Лучшая фантастика
Часть 76 из 87 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Тетушка, неужели сейчас подходящее время для такого разговора?
– Разумеется! Конец одной жизни – это начало другой. – Она повернулась ко мне лицом, и я уже не могла избежать ее пристального взгляда. – Дорогая моя, разве ты забыла нашу пословицу: "Иметь ребенка – все равно что владеть сокровищем"? Сегодня это важно как никогда.
Посмотри на нашу историю. Если бы не наши дети, как бы мы пережили Гражданскую войну, когда Нигерия хотела, чтобы все мы были уничтожены? А те люди, которые живут на западных землях, как они смеялись над нами, когда после Катастрофы они перестали рожать даже по одному ребенку. И что же с ними теперь? Разве не они пытаются переманить нас к себе, чтобы восстановить их истощенную экономику? Вспомни тех агентов, которые помогли вам с матерью переехать на Запад – что они вам только не предлагали! Им всегда была известна ценность наших тел. Сначала они перевозили нас силой в трюмах кораблей, которые принадлежали работорговцам, а теперь заманивают сладкими песнями об успехе.
Азука, ты ведь знаешь, как быстро исчезают народы, которые не ценят собственных детей? Для этого даже не нужны столетия. Твои деды понимали это, поэтому и приехали домой. Мы хотели вернуть процветание этим местам, – местам, которые в нем так нуждались! Ты – часть нашего наследия.
Я отвела, наконец, взгляд, волна грусти захлестнула меня. Как я могла объяснить ей, что род моего отца вымрет из-за того, что я до сих пор избегала всякого рода сексуальных контактов? Или что мысли о ребенке повергали меня в панику, потому что я была уверена: с ним случится то же самое, что и со мной? Та грусть, что разливалась в моей груди, застыла, превратившись в ярость. Нет. Я больше не была этим наследием. Семья, которая бросила меня в тот момент, когда я особенно в ней нуждалась, не могла решать, как мне распоряжаться своей жизнью.
Тетушка Чио протянула руку и, нежно взяв меня за подбородок, подняла мое лицо и заглянула мне в глаза.
– Я буду честной с тобой, я никогда не думала, что снова увижу тебя, особенно после того, что случилось. Но я рада, что ты вернулась домой, и я надеюсь, что ради всех нас ты найдешь в себе мужество и останешься. – С этими словами она встала и вышла, оставив меня наедине с моими мыслями.
Я вздохнула, гнев исчез так же быстро, как появился. После того как мы переехали, мать постаралась навсегда забыть об Ониче и всей Новой Биафре, и ее решение было непоколебимым. Насколько я знаю, она никогда больше не разговаривала ни с кем из родственников моего отца. Я не смогла поступить так же, хотя у меня было гораздо больше оснований навсегда отряхнуть красный прах этого города с моих ног.
Мать нахмурилась, когда я сообщила ей, что собираюсь на похороны. Я никуда не поехала, когда умерли дедушка с бабушкой, почему же эти похороны были так важны для меня? Я не могла этого объяснить. Мне всегда казалось, что я покинула Новую Биафру прежде, чем у меня появились цели в жизни. Что моя жизнь в Ткаронто – лишь тень того, что могло бы быть. Наверное, я вернулась, чтобы похоронить не только прах моего отца.
Я подняла голову и увидела двух незнакомых женщин, которые склонились над биоурной, они причитали и повторяли имя мертвеца, риторически вопрошая, на кого он их покинул. Я пыталась понять, сколько во всем этом было театральщины, продиктованной давними культурными традициями, а сколько – искреннего горя.
Их завывания становились все громче, и я пожалела о том, что мне не разрешили принести сюда мой искусственный интеллект. Это было бы воспринято как оскорбление покойного, как заглядывание в глаза старейшин. Я уже забыла, что у нашего народа принято обелять покойных, скрывая всю неприглядную правду о них. Мы боимся, что если отзовемся о них дурно, то таким образом пригласим смерть и к себе.
Одна из женщин встала напротив меня, всхлипывая в старый тканевый платок. На вид ей было сорок пять лет или около того – моя сверстница.
