Львиное Сердце

Распираемый восторгом и гордостью, я отправился будить Риса, а заодно Луи и Филипа, с которыми мы делили палатку. Все трое обрадовались, а Рис и вовсе расплакался, целуя мне пальцы. Со смехом подняв его на ноги, я объявил, что отныне он – мой оруженосец. Весь день с губ его не сходила улыбка. Овейн серьезно пожал мне руку, приветствуя мое вступление в священное братство, а потом отправился раздобыть флягу вина. Де Дрюн поздравил меня, но больше ничего не сказал. Так он вел себя по временам, но я видел, что он очень обрадован.

Фиц-Алдельм, как я надеялся, не догадывался о случившемся. Когда час спустя нам довелось столкнуться у герцогского шатра и он скривил губы, мне с трудом удалось скрыть радость.

– Утро доброе, сэр, – произнес я.

Он посмотрел на затянувшие небо седые тучи.

– А оно доброе?

– Думаю, да, сэр. – Он собрался было идти дальше, но я ухватил его за руку. – Минуту, сэр, если позволите.

Он развернулся, сверкнув глазами, и потянулся за ножом.

– Как смеешь ты касаться меня, дерьмо ирландское?

Моя ненависть к нему всколыхнулась горячей бурлящей волной, но я сказал:

– Было бы учтиво, сэр, обращаться ко мне так же уважительно, как я обращаюсь к вам.

Он с прищуром поглядел на меня, догадываясь о смысле моих слов.

– Нет!

– Да. – Да простит меня Бог, я хмыкнул. – Я теперь рыцарь, как и вы, сэр. Посвящен лично герцогом. – Лишившись дара речи, он вытаращился на меня. – Вы обрадованы, сэр. Это хорошо.

Я лучезарно улыбнулся ему и пошел своей дорогой.

Этот короткий разговор был одним из самых приятных в моей жизни.



Переговоры шли ни шатко ни валко. Филипп предлагал вернуть недавние завоевания в Берри, если Ричард возвратит отобранные у Раймунда Тулузского замки и территории. Теряя при обмене гораздо больше, Ричард отказался, но отец, к его возмущению, согласился на предложение французского короля. Ричард возразил, и вскоре эти двое уже ссорились на глазах у Филиппа.

Видеть это было ужасно, и я весь кипел, глядя, как французский король, злорадно шевеля мясистыми губами, наблюдает за сварой. Этот человек был великим умельцем строить козни.

Все складывалось в его пользу, но, как ни странно, Филипп прервал этот спор и потребовал, чтобы Генрих передал ему одну из местных крепостей в залог на время обмена землями. Король вышел из себя и, мигом позабыв про разногласия с Ричардом, удалился с переговоров вместе с сыном.

Я наивно надеялся, что герцог и его отец помирятся, что действия Филиппа сблизят их. И ошибся. Ричард уединился с Генрихом и Джоном, а затем появился с мрачным, как туча, лицом, бормоча, что с него хватит.

Как я уяснил в течение следующих дней, отец не собирался помогать ему в борьбе против Филиппа и упрямо настаивал на том, что сын должен вернуть отнятое у графа Раймунда. Джон, принимавший теперь участие во всех совещаниях, как попугай вторил словам короля.

– Пусть мой господин отец уступит Филиппу часть Нормандии, и мы продолжим переговоры, – грохотал Ричард.

Однако о таком не могло идти речи, и переговоры прервались.

Менее чем седмицу спустя мы отправились на встречу с французским королем в Бурж, в графстве Берри, и там, искренне пытаясь выйти из тупика, Ричард предложил вынести свой спор с Раймундом Тулузским на рассмотрение суда в Париже. Он обещал подчиниться вердикту судей, даже если это будет означать возврат всех территорий, захваченных им весной и летом. Обрадовавшись, что герцог тем самым признает его в качестве сюзерена, Филипп согласился.

От такой новости Генриха разбил апоплексический удар, приковав на несколько дней к постели. Услышав об этом, Ричард внешне и бровью не повел. Отношения между отцом и сыном испортились, и, когда король известил герцога, что не одобряет нового предложения, это лишь подтолкнуло Ричарда и Филиппа к возобновлению дружбы.

Октябрь перетекал в ноябрь, и эти двое все чаще обменивались письмами, тогда как поток посланий от Генриха к Ричарду обмелел до ручейка. Герцог же вовсе не отвечал отцу. Он часами заседал со своими капитанами, и писцы строчили дюжины сообщений к вассалам Ричарда по всей Аквитании.

Я часто думал о нашем разговоре у коновязи и пришел к выводу: Ричард решил стать королем, и не важно, на что ему придется пойти ради этого.

