Лотос-блюз

— Конечно, хочу, — ответил я.

— Ты какой-то рассеянный.

Она погладила меня по щеке, скользнула пальцами по груди. Осторожно поцеловала меня.

— Ты чем-то огорчен?

— Нет, — сказал я. — Вовсе нет.

Она отодвинулась, но положила руку мне на плечо. — Ты ведь не допустишь, чтобы история Сары Техас заняла слишком много места?

Люси желала мне добра, но меня все равно покоробило. Одна мама у меня уже есть, во второй я не нуждаюсь.

— Разумеется, — коротко ответил я и встал. — Извини, мне пора в СИЗО. Крем мы обсудим попозже.

Люси так и сидела на столе, пока я складывал бумаги в сумку, которую всегда носил с собой. — Вечером увидимся? — спросила она.

— Я договорился выпить пивка со старым приятелем из полиции.

— По поводу Сары Техас?

— Просто выпить пивка.

Она встала, когда я направился к двери.

— Уже несколько дней прошло с тех пор, как мы встречались.

— Мы виделись вчера.

— Ты знаешь, о чем я, Мартин.

Я был уже у входной двери.

— Ты имеешь в виду, что мы давно не спали вместе.

Когда я обернулся и посмотрел на нее, она улыбнулась:

— Примерно так.

Я криво усмехнулся.

— Мне просто хочется зарядиться перед Ниццей. Увидимся позже.

— Пока.

Без всякой необходимости я громко хлопнул дверью. Возмущение обернулось разочарованием. Люси сделала свой выбор и теперь, хочешь не хочешь, должна с этим жить. Сама сказала, что нам не стоит быть вместе, что она не может жить с таким ненадежным человеком, как я.

Каждый делает свой выбор, подумал я. А потом живет с последствиями.





12




Парнишке, с которым я второй раз встретился в крунубергском СИЗО, явно, как и Люси, трудно справиться с последствиями своего жизненного выбора. Чувствовал он себя определенно плохо. Так происходит со всеми, кто сидит под строгим арестом. Шведские законы об аресте ужасны и не идут ни в какое сравнение с существующими в мировых демократиях. Это известно всем юристам и всем полицейским. К сожалению, политики наши тоже об этом знают, но предпочитают ничего не предпринимать. Для меня это загадка.

Выглядел парнишка хреново, весь какой-то замызганный. Интересно, чем он занимался. Отирался о стены камеры то передом, то задом?

— Питаешься нормально? — спросил я.

Он осунулся, под глазами залегли темные круги.

— Ну да, — ответил он.

Черт побери, людям, которые не умеют врать, лучше к вранью не прибегать.

— Тебе надо есть, и не ради меня, а ради себя самого, — заметил я. Бросил сумку на стол. Открыл ее, достал принесенные бумаги. — Давай-ка еще разок обсудим случившееся. Видишь ли, кое-что в твоей истории не сходится.

В ответ он опять напыжился. Что выглядело глупо, поскольку ему недоставало сил держать фасон.


— Я ведь уже рассказал, как все было. И вы, черт побери, должны мне верить. Вы же мой адвокат.

Я подавил вздох:

— Ну да. Это я и без тебя знаю. И пришел сюда исключительно как твой адвокат. Я в самом деле стараюсь сделать свою работу хорошо. Но мне будет легче, если ты поможешь сделать ее еще лучше.

Парень опустил глаза и сосредоточенно поскреб плечо. Стал таким же, как раньше. Испуганным и слабым. Вот этим и надо воспользоваться, ежу ясно.

— Ну, начнем. Я прочитал свидетельские показания твоих дружков. Тех, что якобы ничего не запомнили. Глупости они болтают. Ни один из них не был настолько пьян, чтобы в памяти возникли провалы. Твои родители тоже удивлены. Не понимают, почему твои закадычные кореша не желают тебе помочь и не рассказывают, как все было. Ты же не бил того парня.

Я видел, что он слушает, но на меня по-прежнему не глядит.

— У меня такое впечатление, что они боятся, — спокойно сказал я. — В точности как ты.

Он перестал судорожно скрести плечо, но все еще молчал.

— Ты загремишь в тюрьму, — сказал я. — Тебе понятно, что это значит? Понятно, что происходит с человеком, сидящим под замком? Когда нельзя ни выйти наружу, ни делать, что хочется?

Он посмотрел на меня, в глазах стояли слезы.

Я покачал головой.

— Зачем тебе такое? Ты ведь можешь этого избежать.

Вот теперь он наконец-то заговорил:

— Не могу я.

— Чего не можешь?

Парнишка молча плакал, повесив голову.

— Не могу рассказать, что произошло.

— Почему?

— Потому что будет еще хуже.

— Извини, как-как? Хуже? Хуже, чем загреметь в тюрьму? Хуже, чем вылететь из учеников?

Клиент кивнул, слезы ручьем катились по худым щекам.

— Рассказывай, — сказал я. — Рассказывай, что может быть хуже того, о чем говорил я.

Я терпеливо ждал, когда парень по другую сторону стола заговорит.

— Майя, — наконец прошептал он.

— Кто?

— Майя. Моя сестра. Ей пятнадцать, и у нее синдром Дауна.

Я пытался понять. Может, он хочет сказать, что побои тому парню нанесла его умственно отсталая сестра?

— Значит, Майя. Она была с вами в кабаке?

Он покачал головой:

— Да нет, не в этом дело. — Полные ужаса глаза смотрели на меня. — Он ее продаст.

Я почувствовал, что цепенею.

— Кто ее продаст?

— Расмус. Если я не возьму вину на себя, он продаст Майю своим корешам. Теперь понимаете? Понимаете, почему мне пришлось сказать, что бил я?

Я понял. Единственный из свидетелей, этот Расмус якобы прекрасно помнил тот вечер, когда произошло избиение.

Сердце у меня в груди екнуло.

Я понял куда больше, чем он мог себе представить. Клиент смотрел на меня, а я погрузился в размышления.

— Вы не должны никому об этом говорить, — сказал он, словно стараясь привлечь мое внимание. — Не должны, если не можете спасти и Майю тоже.

Я на секунду зажмурился, принуждая себя вернуться к реальности.