– Ваш отец был хорошим человеком, – сказала она и протянула руки к моим рукам. Я спрятала руки в карманы, чтобы она не смогла дотронуться до них, и тогда она похлопала меня по ноге.
– Правда? – Я постаралась, чтобы в моем вопросе прозвучало любопытство, а не цинизм, хотя на самом деле именно это чувство я испытывала.
– Я пришла сегодня сюда только ради него.
Я кивнула, не зная, что сказать. Отец прямо-таки прославился своей щедростью: у всех, с кем я здесь сегодня встречалась, была заготовлена история о том, как он в нужный момент приходил им на выручку и помогал изменить жизнь. Я даже не знала, как реагировать на все эти истории. Вероятно, давать деньги посторонним людям было гораздо проще, чем делиться своим теплом с самыми близкими.
После неловкой паузы женщина продолжила говорить, очень быстро, как будто старалась высказаться, прежде чем мужество покинет ее.
– Знаете, после того как десять лет назад меня изнасиловали, никто не хотел мне помогать. – Я напряглась, руки в карманах сжались в кулаки. – Ни моя семья, ни власти, никто. И только ваш отец поддержал меня. Он пригласил меня в этот дом и разрешил жить здесь совершенно бесплатно, пока я не подыщу что-нибудь для себя. Он даже оплатил мне свадьбу и обучение моего сына. Мы с моей женой очень благодарны ему.
Она указала на другую женщину, которая остановилась около дверей вместе с мальчиком лет десяти – светло-карие глаза и непослушные кудряшки на голове. На нем была маленькая форма лесника – точно такую же носил мертвец, находившийся теперь в биоурне. Я не сказала ей о том, как отреагировал этот же самый прославленный покойник, когда тридцать три года назад изнасиловали меня – это случилось за двадцать три года до постигшего ее несчастья. Вместо этого я натянуто улыбнулась.
– Рада, что у вас все так хорошо сложилось.
В этот момент я увидела, как тень покойного материализовалась в углу комнаты. Об этом я ей тоже не сказала.
Среди ночи мертвец появился снова.
Я только что проснулась. Мне снилось, будто я снова в будке охранника, через маленькие оконца под потолком проникал тусклый серый свет. Затем из-под земли появились сотни рук, отделенных от тел, и стали хватать меня. Руки прижимали меня к земле, их пальцы стискивали мое тело, изучали, ощупывали. Я кусалась, царапалась, молотила руками и ногами, но вместо каждого пальца, который мне удавалось оторвать, вместо каждой ладони, которую я отдирала от себя, нанося им раны, появлялись новые, точно такие же.
Это был старый кошмар, он не снился мне уже больше тридцати лет. Когда мы переехали на Остров Черепахи, мать и агент, помогавший нам с переездом, постарались, чтобы я прошла необходимую терапию, которая помогла бы мне справиться с травмой, но теперь, когда я снова оказалась там, где это произошло, кошмар, похоже, вернулся.
Я лежала на кушетке в гостиной, обливаясь холодным потом и моргая в полумраке. А потом я увидела, что он сидит на ручке кушетки у меня в ногах. В свете билюминисцентных деревьев, которые росли вдоль улицы, куда выходил задний фасад дома, он казался почти живым. Когда я села и включила свет, он исчез.
Я должна была бы испугаться, но ничего подобного не произошло. Я знала, что он еще появится. У нас с ним остались незавершенные дела.
Он вернулся на следующее утро, когда я сидела под деревом в саду за домом, пытаясь скрыться от назойливого внимания толпы людей, пришедших проститься с усопшим и находившихся все это время в доме. В скором времени урну с прахом покойного и саженцем дерева должны были предать земле, и вокруг дома собрались желающие проводить его в последний путь. Они заняли всю тропинку, которая находилась позади живой изгороди, и всю дорогу за ней. Я чувствовала сильную тревогу, но вместо того чтобы настроить мой искусственный интеллект на воспроизведение звуков природы, я слушала ткачиков, пронзительно кричавших друг на друга в ветвях у меня над головой.
"Никогда не замечал, какими громкими бывают эти птицы".