Каждый шаг этого пути я проделаю вместе с ним. И в один прекрасный день Кайрлинн вернется ко мне.





Глава 29




Я поплотнее запахнул плащ, раздосадованный тем, с какой легкостью кусачий ноябрьский ветер находит способы добраться до неприкрытой плоти. Ветер дул с севера, он зарождался в Узком море и проносился через Нормандию, где я находился в ту пору. Герцог ехал прямо передо мной и вел долгую беседу с Филиппом. Год назад мне показалось бы странным, что я вместе с французским королем направляюсь на запад, к землям Генриха, но мир переменился.

Прошло полтора месяца после того, как прервалось совещание в Шатийон-сюр-Эндр, и теперь уже Ричард стал посредником в мирных переговорах. Чтобы сделать уступку хворавшему отцу, собрание назначили в Бонмулене, неподалеку от границы Нормандии с Францией. Но прежде мы отправились на встречу с Филиппом. Они с герцогом договорились приехать вместе, выказав единство, которое, словно удар молота, сокрушит уверенность Генриха.

Я бросил взгляд через плечо. Рис ехал на Бычеглаве, неуютно съежившись в седле и повесив голову. Филип, с пунцовым кончиком носа, чихнул и подмигнул мне слезившимся от насморка глазом. Овейн протянул свою фляжку. Я отрицательно мотнул головой. Де Шовиньи и де Дрюна видно не было: Ричард послал их вперед с разведчиками, чтобы удостовериться, нет ли засады. По счастью, Фиц-Алдельм тоже отсутствовал. Его днем ранее отрядили с письмом к Генриху, и он еще не вернулся.

– Когда придет время, я снова предложу обмен территориями, которые мы захватили, – сказал Филипп. – Я тебе – земли в Берри, ты мне – отнятые у Раймунда Тулузского.

– А я, понятное дело, откажусь. Подати с Керси составляют тысячу марок серебром в год. От своих вассалов в Берри я получаю крохотную часть этой суммы.


Несмотря на отказ, в тоне Ричарда не угадывалось ни малейшего раздражения.

Я навострил уши. Эти двое решали, как бороться с Генрихом.

– Может, ты передумаешь, услышав новое предложение, – сказал Филипп. – Оставь себе земли, взятые у графа Раймунда. Я же возвращу замки и крепости в Берри. Условие такое: ты без промедления женишься на моей сестре Алисе, а бароны твоего отца приносят тебе присягу как наследнику трона.

– Вот это предложение я приму с охотой, – ответил Ричард.

Никто не упомянул о том, что герцог давно уклоняется от брака с Алисой. Песок в часах политических и семейных союзов способен пересыпаться в любую сторону, подумал я. Много раз за предыдущие десять лет эти люди враждовали между собой, а теперь их пути сошлись, и, более того, они готовились стать родственниками.

Для обоих предложение выглядело разумным. Породнившись с Филиппом благодаря браку с Алисой и став признанным всеми наследником, герцог не только обеспечивал прочный мир и собственное будущее, но и обретал свободу, чтобы отправиться в Святую землю. Филипп, со своей стороны, получал то же самое, но, кроме того, мог быть уверен, что рознь между Генрихом и Ричардом продолжится.

– Джон, этот щенок, не обрадуется твоему предложению, но мой господин отец сочтет его правильным. – В голосе Ричарда прозвучала печальная нотка. – Из двух его сыновей только я способен править. Вопреки своей слепой любви к Джону, отец просто обязан это видеть.

Даже теперь какая-то часть его существа желает примирения с Генрихом, решил я.

– Надеюсь, так, но я обеспокоен, – заметил Филипп сочувственно. – Почему Джон не принял крест, как ты или твой господин отец? Или как я? Есть только одно разумное объяснение: Генрих намерен сделать своим преемником Джона и возложить на него заботы по управлению королевством на время участия в Крестовом походе.

Ричард не ответил, но спина его напряглась.

Правдив ли был слух, не знаю, но Филиппу удалось нанести укол в самое уязвимое место. Шатору и прочие замки в Берри мало что значили для герцога. Как и Керси с его тысячью марок. Даже Крестовый поход казался чем-то незначительным в сравнении с тем, что пять лет спустя после смерти Молодого Короля Ричард не был провозглашен отцовским наследником. Вот что было для него по-настоящему важно.

Припомнив, с каким злорадством Филипп наблюдал за ссорой герцога и Генриха в Шатийоне, я обеспокоился, как бы страстное желание Ричарда не довело его до предательства.

Я поделился своими мыслями с де Дрюном, которому голова на плечах служила не только ради красоты. Жандарм фыркнул, а когда я недоуменно посмотрел на него, сказал:

– Герцог не с последним дождем на эту землю упал, Руфус. Филипп ведет свою игру, это верно, но и наш хозяин тоже. Да меня скорее в сонм святых возведут, – он молитвенно сложил руки, – чем он женится на Алисе.

