Лучшая фантастика

Прошла почти неделя, но от Бонни все не было вестей. Я ела гранолу, и на мне были одни только старые и до неприличия растянутые трусы, когда услышала шуршание ключа в замочной скважине. Я бросилась к креслу, на котором лежал помятый плащ Бонни и успела только прижать его к подмышкам, но все равно была рада тому, что в дверях сейчас появится Бонни, и я воскликну: "Где же ты была, подруга?!" И: "Я прикрываюсь твоим плащиком словно рекламным щитом, только потому что на мне сейчас самое ужасное белье!", но дверь открыла, и вошла вовсе не Бонни, а пожилая пара лет шестидесяти с небольшим, вид у них и без того был весьма печальный, а тут еще вдобавок им пришлось лицезреть меня.

Поскольку я была почти голой, они сперва решили, что я являлась тайной пассией Бонни, а когда узнали, что на самом деле я – тайная соседка Бонни по квартире, о которой они никогда прежде не слышали, то облегченно вдохнули, а я, пользуясь их растерянностью, начала врать напропалую.

Иногда люди с деньгами не желают делиться ими с теми, кто в них отчаянно нуждается, и точно так же они не проявляют сочувствия и не верят тем, кто стал жертвой какой-нибудь несправедливости, ведь нужда подразумевает под собой потребность во внимании, а кроме того, подобные ситуации, когда ты начинаешь испытывать нужду, делают тебя отвратительным и неполноценным, поэтому одна только мысль о том, что им придется взаимодействовать с тобой, становится для них просто фу какой гадостной, когда же ты даешь деньги, проявляешь сочувствие или доверие, то тебе, так или иначе, приходится вступать во взаимодействие с нуждающимся.

Поэтому я решила немного пофантазировать, и выдала себя за писательницу (за художницу не получилось бы, так как в квартире не было ни одной картины), создающую экспериментальные литературные произведения (мне не хотелось, чтобы мои книги можно было легко отыскать, ведь на самом деле это не представляется возможным, так как этих книг просто не существовало), которые в основном публикуются в Китае (я не была китаянкой, но они все равно не заметили бы этого, так почему бы не запутать их еще больше?), а сейчас я работаю в университете неподалеку и живу там же, но у меня в квартире оказалось дырка в крыше прямо над… ээ… гостиной. Мы с Бонни познакомились…

– …на… на в-вечере после открытия художественной галереи. Когда я рассказала ей о том, как ужасно шумели рабочие, сколько было мусора и какой они устроили разгром, она предложила пожить у нее какое-то время, и это была такая удача! Если бы не Бонни и ее щедрость, я просто не смогла бы продолжать мою работу.

Неплохо, неплохо! Культурный багаж, намеки на то, что я не нуждалась в деньгах, жилье или в чем-либо еще, а также то, что я была иностранкой, хотя это было абсолютной ложью, зато теперь я стала выглядеть еще безобиднее в их глазах. (Собственно, поэтому я и сочинила такую историю.)

Родители Бонни успокоились и стали благостно улыбаться, как истинные белые англо-саксонские протестанты. Я тоже немного расслабилась. У матери Бонни был седой аккуратно уложенный боб, а сама она – полной, высокой и грациозной, в шелковой блузе цвета серого компьютера, которая издавала легкое шуршание. На ее шее, пальцах и в ушах поблескивали паутинки тонких цепочек с драгоценными камнями. Роскошь ее внешнего облика была подобна океану: такая же бесконечная и абсолютно не вычурная. Все, что было темного и гротескного в ее душе, она прятала в громоздкой сумочке, которая висела у нее на правом локте. Сумка была яркого золотисто-коричневого оттенка, ее украшали ремешки, черные цепочки и вощеные шнурки.

Отец Бонни выглядел совсем не так интересно.

– Вам известно, где она была? – спросила я.

Они сообщили мне, что Бонни приходила к ним вчера, жутко уставшая, и рассказала дикую историю о неделе, которая повторялась снова и снова. Мать сказала:

– Бонни утверждала, будто ездила в Новую Зеландию, чтобы убедиться, была ли и там сейчас та самая неделя. Она выбрала место наугад, но ей там очень понравилось. За исключением того, что там тоже была прошлая неделя.

– На самом деле там была эта неделя, – уточнил ее отец.