Мертвец поднял голову и посмотрел на тонкие ветви дерева, прогибавшиеся под птичьими гнездами, напоминавшими по форме корзины. На этот раз я решила сразу же ответить ему.
– Ты вообще замечал только то, что тебя интересовало.
Я ожидала, что он сейчас ответит, постарается больнее задеть мое глубоко запрятанное чувство неуверенности в себе. У него был к этому особый талант, и при жизни он часто использовал его для достижения особого эффекта, но ничего подобного не случилось. Он с грустным видом кивнул и убрал руки в карманы.
"Наверное, я это заслужил".
Наверное, мне стоило удовлетвориться этими словами. Даже после смерти он не готов был извиниться передо мной. На веранду позади дома вышли трое мужчин, примерно того же возраста, что и отец. Они нервно посмеивались и шутили, а их смех как будто удерживал темное покрывало смерти, не позволяя опуститься на них. Двое из них были одеты в темные туники с высоким воротом, которые носили государственные служащие. Они подробно обсуждали проблему спасения души на языке игбо, но с сильным йорубским акцентом. У меня тоже возникло желание почитать что-нибудь на эту тему.
– Почему ты все еще здесь?
Он с капризным видом пожал плечами.
"Мне просто хотелось увидеть тебя".
Я закатила глаза. Отец умер всего несколько дней назад. Он всегда был нетерпеливым, считал, что я должна была работать так же неустанно, как и он, невзирая на то, как я себя чувствую. Теперь же он не мог подождать, пока я соскучусь по нему, и сразу явился предо мной.
– Правда? Чтобы сказать мне, какая я эгоистка, потому что не сижу сейчас в доме в самом центре всеобщего горя? Или, может, ты еще хочешь напомнить мне, что я уничтожу наш род, если не заведу ребенка?
Я поняла, что сама сейчас рассуждала как ребенок, но ничего не могла поделать. Рядом с ним я чувствовала себя так, словно вернулась в прошлое и снова превратилась в рассерженного подростка.
"Нет. – Его голос вызвал какое-то особое чувство тоски – нечто подобное испытываешь, вспоминая об ошибках юности. – Ты никогда не была эгоисткой, и ты знаешь об этом. Эгоистом был я".
Я удивленно уставилась на него. Это было так на него не похоже. Он словно прочитал мои мысли и улыбнулся.
"Вот так бывает после смерти – она меняет тебя".
Он в самом деле выглядел как мертвец. Его кожа посерела и стала похожей на воск, как у манекена. Плечи он держал неестественно прямо, из-за чего форма лесничего идеально сидела по его фигуре, чего никогда не бывало при жизни.
– И я должна поверить, что после смерти ты стал другим человеком?
"Послушай, – сказал он тем укоряющим тоном, который я особенно не любила, – ты не можешь упрекать людей за их слабости. В противном случае у тебя останется только ожесточенность. Ты должны научиться забывать. И я пришел, чтобы сказать тебе об этом".
Я вздохнула. После смерти, как и при жизни, он только и мог, что потчевать меня прописными истинами. В юности это вызывало желание вступить с ним в яростные споры, однако в минуты горя они служили слабым утешением. Мне хотелось встать и уйти, но я не сделала этого. Я никогда не могла так поступить.
– Просто оставь меня в покое.
Я сосредоточила внимание на своем искусственном интеллекте. Он был синхронизирован с имплантом, расположенным в основании моего черепа, и контролировал мою нервную и физическую деятельность. Зафиксировав повышенный уровень тревожности, он тут же включил песню китов, которая всегда способствовала нормализации исходивших от меня сигналов. Я снова прислонилась к стволу дерева и закрыла глаза, едва мой слух уловил эти звуки, представляя себе, как могли выглядеть эти давно вымершие животные.
А надо мной разносилось чириканье птиц и бормотание мертвеца.
Он больше не появлялся до самого вечера, когда церемония второго погребения шла полным ходом. К тому времени молодое деревце, которое будет расти по мере биоразложения его урны, уже присоединялось к другим фамильным деревьям во дворе перед домом. Уже была прочитана соответствующая случаю молитва и завершен ритуал первой поливки дерева. Время для оплакивания усопшего завершилось, пришел черед воздать должное прожитой им жизни. Смерть в восемьдесят лет считалась ранней, он мог прожить еще около двадцати лет. Но в моей культуре почтенный пожилой возраст наступал после шестидесяти – возможно, это было пережитком тех времен, когда большинство людей не доживали и до пятидесяти.
