Любовь с чистого листа

Надо бежать. Арендовать машину, взять собранную наспех сумку. Просто куда-нибудь… уехать. Съехать от этого дикого шоу и тем, что за ним прячется, к чему я совсем не готова.

Комната освещается экраном телевизора, я переключаю каналы, пока не нахожу запись ареста Костера. Ее, видимо, показывают в промежутках между другими громкими сюжетами дня. Когда ее повторяют пятый раз – в комнате уже совсем темно – я уже наизусть ее помню. Сначала самого Костера выводят из здания, он смотрит вниз, седые волосы взъерошены. Затем идут кадры его прежней счастливой жизни, где он пожимает руку мэру, улыбается на красной дорожке на открытии нью-йоркского балета, позирует с женой на лестнице музея Мет. Дальше – его полицейский снимок и кадры снаружи его дома в Верхнем Ист-сайде, который, видимо, тоже штурмовали сегодня. А потом Рид.

С ним только один кадр, остается только гадать, прокручивают ли его на всех каналах. Внизу синяя плашка, на ней тонкие белые заглавные буквы титров:

«ИНФОРМАТОР О ДЕЛАХ КОСТЕРА РИД САЗЕРЛЕНД».

Я рада хотя бы тому, что телевизионщики не кидаются броскими заголовками а-ля «Неудавшийся жених». В этом кадре Рида почти не видно из-за людей в черных костюмах: двое по сторонам и двое сзади, еще один идет спереди, отводя рукой толпу с фотоаппаратами и видеокамерами. На третий раз я заметила, что у мужчин по сторонам от Рида – очень раздраженных всей этой давкой вокруг него – за ухом вьется проводок. Телохранители. Для Рида.

Но все остальное, каждую мельчайшую деталь во внешности Рида я заметила сразу. Бледный, собравшийся с силами, с суровым выражением лица, взгляд пуст, когда на долю секунды он смотрит в камеру. Синий костюм, белая рубашка, туго затянутый серый галстук.

На последних секундах видео двое фотографов замешкались, вокруг началась толкучка, заставив охранников прийти в боевую готовность, Рид поднял руку к голове – и на миг мне открылось нечто ужасное. Воспаленный участок кожи, виднеющийся из рукава рубашки. При каждом просмотре этого момента у меня разбивается сердце, и если бы я осталась одна на всю ночь, то пересматривала бы эти кадры снова и снова, чтобы снова и снова разбивать себе сердце. Чтобы, хоть на ничтожную долю, быть ближе к нему.

Но я на ночь осталась не одна. Потому что в этот раз сразу после окончания видео замок входной двери щелкнул.

Подняв взгляд, я вижу полные сострадания глаза своей лучшей подруги.

Глава 19

Проснувшись, я знаю, что Сибби еще не ушла.

Дверь в мою комнату прикрыта, из щели сочится серебристая полоска света. С кухни доносится тихий стук посуды, какой бывает, когда пытаешься не шуметь. Вдохнув глубже, я чувствую аромат ее любимого крепкого кофе. Столько утр в этой квартире звучало и пахло точно так же: Сибби собирается на работу, а я отсыпаюсь после рисования до середины ночи.

Но это утро совсем другое.

Проснувшись, я с горечью осознаю, что вчерашние события не были кошмаром. Зарываюсь в одеяло, пытаясь спрятаться от такого ужаса, в который превратился вчерашний вечер: ни слова от Рида, зато горы слов от чужих людей. Репортеров, забивших сообщениями мою голосовую и электронную почту. И клиентов, которые, видимо, просмотрели свои планеры на предмет скрытых посланий и нашли там то, чего я и не прятала. Одна из них уверенно заявила, что я зашифровала слово «изменница» на июньском развороте. Хотя я даже не знала, что она с кем-то встречается. Другая думает, что я спрятала «ботокс», и хочет узнать, обвинение это или предположение.

– А вот это неплохо, – сказала Сибби, пролистывая сообщения в моем телефоне, который взяла у меня, когда приехала. Но и это слово я не зашифровывала. И все же мне за многое следует ответить. И самой получить ответы.

Я медленно разматываюсь из клубочка, в который свернулась, и сбрасываю одеяло. Знаю, я не смогу вечно от этого прятаться, к тому же приезд Сибби достаточно мне это позволил.

Я набрасываю накидку на пижаму, тело ноет от усталости, отекшие веки сложно расцепить. Не знаю, во сколько я в итоге заснула, но я точно плакала: мы с Сибби лили потоки слез, лежа друг с другом в темноте, прямо как в наши девичники на двоих, только намного грустнее. Срывающимся полушепотом я рассказала ей все. О Риде с Эйвери и свадебной программе, о нас с Ридом и прогулках. Даже об «Л», обвившем мое сердце, и его истинном значении.

Она слушала, держа меня за руку. Когда я закончила, она сказала:

– Я ведь даже не знала, что ты с кем-то встречаешься. – Голос у нее тоже срывался. Затем она сжала мою руку и прошептала: – Прости меня, пожалуйста.