Они пытались успокоить Бонни, но она настаивала на том, что прожила эту неделю несколько раз, перечисляла новости о секс-скандалах, полицейских-убийцах и массовых расстрелах, как будто передавала невероятно ценные сведения из будущего, а не рассказывала то, о чем с легкостью смог бы догадаться абсолютно каждый. Они накормили ее обедом, предложили выпить снотворного и лечь спать, надеясь, что она поживет у них какое-то время. Разумеется, они подумали о том, что стоило бы обратиться в клинику, возможно, положить ее в стационар или лечить амбулаторно, чтобы она стала принимать лекарства, но когда утром зашли к Бонни в комнату, оказалось, что она сбежала.

Они обыскали комнату Бонни, а затем, мучаясь от чувства вины, решили поскорее заглянуть ко мне. Ее мать сказала:

– Поймите, я не черствый человек. Но как она могла доказать правоту своих слов? Ведь это же просто невероятно. Может, нам стоило поведать ей какой-нибудь невероятный секрет, чтобы, когда Бонни снова будет проживать ту же самую неделю, она смогла бы пересказать его нам, тогда мы сразу бы поняли, что она говорит правду и в действительности уже прожила эту неделю в прошлом?

– А что, если та неделя не повторялась? – спросил отец Бонни, проматывая сообщения на своем телефоне. – Нам троим придется всем вместе вступить в будущее, в котором мы все будем связаны ужасной тайной, известной теперь Бонни. И все это будет впустую.

Я спросила:

– А почему нужно обязательно рассказывать большую и ужасную тайну?

– Еще страшнее было бы, – продолжала мать Бонни, – если бы она оказалась права и смогла это как-нибудь доказать. И постоянно доказывала бы нам, что она – наша дочь Бонни – обречена снова и снова проживать одну и ту же неделю. А мы были бы обречены проживать эту неделю вместе с ней и ничего не смогли бы поделать. Память стала бы нашим проклятием, забвение – спасением, или наоборот, а может, и то и другое.

– Ужасно жить с осознанием всего этого, – поддержал ее супруг.

– Мы не можем и не хотим ей верить, – сказали они.

Я проводила их до двери. Они оставили свой номер телефона и попросили позвонить, если я что-нибудь узнаю. Они также сказали, что я могу оставаться в квартире столько, сколько захочу. Я открыла рот, чтобы поблагодарить их, но тут отец Бонни сказал:

– Ах да, вам же теперь придется платить арендную плату в отсутствие Бонни… – и тут он назвал такую сумму, которую было бы уместнее написать на листке бумаги и тихонько положить его на стол. Но нет. Он произнес эту сумму вслух.

Я стояла, вытянувшись в струнку, так что мой череп, казалось, в любую минуту мог отделиться от позвоночника, и улыбалась, как медалист на пьедестале.

– Разумеется. Спасибо вам. – Я до сих пор прикрывалась плащом Бонни, как будто это было маленькое платье без бретелек на бумажной кукле, только в отличие от бумажной куклы, у меня была еще и тыльная часть. В среде, к которой принадлежали родители Бонни, можно признаваться в том, что ты далек от совершенства, но никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя смущаться. Когда я показывала им, где находятся наши спальни, я пятилась назад, двигаясь легко и плавно, как стюардесса.

Как только они отошли на достаточное расстояние, я захлопнула дверь и тяжело рухнула в кресло. Плата за квартиру, которая, кстати, принадлежала им, была просто немыслимой. И разумеется, пойти мне больше было некуда. Как насчет того, чтобы уменьшиться в размерах и стать крошечной, как фасолинка? Вот было бы здорово – стать такой же маленькой, сухой и твердой, скатиться с ложки или вилки, так, чтобы о тебе забыли на год или, может, на два. Но даже в качестве фасолины у меня было будущее. Я все еще могла вернуться к жизни или подобию жизни, когда пройдет достаточно времени и не останется уже больше того дерьма, с которым мне придется разбираться. Может, через девять или десять лет.

Бахрома на кушетке внизу зашевелилась. Бонни высунула из-под кушетки голову, а затем и сама выползла оттуда. Я обрадовалась, что первой появилась именно ее голова, а не рука или нога, и мне не пришлось кричать от ужаса.

Она взобралась на кушетку и откашлялась.

– А тебе не откажешь в изобретательности, малышка.

– Тебе тоже, – сказала я виноватым голосом, вспоминая тот дурацкий разговор в баре.