Я наблюдала за празднованием из окна гостевой комнаты. Мне позволили провести немного времени наедине с собой лишь после того, как я взмолилась и попросила отпустить меня, сославшись на усталость после долгого путешествия. Но в скором времени меня все равно должны были позвать, чтобы я присоединилась к общему танцу.
В музыке сливались голоса огене, ичака и уду, сквозь которые прорывались резкие, но приятные звуки аджа, и эта музыка что-то будила в моей душе. Я прижала ладонь к груди, к тому месту, где меня мучила фантомная боль, словно в сердце воткнули кинжал.
"Так приятно, когда тебя вспоминают. В этом заключается подлинная радость преемственности поколений".
Мертвец сидел рядом со мной на кровати и смотрел на людей во дворе, которые танцевали и пили.
– Жаль только, что когда нам действительно понадобилась помощь, они предпочли забыть о тебе.
Когда моего дядю арестовали, его вывели из дома в наручниках, чтобы показать, насколько серьезным было его преступление. Моя семья, некогда бывшая одной из самых влиятельных в городе, подверглась общественному порицанию. Большинство моих друзей перестали к нам приходить. Когда же нас посещали родственники или друзья кого-то из взрослых, они только перешептывались о чем-то у дверей или приносили еду и напитки. Никто не хотел задерживаться у нас. Мое обучение после этого прекратилось, так как дядя был моим учителем. Такая потеря одного из сыновей сломала Маму и Папу – моих бабушку и дедушку. В скором времени бабушка заболела, и дедушка посвятил себя уходу за ней. А мой отец? Что ж… можно сказать, что и он в своем роде исчез из моей жизни.
"У всех свои проблемы; они мне ничем не обязаны".
Я возмущенно хмыкнула, но ничего не сказала. Вероятно, он неправильно истолковал мое молчание, так как со всей серьезностью продолжил:
"Ты должна проявить благородство и простить их. В конце концов, главное – это то, каким тебя запомнили знавшие тебя люди. В особенности твои дети".
– И каким же, по-твоему, я запомнила тебя?
После этих моих слов он замолчал, мы оба смотрели в окно на пустое пространство, где когда-то стояла будка охранника.
"Я не знаю".
– Как ты мог не знать? Это происходило каждый день после наших уроков, в той самой будке. Что ты делал все это время? Спал?
"Я работал, – резко бросил он. – Неужели ты думаешь, что я ничего бы не предпринял, если бы узнал? Мы стали действовать, как только все открылось".
– Почему же после этого ты перестал со мной разговаривать? Не потому ли, что опять работал?
Повисла тишина.
– Знаешь, я много лет думала, что сама была во всем виновата. Я считала, что именно я уничтожила нашу семью. Дядю отправили в тюрьму, Мама заболела, а ты… ты не мог даже смотреть на меня. Даже после того, как мы уехали, я могла пообщаться с тобой, только когда сама тебе звонила.
Я до сих пор помню те видеозвонки, эти напыщенные поздравления с днем рождения или праздниками. И он всегда казался слишком уставшим или слишком занятым, чтобы нормально поговорить со мной.
– Я долгие годы ждала тебя… Я ждала, ждала, ждала…
Слезы невольно навернулись на глаза, и я вытерла лицо, злясь на свою слабость. Давным-давно я поклялась, что никогда больше не заплачу перед ним. Мертвец встал и подошел к окну, встав ко мне спиной. Он долго смотрел вдаль, прежде чем снова заговорить.
"Я не знал, что тебе сказать. – Его голос был совсем тихим, и я едва могла разобрать слова из-за шума, доносившегося со двора. Было такое ощущение, будто он разговаривал сам с собой. – Когда я смотрел на тебя, то видел лишь свои промахи: я был твоим отцом, но не смог тебя защитить. Я ненавидел себя за это и вымещал эту ненависть на тебе. Я никогда себя за это не прощу".
