Лунная нить

– Кто?

– Сын Педру, Ачик.

– Ты не можешь исцелить его?

– А тебе-то что? – буркает Руми.

Я стискиваю зубы. Несносный лаксанец.

Когда он открывает боковую дверь, уголки его губ едва заметно приподнимаются. Мы молча поднимаемся на третий этаж. В какой-то момент он отвлеченно берет меня за запястье и приглядывается к следам от веревки. Руми медленно проводит указательным пальцем по содранной, раздраженной коже. По спине пробегают мурашки, и я съеживаюсь от его прикосновения. От странного запаха его одежды и внимательного взгляда.

– Кокосовое масло поможет сгладить шрамы, – говорит он. – Но полностью убрать их не получится.

– Хорошо, – отвечаю я.

Он снова настроился на меня. Вкрадчивый и чуткий. Руми-целитель хочет залечить мои раны. Правда, он не знает, что у меня уже есть несколько других шрамов: годы упражнений с оружием не прошли даром. И я не против следов на запястьях. Каждый шрам – отдельная история. Те, что я получила тогда, на площади, напоминают о жизни Аны. Это последняя часть ее истории. Я всегда буду помнить, как она закончилась.

Когда мы возвращаемся в мою комнату, Руми открывает дверь и жестом приглашает меня внутрь. Но я не двигаюсь с места.

Я израсходовала два больших клубка шерсти, пока ткала гобелен прошлой ночью. Но чтобы написать новое послание, потребуется еще несколько футов. Надеюсь, в следующий раз это будет сообщение о том, что я нашла Эстрейю.

– Что такое, кондеса? – нетерпеливо спрашивает Руми.

– Мне нужна еще шерсть.

– Сочувствую, – отвечает он, скрестив руки на груди. – Даже не проси.

Особенно после того как я «бахвалилась» сегодня. Нужно придумать, как снова расположить его к себе. Убедить, что я не имела в виду ничего плохого. По крайней мере, в том смысле, в котором он думает.

– Я всего лишь хотела помочь.

Зря я это сказала. Он снова отстраняется от меня.

– Хотела помочь? – невесело усмехается он. – Это говорит иллюстрийка, чей народ угнетал нас сотни лет. Ты вообще слушала, о чем я рассказывал?

Это несправедливо. Лично я никогда не обижала лаксанцев. Ни разу не расстроила свою няню. И вообще очень ее любила. Давала милостыню бездомным лаксанцам, которых видела на улицах Ла Сьюдад. После мятежа. После того как погибли мои родители и я потеряла все и всех.

Но тут в моей памяти всплывает неожиданная картина. Воспоминание из ранних лет, которое долгие годы скрывалось в глубинах сознания. Я вижу протестующих лаксанцев. Они бросают непосильную работу и перекрывают улицы. Никто не может никуда поехать или купить что-либо: весь город охвачен протестами. Они требуют честной платы.

С трудом сглотнув, я отвожу глаза от пристального взгляда Руми. Воспоминание о бунтующих лаксанцах заполняет все мои мысли, и я никак не могу избавиться от него. Пытаюсь представить, как им жилось при иллюстрийской королеве.

– Я не создавала эту систему; я родилась в ней, – наконец говорю я.

По-моему, это уместное замечание.

Лицо Руми выражает противоречивые эмоции. Вспышка гнева – и он резко прищуривается, потом немного приподнимает брови, словно раздосадован, но через мгновение лоб разглаживается, и он стискивает зубы.

– Пожалуйста, замолчи, пока я не сделал того, о чем пожалею. Por favor.

– А что я такого сказала? – возмущаюсь я, уперев руки в бока. – Если ты не объяснишь, то как я пойм у…

– Я устал от постоянных объяснений, – сухо отвечает Руми. – Год за годом, год за годом. И никто даже слушать не хочет. Почитай об этом сама, тебе что, так трудно? Тогда и обсудим все, что тебя интересует.

Со мной никогда не говорили на эту тему так открыто. Интересно, что бы я почувствовала, если бы меня попросили объяснить, почему я недолюбливаю лаксанцев? Я бы не хотела обсуждать моих погибших родителей с кем попало. Снова делиться с кем-то своей болью.

– Где книга, которую я дал тебе, кондеса?

Я зажмуриваюсь. Она осталась в подземелье. Когда я снова открываю глаза, его губы изгибаются в печальной улыбке.

– Так я и думал.

Руми разворачивается и, не оглядываясь, уходит, а я так и стою, думая об этой проклятой книге.

Он заворачивает за угол, и ко мне тут же подходят стражники. Быстро вернувшись в свою комнату, я захлопываю дверь и прижимаюсь к ней спиной. Лучше бы я думала о том, где достать новую пряжу и как отправить Каталине очередное послание. Но у меня никак не выходит из головы эта грустная искривленная улыбка и книга, которую я даже не потрудилась открыть. Книга, которая так и осталась лежать в сырой холодной темнице.

Я сползаю на пол, будто из меня вытащили все кости. Что сейчас произошло? Я – двойник Каталины, ее подруга и доверенное лицо. Руми для меня ничего не значит. Какая разница, что он думает?

«Хватит, Химена, – говорю я себе, встряхивая головой. – Сконцентрируйся. Вспомни о главном. На кону правление Каталины и жизни всех иллюстрийцев. У тебя нет времени на всякую ерунду».

