык к лесу, желтел куцый пшеничный пятачок. Носились дети и цыплята, в луже под репейником лежала с выводком свинья.

– Остановимся? – спросил Сарвиссиан.

– Только ж выехали, – сказала Эльга.

– Ну, перекусим, не успел с утра, – сказал Сарвиссиан. – А потом сразу до старой смотровой шиги – без остановок.

– Хорошо.

В сердце Сарвиссиана набухали розовые и ромашковые лепестки.

Эльга улыбнулась про себя – все насквозь видно, ничего утаить нельзя. Ни любви, ни ожидания встречи.

Пальцы сами потянулись к листьям.

Фыр-р-рс! – первый отряд занозил доску, наметил узор. Чуть-чуть подвинуть кривицу, расправить ромашковую головку. Фыр-рс! Вторая горсть упала, оформляя предмет чувств извозчика. Женщина. Крупная. Смешливая.

С ребенком.

И править нечего. Все серьезно. Все само. Просто и там и там люди обжегшиеся. Осторожничают. Подтолкнуть друг к другу?

Эльга задумалась. Пальцы сновали безостановочно.

Фургон въехал в открытые, сложенные из оглобель ворота. Мальчишка лет десяти выбежал из ближней избы, бросился к лошадям.

– Здравствуйте, дядя Сарви.

– Здравствуй, Хаюм, – ответил ему Сарвиссиан.

– Здравствуйте, госпожа, – поклонился Эльге мальчишка.

Ива и крапива. С характером. Дуб и рута. Самостоятельный, задиристый. Наверняка мечтает стать боевым мастером.

Эльга кивнула, не отвлекаясь на слова. Букет проступал под пальцами. Листья сминались, складывались, ловили солнечный свет.

– Распрягать? – спросил мальчишка.

– Не, мы недолго. – Сарвиссиан снял шляпу и огладил волосы. – Но можешь дать Глице и Аннике попить.