Любовь с чистого листа

Я сглатываю.

– Ты ненавидишь НьюЙорк, – говорю я.

– Он уже въелся в меня.

Не самый громкий комплимент, к тому же Рид уставился в потолок с сосредоточенным лицом, будто пытается решить невероятно сложную задачу. Будто на потолке полно чисел, а он ищет решение, которое невозможно найти.

Я тоже смотрю на пустую поверхность над головой. Вспоминаю прогулки с Ридом. Конечно, он немного расслабился. Все еще любит нью-йоркскую еду и, кажется, проникся симпатией к знакам и вывескам. Но в толпе он все еще стискивает челюсть, раздражается в самых громких и ярких местах города.

– Надо его полюбить, – говорю я осторожно, не смея надеяться. Не желая давить на него в этот раз. Только не с этой темой. – Если для тебя возможно любить НьюЙорк, как люблю его я, то останься.

Представляю, как мои слова взлетают к месту на потолке, куда мы оба смотрим. В них очень легко что-то зашифровать. Все видно, все, что я не решаюсь сказать, о чем запрещаю себе думать.

«Я», «люблю», «тебя». «Останься».

Он поворачивает ко мне голову.

– Я люблю кое-что в нем, – отвечает он.

Я глубоко вдыхаю и отрываю взгляд от потолка, от своих выдуманных букв. Смотрю на него и вспоминаю: в баре он сказал, что не всегда говорит то, что думает.

Никто из нас не говорит. Никто не произносит того, о чем, я надеюсь, мы оба думаем, что написано в наших сердцах.

– Уже скоро, – говорю я.

Он снова кивает.

– И я не знаю, смогу ли остаться.

Ненадолго мы замолкаем, окруженные тишиной маленького городка, наши пальцы все еще сплетены. Кажется, я слышу метания Рида в уме. Чувствую, как он напрягается, пытаясь решить эту задачу.

Как входит в ступор.

– Рид, – шепчу я, потянув его за руку. – Сыграем в игру?

Он смотрит на меня. В его взгляде нотка грусти, но он улыбается.

– Я и так дважды обыграл тебя в карты, – отвечает он.

Я сползаю с кровати и встаю у ее изножия. Тяну его за руку, не встречая сопротивления. Он садится, теперь я лицом к нему, смотрю на него сверху вниз. Делаю шаг назад, снимаю футболку и кидаю ее к отвергнутой пижаме на полу. Потом бюстгальтер.

Рид смотрит на меня, дыхание его прерывается.

– Какие правила? – спрашивает он резким тоном.

Я расстегиваю пуговицу джинсов.

– Садись, – приказываю я, кивая на ковер.

Он встает и снимает рубашку.

Вижу бугорок в его джинсах. Может, он не будет играть по правилам? Может, подойдет и прижмет меня к двери? На самом деле, я не против – неделю назад в душе выяснилось, что Рид довольно неплох в позе стоя, – но в этот раз я хочу устанавливать правила.

Он следует моему указанию.

Я спускаю с себя джинсы и трусики.

– Правила в том, чтобы молчать, – шепчу я, ступая между его вытянутыми ногами. – Не издавать ни звука. Ничего не говорить.

Ничего вроде: «Я люблю тебя».

Или: «Останься».

Я опускаюсь, седлая его бедра, расстегиваю пуговицу на его джинсах, затем молнию. И все это время наблюдаю за ним: он сжал челюсть, так что напряглись мышцы. Рид уже играет.

Он не произнесет ни слова.

Он приподнимается, я наклоняюсь, опираясь на кровать для равновесия, пока он стягивает с себя джинсы и достает из бумажника презерватив. Я забираю его, распечатываю и надеваю на его большой член, затем провожу по нему рукой, от чего Рид запрокидывает голову, закрывает глаза и сжимает кулаки. Я отнимаю руку, он берет меня за талию, чтобы держать над собой, и пальцами свободной руки ласкает меня между ног, заставляя стать мокрой, приближая меня к оргазму.

Но я отталкиваю его руку, зажимая в своей. Смотрю на него и мотаю головой. Затем снова глажу его член, прежде чем опуститься на него самой – медленно и сложнее, чем если бы я позволила ласкать себя дальше. Но я хочу так, медленно, чтобы тело постепенно приспособилось к нему. Мне нравится, сколько сил уходит на молчание, как мы обмениваемся немыми знаками: я кладу руку ему на плечо, предупреждая, что надо входить медленно, а он слегка наклоняет меня вперед за поясницу, чтобы угол был лучше.