– Хорошо. Потому что я тоже не смогу тебя простить.
– Разумеется! Конец одной жизни – это начало другой. – Она повернулась ко мне лицом, и я уже не могла избежать ее пристального взгляда. – Дорогая моя, разве ты забыла нашу пословицу: "Иметь ребенка – все равно что владеть сокровищем"? Сегодня это важно как никогда.
Посмотри на нашу историю. Если бы не наши дети, как бы мы пережили Гражданскую войну, когда Нигерия хотела, чтобы все мы были уничтожены? А те люди, которые живут на западных землях, как они смеялись над нами, когда после Катастрофы они перестали рожать даже по одному ребенку. И что же с ними теперь? Разве не они пытаются переманить нас к себе, чтобы восстановить их истощенную экономику? Вспомни тех агентов, которые помогли вам с матерью переехать на Запад – что они вам только не предлагали! Им всегда была известна ценность наших тел. Сначала они перевозили нас силой в трюмах кораблей, которые принадлежали работорговцам, а теперь заманивают сладкими песнями об успехе.
Азука, ты ведь знаешь, как быстро исчезают народы, которые не ценят собственных детей? Для этого даже не нужны столетия. Твои деды понимали это, поэтому и приехали домой. Мы хотели вернуть процветание этим местам, – местам, которые в нем так нуждались! Ты – часть нашего наследия.
Я отвела, наконец, взгляд, волна грусти захлестнула меня. Как я могла объяснить ей, что род моего отца вымрет из-за того, что я до сих пор избегала всякого рода сексуальных контактов? Или что мысли о ребенке повергали меня в панику, потому что я была уверена: с ним случится то же самое, что и со мной? Та грусть, что разливалась в моей груди, застыла, превратившись в ярость. Нет. Я больше не была этим наследием. Семья, которая бросила меня в тот момент, когда я особенно в ней нуждалась, не могла решать, как мне распоряжаться своей жизнью.
Тетушка Чио протянула руку и, нежно взяв меня за подбородок, подняла мое лицо и заглянула мне в глаза.
– Я буду честной с тобой, я никогда не думала, что снова увижу тебя, особенно после того, что случилось. Но я рада, что ты вернулась домой, и я надеюсь, что ради всех нас ты найдешь в себе мужество и останешься. – С этими словами она встала и вышла, оставив меня наедине с моими мыслями.
Я вздохнула, гнев исчез так же быстро, как появился. После того как мы переехали, мать постаралась навсегда забыть об Ониче и всей Новой Биафре, и ее решение было непоколебимым. Насколько я знаю, она никогда больше не разговаривала ни с кем из родственников моего отца. Я не смогла поступить так же, хотя у меня было гораздо больше оснований навсегда отряхнуть красный прах этого города с моих ног.
Мать нахмурилась, когда я сообщила ей, что собираюсь на похороны. Я никуда не поехала, когда умерли дедушка с бабушкой, почему же эти похороны были так важны для меня? Я не могла этого объяснить. Мне всегда казалось, что я покинула Новую Биафру прежде, чем у меня появились цели в жизни. Что моя жизнь в Ткаронто – лишь тень того, что могло бы быть. Наверное, я вернулась, чтобы похоронить не только прах моего отца.
Я подняла голову и увидела двух незнакомых женщин, которые склонились над биоурной, они причитали и повторяли имя мертвеца, риторически вопрошая, на кого он их покинул. Я пыталась понять, сколько во всем этом было театральщины, продиктованной давними культурными традициями, а сколько – искреннего горя.
Их завывания становились все громче, и я пожалела о том, что мне не разрешили принести сюда мой искусственный интеллект. Это было бы воспринято как оскорбление покойного, как заглядывание в глаза старейшин. Я уже забыла, что у нашего народа принято обелять покойных, скрывая всю неприглядную правду о них. Мы боимся, что если отзовемся о них дурно, то таким образом пригласим смерть и к себе.
Одна из женщин встала напротив меня, всхлипывая в старый тканевый платок. На вид ей было сорок пять лет или около того – моя сверстница.
– Ваш отец был хорошим человеком, – сказала она и протянула руки к моим рукам. Я спрятала руки в карманы, чтобы она не смогла дотронуться до них, и тогда она похлопала меня по ноге.
– Правда? – Я постаралась, чтобы в моем вопросе прозвучало любопытство, а не цинизм, хотя на самом деле именно это чувство я испытывала.
– Я пришла сегодня сюда только ради него.
Я кивнула, не зная, что сказать. Отец прямо-таки прославился своей щедростью: у всех, с кем я здесь сегодня встречалась, была заготовлена история о том, как он в нужный момент приходил им на выручку и помогал изменить жизнь. Я даже не знала, как реагировать на все эти истории. Вероятно, давать деньги посторонним людям было гораздо проще, чем делиться своим теплом с самыми близкими.
После неловкой паузы женщина продолжила говорить, очень быстро, как будто старалась высказаться, прежде чем мужество покинет ее.
– Знаете, после того как десять лет назад меня изнасиловали, никто не хотел мне помогать. – Я напряглась, руки в карманах сжались в кулаки. – Ни моя семья, ни власти, никто. И только ваш отец поддержал меня. Он пригласил меня в этот дом и разрешил жить здесь совершенно бесплатно, пока я не подыщу что-нибудь для себя. Он даже оплатил мне свадьбу и обучение моего сына. Мы с моей женой очень благодарны ему.
Она указала на другую женщину, которая остановилась около дверей вместе с мальчиком лет десяти – светло-карие глаза и непослушные кудряшки на голове. На нем была маленькая форма лесника – точно такую же носил мертвец, находившийся теперь в биоурне. Я не сказала ей о том, как отреагировал этот же самый прославленный покойник, когда тридцать три года назад изнасиловали меня – это случилось за двадцать три года до постигшего ее несчастья. Вместо этого я натянуто улыбнулась.
– Рада, что у вас все так хорошо сложилось.
В этот момент я увидела, как тень покойного материализовалась в углу комнаты. Об этом я ей тоже не сказала.
Среди ночи мертвец появился снова.
Я только что проснулась. Мне снилось, будто я снова в будке охранника, через маленькие оконца под потолком проникал тусклый серый свет. Затем из-под земли появились сотни рук, отделенных от тел, и стали хватать меня. Руки прижимали меня к земле, их пальцы стискивали мое тело, изучали, ощупывали. Я кусалась, царапалась, молотила руками и ногами, но вместо каждого пальца, который мне удавалось оторвать, вместо каждой ладони, которую я отдирала от себя, нанося им раны, появлялись новые, точно такие же.
Это был старый кошмар, он не снился мне уже больше тридцати лет. Когда мы переехали на Остров Черепахи, мать и агент, помогавший нам с переездом, постарались, чтобы я прошла необходимую терапию, которая помогла бы мне справиться с травмой, но теперь, когда я снова оказалась там, где это произошло, кошмар, похоже, вернулся.
Я лежала на кушетке в гостиной, обливаясь холодным потом и моргая в полумраке. А потом я увидела, что он сидит на ручке кушетки у меня в ногах. В свете билюминисцентных деревьев, которые росли вдоль улицы, куда выходил задний фасад дома, он казался почти живым. Когда я села и включила свет, он исчез.
Я должна была бы испугаться, но ничего подобного не произошло. Я знала, что он еще появится. У нас с ним остались незавершенные дела.
Он вернулся на следующее утро, когда я сидела под деревом в саду за домом, пытаясь скрыться от назойливого внимания толпы людей, пришедших проститься с усопшим и находившихся все это время в доме. В скором времени урну с прахом покойного и саженцем дерева должны были предать земле, и вокруг дома собрались желающие проводить его в последний путь. Они заняли всю тропинку, которая находилась позади живой изгороди, и всю дорогу за ней. Я чувствовала сильную тревогу, но вместо того чтобы настроить мой искусственный интеллект на воспроизведение звуков природы, я слушала ткачиков, пронзительно кричавших друг на друга в ветвях у меня над головой.
"Никогда не замечал, какими громкими бывают эти птицы".
Мертвец поднял голову и посмотрел на тонкие ветви дерева, прогибавшиеся под птичьими гнездами, напоминавшими по форме корзины. На этот раз я решила сразу же ответить ему.
– Ты вообще замечал только то, что тебя интересовало.
Я ожидала, что он сейчас ответит, постарается больнее задеть мое глубоко запрятанное чувство неуверенности в себе. У него был к этому особый талант, и при жизни он часто использовал его для достижения особого эффекта, но ничего подобного не случилось. Он с грустным видом кивнул и убрал руки в карманы.
"Наверное, я это заслужил".
Наверное, мне стоило удовлетвориться этими словами. Даже после смерти он не готов был извиниться передо мной. На веранду позади дома вышли трое мужчин, примерно того же возраста, что и отец. Они нервно посмеивались и шутили, а их смех как будто удерживал темное покрывало смерти, не позволяя опуститься на них. Двое из них были одеты в темные туники с высоким воротом, которые носили государственные служащие. Они подробно обсуждали проблему спасения души на языке игбо, но с сильным йорубским акцентом. У меня тоже возникло желание почитать что-нибудь на эту тему.
– Почему ты все еще здесь?
Он с капризным видом пожал плечами.
"Мне просто хотелось увидеть тебя".
Я закатила глаза. Отец умер всего несколько дней назад. Он всегда был нетерпеливым, считал, что я должна была работать так же неустанно, как и он, невзирая на то, как я себя чувствую. Теперь же он не мог подождать, пока я соскучусь по нему, и сразу явился предо мной.
– Правда? Чтобы сказать мне, какая я эгоистка, потому что не сижу сейчас в доме в самом центре всеобщего горя? Или, может, ты еще хочешь напомнить мне, что я уничтожу наш род, если не заведу ребенка?
Я поняла, что сама сейчас рассуждала как ребенок, но ничего не могла поделать. Рядом с ним я чувствовала себя так, словно вернулась в прошлое и снова превратилась в рассерженного подростка.
"Нет. – Его голос вызвал какое-то особое чувство тоски – нечто подобное испытываешь, вспоминая об ошибках юности. – Ты никогда не была эгоисткой, и ты знаешь об этом. Эгоистом был я".
Я удивленно уставилась на него. Это было так на него не похоже. Он словно прочитал мои мысли и улыбнулся.
"Вот так бывает после смерти – она меняет тебя".
Он в самом деле выглядел как мертвец. Его кожа посерела и стала похожей на воск, как у манекена. Плечи он держал неестественно прямо, из-за чего форма лесничего идеально сидела по его фигуре, чего никогда не бывало при жизни.
– И я должна поверить, что после смерти ты стал другим человеком?
"Послушай, – сказал он тем укоряющим тоном, который я особенно не любила, – ты не можешь упрекать людей за их слабости. В противном случае у тебя останется только ожесточенность. Ты должны научиться забывать. И я пришел, чтобы сказать тебе об этом".
Я вздохнула. После смерти, как и при жизни, он только и мог, что потчевать меня прописными истинами. В юности это вызывало желание вступить с ним в яростные споры, однако в минуты горя они служили слабым утешением. Мне хотелось встать и уйти, но я не сделала этого. Я никогда не могла так поступить.
– Просто оставь меня в покое.
Я сосредоточила внимание на своем искусственном интеллекте. Он был синхронизирован с имплантом, расположенным в основании моего черепа, и контролировал мою нервную и физическую деятельность. Зафиксировав повышенный уровень тревожности, он тут же включил песню китов, которая всегда способствовала нормализации исходивших от меня сигналов. Я снова прислонилась к стволу дерева и закрыла глаза, едва мой слух уловил эти звуки, представляя себе, как могли выглядеть эти давно вымершие животные.
А надо мной разносилось чириканье птиц и бормотание мертвеца.
Он больше не появлялся до самого вечера, когда церемония второго погребения шла полным ходом. К тому времени молодое деревце, которое будет расти по мере биоразложения его урны, уже присоединялось к другим фамильным деревьям во дворе перед домом. Уже была прочитана соответствующая случаю молитва и завершен ритуал первой поливки дерева. Время для оплакивания усопшего завершилось, пришел черед воздать должное прожитой им жизни. Смерть в восемьдесят лет считалась ранней, он мог прожить еще около двадцати лет. Но в моей культуре почтенный пожилой возраст наступал после шестидесяти – возможно, это было пережитком тех времен, когда большинство людей не доживали и до пятидесяти.