– Привет, Си, – хрипло произношу я, выйдя из ванной. Затем вяло плетусь к дивану и плюхаюсь на него. Прогресс минимальный, но это лучше, чем просто лежать в кровати.

Она в том же, что и вчера, лицо без макияжа. Когда я сажусь, она сразу же приносит мне стакан воды.

– Сначала вода, потом кофе, – говорит она, наверное, тем тоном, которым указывает что-то своим подопечным. Сейчас это даже не помешает. Я беру стакан и выпиваю. В основном потому, что очень хочу кофе.

– Спасибо. Ты новости смотрела? – Я пытаюсь встать.

Она останавливает меня рукой, но в глазах все еще полно сочувствия.

– Там ничего нового. Сиди тут. Я принесу кофе.

Она уходит, я отклоняю голову и прикрываю глаза, слушая ее движения в кухне, и тоскливо пытаюсь представить хоть какой-то план на сегодня. Список тех, кому надо позвонить – тех, кто жаждет со мной поцапаться, – кажется бесконечным, и даже пытаясь проработать его, я неизменно думаю о Риде. Поразительно, насколько разные эмоции теснятся в моем оплетенном сердце: невыносимая тревога за него, страх, что он в опасности, спрятан где-то и не может ни с кем связаться. И в то же время полное опустошение из-за всего, что он от меня прятал – не в работе, ведь ясно, что он обязан был все скрывать, но в личном плане. Что он рассказал кому-то еще о программе, о моих буквах. Что оставил меня в очень… очень рискованном положении. Совершенно незащищенной.

Он должен был мне сказать. Как-то, но должен был.

– Итак, – Сибби прерывает мои мысли. – Кофе, овсянка быстрого приготовления и побольше кленового сиропа.

Я поднимаю голову и принимаю завтрак, замечая, что она принесла мне довольно маленькую чашку. Я достаточно хорошо знаю Сибби, чтобы понимать: так она обо мне заботится – боится давать мне слишком много кофеина, когда я и так на нервах. Несмотря на печаль, при первом глотке губы у меня дрогнули в улыбке.

– Я вот что думаю, – начинает она, садясь рядом по-турецки. – Мы сделаем вторую линию. Позвоним твоим знакомым и дадим им новый номер, так что весь хлам будет идти на старый. Ты запишешь новую фразу на автоответчик – типа вежливого «иди в задницу». Я уже отключила комментарии в твоих соцсетях, но думаю, нам…

Она высказывает остальные идеи, и каждая из них хороша. Прямо как вчера, когда она только приехала: само сопротивление с телефоном в руке, отвечала на звонки краткими фразами, в зависимости от того, кто звонит. Клиентам говорила простое: «Я принимаю сообщения для нее». А репортерам, блогерам и случайным людям бросала быстрое: «Без комментариев», – и блокировала номер. Она даже родителям моим позвонила, хотя слава богу, мое участие в скандале далеко не распространилось. Сибби примчалась как супергерой, мой преданный защитник.

Я была благодарна за эту помощь. Но мне почему-то неловко слышать, как она говорит по телефону за меня. Может, я еще не скоро доберусь до худшего в моем списке дел на сегодня, но прямо сейчас один из пунктов надо решить:

– Сиб, – обращаюсь я к ней.

– Да? – Она невинно смотрит на меня неподведенными глазами, может, даже с удивлением, что я прервала ее. Сегодня утром и вчера вечером она та самая, прежняя Сибби. Не вежливая и отстраненная. А живая, смелая, решительная, как будто последних месяцев и вовсе не было.

В горле саднит, я кряхчу.

– Тебе легче со мной дружить в такой ситуации? То есть когда ты нужна мне. Неужели тебе… – Я вожу ложкой в овсянке, думая, как бы это сказать. – Тебе кажется, что наша дружба держалась на этом, а когда дела шли лучше…

Я снова замолкаю, но не потому, что боюсь говорить. Просто знаю, что она думает то же, что и я, вспоминает начало нашей дружбы тогда, когда мы были еще очень и очень юны. Я в автобусе с лекарством от укачивания, волнуюсь, что еду далеко от дома, и она, новенькая в школе, готовая показать свою уверенность и силу. Я, на пороге квартиры в Адской кухне, в нужде нового дома, и она, только переехавшая, готовая стать проводником в городе, пусть и для одной меня.

И мы с ней теперь. Повисло долгое молчание.


– Не знаю, Мэг. Возможно.

Я киваю. Это не однозначный ответ, но зато честный. Для нас обеих, наверное.

– Но если это правда, – говорит она, – надо это изменить. Надо научиться дружить по-другому. Потому что я люблю тебя и очень скучаю.

На меня накатывают слезы.

– И я тебя, Си.

Сибби придвигается ко мне и какое-то время мы сидим тихо, прижавшись друг к другу боком, а я пытаюсь заставить себя поесть. Список дел растворяется, а сердце до сих пор разбито. Может быть, мы достаточно сильные, чтобы создать что-то новое. Измениться.

– Ладно. Но второй номер – это хорошая мысль, – говорит она.