Когда он входит в меня на всю длину, мы вместе облегченно выдыхаем, но при первом же движении кровать снова протестует, в этот раз – тихим стуком о стену, к которой приставлена. Мы останавливаемся, глядя друг другу в глаза. Но все же продолжаем: я вижу это по взгляду Рида – жаркому, страстному и решительному. Он обхватывает меня рукой и отодвигается от спинки кровати.

Это движение все меняет – мы еще ни разу не занимались сексом без опоры для чьей-то спины, держась только друг за друга. Это требует усилий, потому что мы играем по правилам – мы молчим. Мы медленно-медленно двигаемся, он совершает мелкие толчки бедрами, чтобы глубже войти в меня, я размеренно двигаюсь на нем, чтобы достичь нужного трения. Не знаю, сколько времени проходит, потому что никто о нем не думает, никто не следит. Это как парить в невесомости, свободно от всего.


Как писать без букв.

Как считать без чисел.

Как любить.

И даже достигнув пика, когда я судорожно выдыхаю ему в шею, когда он сильнее сжимает меня и напрягается, когда мы прижимаемся друг к другу, осененные каким-то новым знанием о нас…

Даже тогда мы не нарушаем правил.

Глава 17

УЛарк нет слов.

Она сидит в глубине магазина с планером, который я для нее сделала, медленно и осторожно листая страницы. За последние несколько дней я сама просмотрела их десятки раз, так что наблюдаю скорее за ее реакцией на пастельную гамму, которую я выбрала: зеленый и розовый с вкраплениями розового золота. И на заголовки, выполненные мелким разряженным шрифтом строчными буквами, и на обозначения дней недели узкими, близко стоящими заглавными буквами без засечек. Уголки страниц украшают неброские иллюстрации: звездочки здесь, цветок в вазе там. Все довольно умеренное. Милое и нежное, но в то же время стойкое и утонченное.

– Это так… – говорит она наконец, касаясь пальцем уголка страницы. – Так… похоже на меня, – договаривает Ларк удивленно.

Я улыбаюсь в облегчении.

– Очень рада. Именно к этому я стремилась.

Еще чуть больше месяца назад я не смогла бы правильно подобрать дизайн для планера Ларк. Но с той встречи в моей квартире многое между нами изменилось. Само собой, она еще не готова к совместным походам в кофейню, но иногда мы наполовину спонтанно прогуливаемся до тех районов Бруклина, куда даже я нечасто заглядываю. Иногда я рассказываю ей об окрестностях и клиентах в разных точках этих окрестностей, а она рассказывает о жизни в Лос-Анджелесе, об актерах, с которыми дружила или работала. Порой мы говорим о работе – о стенах, к росписи которых она еще не подготовилась, – но чаще всего мы просто общаемся, узнавая друг друга поближе, как это бывает в начале дружбы. По большей части, она избегает упоминать ходячую мину по имени Кэмерон, который мотается за город и обратно, проводя съемки, но я все равно замечаю изменения в настроении Ларк в зависимости от того, где он, – она веселая, общительная и авантюрная, когда он в отъезде.

Приятно с кем-то гулять, ведь не только наши отношения с Ларк претерпели изменения с моей поездки в Мэриленд. Во-первых, Сибби на прошлой неделе провела дома последнюю ночь и переехала в новую квартиру с Элайджей. Вернувшись домой в воскресенье, я не могла больше противиться своим чувствам к Риду. Сибби встретила меня дома, и, поклясться могу, она готовилась к разговору со мной так же, как до этого готовилась я.

– Мегги, – обратилась она ко мне по старому прозвищу. – Я не хотела тебя обидеть, вспоминать то, что случилось в твоей семье.