Я выпрямляюсь и отхожу от двери. Завтра я отправлюсь на поиски Эстрейи. И никто, ничто не сможет меня остановить.






Глава двенадцатая




КОЛОКОЛ ПРОБИВАЕТ ВОСЕМЬ часов. Я сворачиваюсь калачиком, переворачиваю подушку прохладной стороной вверх и прячусь под одеялом. Сегодня мой день. Самозванец вместе со свитой с самого утра будет в городе.

С нетерпением жду, когда во дворе начнут собираться люди и я услышу их голоса, ржание коней и скрип колес экипажей, которые будут поданы к выходу из замка. Улыбаюсь в подушку. Весь замок будет в моем распоряжении. Правда, от стражи никуда не деться. Но зато я могу запомнить количество комнат на моем этаже, сделать схему замка и подсчитать количество стражей, сменяющих друг друга. Если они не будут отпускать меня гулять, то в ход пойдет лунная пыль. Конечно, это может быть рискованно, но зато я смогу сделать свое дело.

Дверь открывается, и горничная вносит поднос с яичницей, толстыми кусочками бекона и кофе с молоком. Терпкий ореховый аромат напитка быстро разносится по комнате, и я с удовольствием вдыхаю его. На блюдце рядом с кофе лежит что-то, похожее на горький шоколад.

– Это от торговца, – объясняет горничная, проследив за моим взглядом. – Благодарит за подарок.

У меня уже текут слюнки.

– Только вам придется есть очень быстро, – говорит она, открывая шторы. – Я подберу вам одежду на выход. Думаю, Его Величество хотел бы видеть на вас пышную юбку. И, наверное, мантилью, да?

Горничная бросает на кровать несколько туник. Я приподнимаюсь.

– Какой еще выход? Я никуда не иду.

Она пропускает мои слова мимо ушей и встряхивает темно-синюю юбку, чтобы расправить рюши. Я вылезаю из кровати и подхожу поближе.

– Я не поеду в Ла Сьюдад.

Я не могу сегодня покинуть замок – одновременно со всеми. Думаю, он вообще не заметит моего отсутствия. В ответ на мое упрямство она берет чашку кофе и, дразня, подносит к моему носу.

– Зачем мне куда-то идти? – Я отшатываюсь, едва не пролив полную чашку. В прошлый раз, когда меня вынудили поехать в Ла Сьюдад, погибла моя подруга. Возможно, и сейчас Аток задумал что-нибудь нехорошее.

– Я не могу подвергать сомнению приказы Его Величества. Мне велено вас одеть. Будете пить или нет?

Я молчу, и она ставит чашку обратно на комод. Я сажусь на кровать и бросаю на горничную гневный взгляд.

– Я не собираюсь повторять дважды.

Она отвлекается от юбки и внимательно смотрит на меня. Грудь распирает от гнева. Он хочет похвастаться своей добычей. Своей собственностью. Кожа начинает зудеть, будто меня одновременно укусила сотня муравьев.

– Вы понимаете, что у меня будут большие неприятности, если я не одену вас в ближайшие десять минут?

В короткое мгновение я ощущаю что-то похожее на сочувствие, но быстро забываю об этом. Я не хочу испытывать никаких чувств по отношению к этим лаксанцам. Они мои враги.

– А мне-то что.

Она вздыхает.

– Кондеса.

Меня снова одолевают сомнения. Но тут стражник открывает дверь, и в комнату вваливается Хуан Карлос, как всегда энергичный и веселый.

– Вы еще не одеты? Все ждут. Наденьте что-нибудь поприличнее.

Я открываю рот, чтобы возразить, но останавливаюсь. А какой смысл? Эти лаксанцы все равно не оставят меня в покое, пока не добьются своего. Может, сменить тактику? Если я буду безупречно себя вести, возможно, Аток даст мне больше свободы – например, разрешит гулять по замку в сопровождении одного-двух стражников.

– Ладно, – буркаю я.

Горничная воодушевляется и прогоняет Хуана Карлоса из комнаты.

– Сделай что-нибудь с ее волосами. Это ужас, – говорит он напоследок.

Я провожаю его испепеляющим взглядом.

– Только смотри, чтобы не стало еще хуже, – весело добавляет он и выходит.

Горничная дает мне ярко-розовую юбку и тунику в тон. Я быстро одеваюсь и иду за ботинками. Если мы пойдем на рынок, лучше не надевать сандалии. Лаксанцы отпускают своих животных свободно бродить по городу; не хотелось бы во что-нибудь вляпаться.

– Rápido, rápido[38], – подгоняет она. – К этому наряду полагается фаха[39]. И у меня уже нет времени заплетать вам волосы. Придется идти с распущенными.

Через несколько минут я выхожу из комнаты, иду по коридору за Хуаном Карлосом и оказываюсь во внутреннем дворе, освещенном яркими солнечными лучами. Здесь уже собралась большая часть свиты Атока в роскошных тканых одеждах. Все разом оборачиваются и осуждающе смотрят на мои распущенные волосы; головы других женщин украшают сложные прически из кос и завитков.

Я весело машу рукой Руми, который идет нам навстречу и ведет за собой кобылу.

– Dios[40], – бормочет он. – Ты можешь вести себя прилично хотя бы час?