Я рассмеялся. Больше ничего не оставалось, и к тому же, напомнил я себе, Ричард знает, что делает.



Фиц-Алдельм не успел присоединиться к нам до того, как мы въехали в Бонмулен. Раз герцог вспомнил о его отсутствии, но потом, поглощенный неотложными делами, больше не заговаривал о нем. Я тоже не сильно задумывался на этот счет – погода, пока мы ехали, все ухудшалась. Звонили шесть, когда мы, промокшие и озябшие, добрались до аббатства, где должно было состояться совещание. Пространство перед монастырем заполняли кони и люди: Генрих и его свита уже прибыли.

Появился Фиц-Алдельм и громко извинился перед герцогом. Накануне его разбила лихорадка, и монах-лекарь, осмотревший его, посоветовал воздержаться от путешествия. Теперь он совсем здоров. Ричард махнул рукой и спросил, нет ли ответа на письмо, переданное через Фиц-Алдельма королю. Мой недруг с сожалением покачал головой, и оба заговорили о предстоящей встрече.

Я соскочил с Поммерса, намереваясь пойти в дом для священников, назначенный местом встречи. За время пути мы обговорили это с де Шовиньи и Овейном. Хотя перемирие действовало, мы не доверяли Генриху. Недружелюбные взгляды, которыми встретили нас, укрепили наше желание загодя ознакомиться с полем боя, если вдруг дойдет до драки.

Хлопнула закрывающаяся дверь, и я повернул голову. Изумление охватило меня. Из помещения, служившего, по моим представлениям, монастырским инфирмарием[17], вышел не кто иной, как Джон, брат Ричарда. Это была та самая дверь, из которой появился минуту назад Фиц-Алдельм. Не было и речи о том, что Джон тоже болен, – он выглядел свежим, как форель, довольным, как кот, свернувшийся у очага зимней ночью, и наш приход нисколечко его не смутил.

Они с Фиц-Алдельмом разговаривали, решил я, и предчувствие чего-то недоброго шевельнулось внутри. Вызванный к герцогу, я задвинул эти подозрения поглубже, не поразмыслив о них так, как следовало.

Генрих не показывался. Вскоре мы узнали, что он захворал и прибыл в Бонмулен на носилках, а не верхом на коне, как подобает королю. Но он примет участие во встрече, настаивал его гонец.

– Пусть будет здесь к девятому часу, – заявил герцог, не проявляя никакого беспокойства за отца. – К тому времени я обогреюсь и обсохну, а также успею набить брюхо.

Филипп согласился, гонец поклонился и вышел.

После встречи с дородным аббатом, благословившим как Ричарда, так и французского короля, келарь проводил нас в западное крыло, где находились комнаты для гостей. Герцогу показали его палаты. Нельзя было не заметить двух рыцарей, охраняющих вход в следующую по коридору комнату. Тревожило то, что именно сюда удалился Генрих после своего приезда. Монахи понятия не имеют, что стоит на кону, подумалось мне. Поместив у дверей Овейна и еще одного рыцаря, я вместе с герцогом вошел внутрь. За стеной послышался лающий кашель, и Ричард нахмурился.

– Он в самом деле болен.

Я кивнул.

– Старый дурак. Надеюсь, мозги не оставили его вместе со здоровьем.

За годы раздора Ричард, похоже, дошел до полного бессердечия по отношению к отцу. Я перемолвился парой слов с Филипом, готовившим для нашего господина новую одежду, затем вышел в коридор, где стояли Овейн и его товарищ.

Вид у обоих был сердитый.

– Обмениваются мнениями, – шепнул Овейн, указав взглядом на рыцарей Генриха.

– Какого рода?

– Говорят, что герцог – предатель. – Овейн замялся. – И что они с Филиппом не просто спят в одной постели.

Юная половина моей натуры тут же извлекла бы меч и потребовала извинений, но совещание было важнее пустых оскорблений. Я обуздал гнев, но прежде, чем идти осматривать дом каноников, требовалось убедиться, что здесь не прольется кровь. Я решительно направился к королевским стражам, держа руки подальше от эфеса меча.

И все равно оба схватились за оружие.

– Ближе не подходи, – предупредил один.

– Ваш господин король осведомлен, в каких выражениях вы говорите о его старшем сыне? – спросил я. Лица их тут же сделались смущенными, и я продолжил: – Я позабочусь, чтобы он услышал их от герцога лично. Если только… – я дал угрозе повиснуть в воздухе, переводя взгляд с одного на другого, – вы не будете держать свои длинные языки за зубами.

Пристыженные, они пробормотали, что так и поступят.