– Я знаю, – ответила я честно. Я простила Сибби даже до того, как пройти через мост после нашей ссоры, но это прощение не наладило отношения между нами. Может, она и не хотела вспоминать мою семью, но все остальное она сказала серьезно. А значит, я могла сделать только одно, помочь только так: дать ей время наедине с собой, пока она не будет готова по-настоящему поговорить. В последние дни совместной жизни ей как будто стало легче от того, что мы могли играть в вежливость и я не давила на нее. В день переезда я помогла ей спустить последние коробки к арендованному грузовику, где, у обочины ждал Элайджа, и мы крепко обняли друг друга, сдерживая слезы.

– Все наладится, Мегги, – сказала она, и я кивнула, уткнувшись ей в плечо, в надежде, что она права.

Я поднялась в свою оглушительно пустую квартиру, но лишь ненадолго. Может, надо было все-таки решиться переночевать там в первую одинокую ночь, но я собрала сумку и поехала к Риду с ключом от его квартиры, который он мне дал. Я не ложилась, допоздна работая над финальными набросками к «Счастье сбывается» на его ужасном диване, в надежде, что он вернется домой хотя бы к одиннадцати.

Потому что это – Рид стал работать вдвое больше – еще одна перемена с поездки в Мэриленд. В каком-то смысле мы продолжаем играть по установленным мной тогда в подвале правилам. Мы не говорим о НьюЙорке, о том, останется он или нет. Не размышляем над тем, рано ли это, возможно ли это вообще. Но в Риде явно что-то изменилось, и не важно, что мы мало видимся из-за его переработок.

Я знаю: эта перемена, хотя бы частично, связана со мной. С нами.

– Надо закончить все дела, – говорит он, прижимая меня к себе, поздно вечером. – А потом…

Но всегда затихает, следуя правилам игры. Правда теперь она кажется куда серьезнее жизни.

– Дамы, – обращается к нам Лашель, входя в кабинет и ставя сумку на стул рядом со мной. Это значит, что скоро четыре, у Лашель встреча с клиентом, а мне уже пора на метро.

– Посмотрите, что сделала Мэг, – говорит Ларк, разворачивая планер к Лашель. Они двое странная пара, но каждый раз, как Ларк приходит в магазин, Лашель дружелюбно ее приветствует, в шутку называя принцессой и спрашивая, какой рукой она лучше бросает.

– У-у-у-у, – произносит Лашель. – Так похоже на вас!

– Вот и я что говорю! – восклицает довольная Ларк. – Мэг, я хочу, чтобы вы сделали такой моей сестре. Она…

– Нет-нет, – прерывает ее Лашель. Она указывает на меня большим пальцем, словно грозный старший брат. – У этой девушки через два дня сдача очень важного проекта. До того времени ее загружать нельзя.

– Ой, точно, – отзывается Ларк, тоже осведомленная о дедлайне. – Тогда после…

– Вообще-то, – гордо заявляю я, – я закончила. Все наброски отсканировала утром. Они полностью готовы.

Сложно поверить, что до презентации осталось всего ничего. Вспоминая, на какой стадии я была весной, в каком ступоре, и насколько все было плохо, удивительно, что мне вообще есть что показать. Тем более то, чем я горжусь. Не только Рид трудится допоздна – я тоже работала не покладая рук, чтобы выиграть конкурс работ, как будто от этого зависит, останется ли он, останемся ли мы.

– Давай, покажи, – говорит Лашель, протягивая руку ладонью вверх. – Хочу посмотреть, что ты решила с цветовой гаммой деревьев.

Я отмахиваюсь.

– Они дома остались. Хочу, чтобы ты увидела их все вместе. Завтра у нас все в силе?

– Конечно, – отвечает Лашель. – Приходите, принцесса. Мы с Сеси арендуем конференц-зал, а остальное уже за Мэг.

– Серьезно? – Ларк смотрит то на меня, то на Лашель. – Ничего страшного, если я приду?

– Абсолютно, – отвечаю я, все еще пораженная этой тревогой и неуверенностью в том, что ее могут не принять. – Чем больше людей, тем веселее.

– Приводи своего парня, – толкнув меня, говорит Лашель. – Я так хочу познакомиться! Точно завалю его вопросами о налоге на маржинальность.

Я смеюсь, хотя мне немного неловко. Давно надо было рассказать Сесилии с Лашель о Риде и как я с ним познакомилась. Но я все откладывала: то ли я до сих пор виню себя в том, что привело его тогда в магазин, то ли боюсь, что этим летом между нами все закончится – эту загадку не разгадать даже мне.