– Я поступила неразумно, – сказала она. – Я должна была понять, что не стоило приходить к родителям. Это было пустой тратой времени. – Она рассмеялась. – Если такое вообще возможно. Они пытались сделать мой последний день невероятно скучным. Пришлось потихоньку улизнуть из их дома ночью. Я пришла сюда и легла спать под кушетку, потому что мне казалось, что здесь я буду в безопасности. И я оказалась права.

– Обычно я так не вру.

Она пожала плечами.

– Ври сколько угодно. Ври по-крупному. Знаешь, все это не имеет значения.

Это был самый странный разговор, какой у нас только был с Бонни.

– Они меня напугали. Твои родители – та еще штучка. То есть надо было бы сказать "штучки"? Но нет. Они вдвоем – это одна штучка. – И странной в этот момент была не только Бонни. Я не отставала от нее.

– Не волнуйся, – сказала она. – Тебе не придется платить за квартиру.


– Ты не сказала им, что находишься здесь?

– Нет. Скоро же опять начнется прошлая среда. – Она снова пожала плечами, но сделала это намного позже того, как закончила говорить, и было неясно, к чему относился этот жест. Пыль поднялась в воздух, а затем опустилась на Бонни, и она стала выглядеть как древняя, сильно поврежденная статуя молодой женщины, как будто она вообще была не из этой эпохи, и, несмотря на мягкий овал ее лица, круглые щеки и тонкие, едва заметные морщинки на лбу и под глазами, она знала, что ей предстояло бесконечно долго проживать один и тот же отрезок времени, и немыслимое количество раз все будет одним и тем же.

– Совсем скоро, – сказала Бонни.

Я встала.

– Мне нужно одеться, – сказала я. Мне вдруг стало очень страшно. – Я жутко опаздываю. А ты отдыхай. Хорошо?

Пока я быстро шла по коридору, меня преследовал тонкий нежный голосок Бонни. Она пела строчку из песни, которая звучала как: "Покажи свои, – ее голос задрожал и стал почти хриплым, – трууууууууусиииииики… – а затем добавила отчаянным и полупридушенным голосом: – Деееетка!"

В такой забавной импровизации не было ничего необычного – соседка по квартире пытается подшутить над тобой, потому что ты шатаешься по дому как распоследняя лохушка, но мне от этого легче не стало. Меня не покидал отвратительный страх, – та ужасная его разновидность, когда не знаешь причину своего страха и в чем он, собственно, заключается. Чем все это закончится? Пение Бонни было невероятно грустным, тоскливым. Ты понимаешь смысл шутки, но гораздо важнее для тебя эта заунывность ее интонаций, именно она врезается в память.





Тот раз, когда Бонни не обрела бешеную популярность




Когда утром Бонни сообщила, что не будет праздновать свой день рождения, никто не придал этому серьезного значения. Предлог был вполне благовидным. К тому же никому не хотелось тащиться куда-то в среду вечером.

Оказалось, что это время она потратила на то, чтобы записать странное, претенциозное, сумбурное видео, в котором она просто сидела посреди комнаты, хотя выглядела при этом потрясающе, и предсказывала события, которые произойдут на этой неделе. Например, что многими нами любимый актер окажется отвратительным типом, который считал, что в сексе важны только его желания, и, приступая к сексуальным ласкам, в какой-то момент переставал слушать возражения женщины, и так повторялось снова и снова, пока женщина не сдавалась окончательно. Примерно то же самое происходит, когда кот постоянно прыгает на кухонный стол, и в какой-то момент ты просто устаешь в очередной раз сгонять его на пол. Только в данном случае речь шла о том, что человек нарушал границы дозволенного, занимаясь с тобой сексом. И кот тут ни при чем.

(Возможно, подобное происходило со многими из нас – и это точно случилось со мной – но тема была довольно щекотливой, на таком обычно стараются не заострять внимание, к тому же рассказ Бонни был сумбурным, и никто не понял, о чем она говорила в этом видео, пока на следующий день имя того актера не появилось в газетах. Однако мы решили, что она просто каким-то образом узнала об этом заранее. Она знала некоторых людей, которые общались со знаменитостями.)