Я наблюдала за празднованием из окна гостевой комнаты. Мне позволили провести немного времени наедине с собой лишь после того, как я взмолилась и попросила отпустить меня, сославшись на усталость после долгого путешествия. Но в скором времени меня все равно должны были позвать, чтобы я присоединилась к общему танцу.
В музыке сливались голоса огене, ичака и уду, сквозь которые прорывались резкие, но приятные звуки аджа, и эта музыка что-то будила в моей душе. Я прижала ладонь к груди, к тому месту, где меня мучила фантомная боль, словно в сердце воткнули кинжал.
"Так приятно, когда тебя вспоминают. В этом заключается подлинная радость преемственности поколений".
Мертвец сидел рядом со мной на кровати и смотрел на людей во дворе, которые танцевали и пили.
– Жаль только, что когда нам действительно понадобилась помощь, они предпочли забыть о тебе.
Когда моего дядю арестовали, его вывели из дома в наручниках, чтобы показать, насколько серьезным было его преступление. Моя семья, некогда бывшая одной из самых влиятельных в городе, подверглась общественному порицанию. Большинство моих друзей перестали к нам приходить. Когда же нас посещали родственники или друзья кого-то из взрослых, они только перешептывались о чем-то у дверей или приносили еду и напитки. Никто не хотел задерживаться у нас. Мое обучение после этого прекратилось, так как дядя был моим учителем. Такая потеря одного из сыновей сломала Маму и Папу – моих бабушку и дедушку. В скором времени бабушка заболела, и дедушка посвятил себя уходу за ней. А мой отец? Что ж… можно сказать, что и он в своем роде исчез из моей жизни.
"У всех свои проблемы; они мне ничем не обязаны".
Я возмущенно хмыкнула, но ничего не сказала. Вероятно, он неправильно истолковал мое молчание, так как со всей серьезностью продолжил:
"Ты должна проявить благородство и простить их. В конце концов, главное – это то, каким тебя запомнили знавшие тебя люди. В особенности твои дети".
– И каким же, по-твоему, я запомнила тебя?
После этих моих слов он замолчал, мы оба смотрели в окно на пустое пространство, где когда-то стояла будка охранника.
"Я не знаю".
– Как ты мог не знать? Это происходило каждый день после наших уроков, в той самой будке. Что ты делал все это время? Спал?
"Я работал, – резко бросил он. – Неужели ты думаешь, что я ничего бы не предпринял, если бы узнал? Мы стали действовать, как только все открылось".
– Почему же после этого ты перестал со мной разговаривать? Не потому ли, что опять работал?
Повисла тишина.
– Знаешь, я много лет думала, что сама была во всем виновата. Я считала, что именно я уничтожила нашу семью. Дядю отправили в тюрьму, Мама заболела, а ты… ты не мог даже смотреть на меня. Даже после того, как мы уехали, я могла пообщаться с тобой, только когда сама тебе звонила.
Я до сих пор помню те видеозвонки, эти напыщенные поздравления с днем рождения или праздниками. И он всегда казался слишком уставшим или слишком занятым, чтобы нормально поговорить со мной.
– Я долгие годы ждала тебя… Я ждала, ждала, ждала…
Слезы невольно навернулись на глаза, и я вытерла лицо, злясь на свою слабость. Давным-давно я поклялась, что никогда больше не заплачу перед ним. Мертвец встал и подошел к окну, встав ко мне спиной. Он долго смотрел вдаль, прежде чем снова заговорить.
"Я не знал, что тебе сказать. – Его голос был совсем тихим, и я едва могла разобрать слова из-за шума, доносившегося со двора. Было такое ощущение, будто он разговаривал сам с собой. – Когда я смотрел на тебя, то видел лишь свои промахи: я был твоим отцом, но не смог тебя защитить. Я ненавидел себя за это и вымещал эту ненависть на тебе. Я никогда себя за это не прощу".
– Хорошо. Потому что я тоже не смогу тебя простить.