Я прыскаю от смеха.

– Это правда. Позвоню, когда доем.

Кажется, мы обе рады, что не придется все менять сегодня.

♥ ♥ ♥

Несколько часов спустя я обнимаю Сесилию на прощание, стоя на пороге ее маленького таунхауса и все еще хлюпая, несмотря на усилия. К этому моменту веки у меня уже похожи на взбитые подушки, зато пролитые за последний час слезы принесли хотя бы частичное облегчение, потому что Сесилия – простила меня.

Закончив завтрак, я всерьез решила разобраться с делами, с которыми могу в этой ужасной ситуации, и разговор с Сесилией был на первом месте в списке. По счастливой случайности, сегодня у нее был выходной, и она с радостью согласилась встретиться, предложив прийти к ней, как будто предугадала мои опасения насчет публичных мест.

Извиниться перед Сесилией было непросто: никаких оправданий, только объяснение того, как все случилось. Я сказала, что возмещу любые потери для магазина, заверила ее, что отвечу за каждый проект, сделанный во время работы на нее. Что пойму, если она больше не захочет видеть меня в магазине.

Я поблагодарила ее за все, что она для меня сделала, за доверие и веру в меня. Извинилась за то, как сильно ее подвела.

– О, Мэг, – сказала она, смотря на меня нежным и хитрым взглядом. – Не сочти это иронией, но… слушай, ты всего лишь совершила ошибку.

Но все же Сесилии надо вести бизнес, и вместе мы решили, как минимизировать последствия. Это ужасно, но придется сторониться магазина какое-то время, пока шум не уляжется, а может, и дольше. Если Сесилии будут звонить мои прошлые клиенты, она вежливо напомнит им, что наняла меня как независимого подрядчика и не несет ответственности за результат моей работы. Она посоветует обратиться к форме на моем сайте и, когда сможет, сообщит мне, кто, по ее мнению, особенно злой, хотя таких случаев еще, слава богу, не было.

– Но мы ведь все равно сможем видеться, – говорит Сесилия, крепко сжав меня напоследок. – Приходи на следующей неделе, поужинаем все вместе.

– О, что ты, вовсе не нужно…

– Мэг, – произносит она твердо. – Ты для меня куда больше, чем просто буквы, хорошо?

Я сглатываю свежие слезы от такой доброты, слабо киваю в ответ и улыбаюсь.

Едва ступив на улицу, я вытаскиваю телефон и пишу Сибби, что уже еду. Она еще дома: настояла, что хочет остаться на пару дней и помочь, Элайджа завезет ей необходимые вещи. Пока я сидела у Сесилии, Сибби разбирала мою электронную почту, удаляла письма от репортеров и помечала флажками письма клиентов, на которые мне надо будет потом ответить. Дома мне надо будет позвонить Ларк. Разговор с ней был у меня следующим после беседы с Лашель по дороге к Сесилии.

– Почему я должна злиться? – спросила она. Она подсказала мне напомнить Сесилии, что пиар плохим не бывает, и заставила пообещать рассказать всю душещипательную историю как-нибудь за веганским коктейльчиком.

Наверное, стоит убрать телефон до возвращения домой, но я не могу перестать проверять кэш новых пропущенных звонков и по дороге слушаю – а потом почти всегда удаляю – голосовую почту. Я почти сразу же поняла, что недостаток второго номера в том, что я все равно не могу перестать компульсивно просматривать, нет ли вестей от Рида, который мог попытаться связаться со мной с чужого номера.

Но их нет.

«Может, попробовать позвонить… в ФБР?» – допускаю я нелепую мысль, а потом удаляю очередной дебильный запрос прессы. «Как звонить в ФБ…»

Я переключаюсь, услышав начало очередного сообщения, настолько неожиданного – и даже не относящегося к моему списку разговоров, – что я не дослушиваю и перезваниваю по номеру.

– Мэг! – восклицает Ивонна высоким и радостным голосом, ответив почти в ту же секунду. – Я так рада, что вы позвонили. Я пыталась связаться с вами вчера из отеля, но, наверное, ваш телефон просто разрывался от звонков!

По ее тону кажется, будто это просто прекрасно. Телефон разрывается. Жизнь разрывается.

– Э, да. – Я сглатываю, затем говорю снова, уже более радостно. Я думала, со «Счастье сбывается» все кончено, но теперь мне отчаянно нужен этот проект. Если им нужно озорство, надо найти способ дать им это озорство.

Издаю пустой лживый смешок.

– И правда! Просто безумно.

Безумно жутко. Безумно опустошающе. Безумно подавляюще.

– Послушайте, мы с командой посовещались вчера вечером: вы наш ключевой претендент, номер один среди других. Мы с радостью наймем вас.

– Что… правда? – Не надо допытываться дальше, но я допытываюсь. Говорю, что думаю. – Мне показалось, что вам не подходят представленные мной наброски.

– Нам надо развивать этот концепт, – продолжает она, будто я ничего не говорила. – Вы на пороге нового направления бренда.

– Да, конечно, но я думала, что мои идеи…