Бонни правильно предсказывала победу ряда спортивных команд. Это могло произвести некоторое впечатление на тех, кто интересовался спортом. Лесные пожары. Стрельбу в Белом доме. Отдельные высказывания президента, которые он сделает через несколько дней, и которые ничем не отличались от того, что он говорил прежде, поэтому они ничего для нас не значили, как в случае с котом, который так часто запрыгивает на кухонный стол, что ты уже не пытаешься помешать ему и даже не обращаешь на него внимания, так как все равно не можешь его остановить.

– Оказывается, Бонни склонна к политической сатире? – сказал один из нас.

Но набрать популярность в Интернете не так просто, как кажется. Точнее, это довольно просто, если сперва удастся набрать необходимый минимум просмотров, но Бонни этого не смогла. Некоторые из нас обменивались сообщениями в духе: "ЧТО ЭТО ВООБЩЕ БЫЛО?", но особого распространения видео не получило. Я старалась избегать общения с Бонни (это было просто, потому что я работала, а она почти все время сидела дома), меня до чертиков напугало то явно прогрессирующее безумие, которое буквально излучало ее видео. И не то чтобы я этим гордилась. Хотя я и не могла сказать, что совсем потеряла гордость. Я просто должна была выжить! В подростковом возрасте я была оставлена на попечение моей тетки-шизофренички, с которой прожила семь лет, и научилась распознавать первые признаки сумасшествия до того, как это затронет меня, даже если мне приходилось жить в непосредственной близости от безумца.

И хотя всем было наплевать на видео Бонни, оно вызвало интерес у определенных секретных правительственных организаций. Однажды утром в дверь позвонили, пока я была в душе, а Бонни – в своей комнате. Агенты даже не могли подождать пять секунд, они сразу вышибли дверь. Мое полотенце, висевшее на крюке, куда-то исчезло, поэтому я схватила куртку Бонни, которая валялась между стеной и дверью, явно забытая своей хозяйкой, и обмотала ее вокруг тела, а потом бросилась в гостиную, где трое мужчин и одна женщина в деловых костюмах уже выводили Бонни из квартиры.

– Меня какое-то время не будет, и ты не сможешь со мной связаться, но я обещаю, что вернусь! – сказала Бонни, таща за собой свой чемодан. Когда она успела собрать его? – Пока! – Ее голос звучал весело. Потом они с агентами ушли, а я осталась одна напротив выбитой двери, а у моих ног собралась маленькая лужица воды.

Остальные предсказания Бонни подтвердились. Всем было наплевать.





Тот раз, когда Бонни вела себя тихо




Я свернула за угол, вошла в столовую и подпрыгнула на месте. На столе сидела Бонни, она сильно ссутулила плечи и напоминала могильный камень.

– Это было ужасно, – сказала она. Вид у нее был такой, словно она просидела здесь много часов. – Они не смогли помочь мне. Совсем. Я во всем ошибалась. – Она посмотрела на кружку, наполненную кофе, судя по всему, давно остывшим.

– Что-то случилось?

Она подняла на меня взгляд, и ее лицо приобрело спокойное выражение.

– Нет. Мне приснился дурной сон. Мне приснился дурной сон, в котором меня много допрашивали, а потом собрались вскрыть череп, достать мой мозг и поковыряться в нем немного. Хорошо, что мне удалось потянуть время.

Чтобы скрыть свое облегчение, я взяла ее кружку и поставила разогреваться в микроволновку.

– Хорошо, что это был всего лишь сон, – сказала я.

Бонни ответила:

– Знаю, ты не поймешь, но я благодарна тебе за то, что ты слушаешь. На этой неделе мне нужно будет залечь на дно. Вести себя рассудительно. Никто меня не спасет. Я утратила веру в семью. Веру в государство.

Никогда прежде не слышала, чтобы Бонни так разговаривала. Чтобы она была настолько подавленной и… говорила так афористично. Но затем я вспомнила, что сегодня ее день рождения, и, возможно, она грустила, как должны грустить все женщины в нашем возрасте, ведь с годами у всех у нас резко снижается самооценка. "Эй, самое время заняться личностным ростом, хотя общество и его тоже обесценит!" Бонни всегда была невероятно уверена в себе, но кто знает, возможно, эта ее уверенность зависела от конкретных обстоятельств, а в их отсутствии она очень быстро улетучивалась.

– Ой, вот только не надо быть такой рассудительной. Сегодня же твой день рождения! Вечером будем пить за тебя!

Бонни застонала, а микроволновка запищала.

Позже вечером Скотт сказал: