Любовь с чистого листа

Я закрываю глаза в раздумье. Годы ушли на то, чтобы наладить отношения до той степени, мы регулярно созваниваемся с каждым. С папой я обычно говорю дольше, хотя обсуждаем мы только погоду и игру «Бакайс», иногда еще и посылаю ему рукописную открытку, поздравляя с чем-либо. С мамой говорим не только о погоде, но и о гаражных распродажах, о ее поездках и мужчине по имени Дэвид, которого она называет своим «компаньоном», что одновременно немного мерзко и немного даже восхищает. На Рождество я уезжаю в родной город и неловко мотаюсь между их новыми домами: домом папы с Дженнифер и ее тремя бишон-терьерами, который настолько похож на дом моего детства, что я там уснуть не могу. И между маминым чистым таунхаусом с крохотным садиком и спрятанными вещами Дэвида в шкафу, а сама она куда счастливее, чем когда я все еще жила с родителями.

– Я понимаю их, – отвечаю я через минуту. – Думаю, они любят меня. Они просто пытались защитить меня.

– И себя тоже, – добавляет он.

Я киваю, чувствуя новый приступ слез. Кажется невозможным, что они еще не кончились, но я просто вспомнила, почему вообще сюда пришла.

– Это Сибби и пыталась сделать. Защитить себя. А я не смогла оставить эту тему, я…

– Ей не следовало так говорить, – утешает меня Рид. – Этому нет оправдания.

Я закрываю глаза и киваю – то ли потому, что согласна, то ли потому, что совершенно вымотана. Эта ссора с Сибби сидит во мне таким странно далеким, тяжелым осадком, что она с таким же успехом могла случиться дни, даже годы назад. Я пытаюсь придумать, как все исправить, но ничего не приходит в голову. Мозг как чистая грифельная доска без следа мела. Мельком вспоминаю свои наброски, дедлайн и ужасаюсь мысли вернуться к ним в таком состоянии. Я так устала, что могу уснуть прямо здесь, с парнем, с которым у меня все сегодня «слишком рано» и чьи объятия так приятны.

Только вот.

– У тебя ужасный диван, – говорю я, садясь прямо и елозя по нему. – Словно на картонках из-под пиццы сидишь.

Он мягко смеется в искреннем удивлении от такой резкой смены темы.

– Он шел вместе с квартирой.

– Фу. – Я драматично, якобы в отвращении, выставляю вперед руки, чтобы не касаться дивана. – Интересно, есть ли у кого из соседей ультрафиолетовая лампа.

Он мягко гладит меня по щеке большим пальцем.

– Он новый. Это аренда с мебелью.

Ой.

Вот и напоминание о том, что я стараюсь принять со всей серьезностью – Рид здесь не навсегда. Очередное доказательство тому, что я опережаю события. И, что бы я ни делала, это будет опережать события, потому что Рид уезжает.

Опускаю руки, надеясь движением скрыть грустный вздох. Вдруг мне кажется, что прийти сюда ничем не лучше, чем остаться дома. Я уже открываю рот, чтобы сказать что-нибудь, вроде непринужденного: «Давай купим по сэндвичу и прогуляемся, притворяясь, что этого не было», – но Рид меня опережает:

– Не хочешь завтра прокатиться?

Я смотрю на него, моргая.

«Прокатиться».

Как он угадал?

– Можем выбраться из города, – предлагает он с ноткой осторожности в голосе. – Подышать свежим воздухом. Убежать ненадолго, понимаешь?

– Очень хорошо понимаю. – Даже при мысли об этом – ветер в волосах, проносящиеся мимо дома и деревья, побег от всего, что есть в этом городе, – мне становится легче. Я почти подпрыгиваю на этом картонном диване.

– Куда бы нам поехать?

Он кряхтит и немного ерзает, будто тоже терпеть не может этот диван.

– Я собираюсь добраться до Мэриленда… да, кажется, давно там не был. Ехать недолго, меньше трех часов, если выехать пораньше.

– Оу, к твоей семье?

– Мы можем… что… Я могу сказать, что ты подруга из города.

Я не отвечаю, и он встает, убирая чашку со стола.

– Наверное, еще слишком рано.

– Рид, – я кладу руку ему на бедро – самое близкое, до чего я могу дотянуться со своего места.

Он смотрит на меня, слегка краснея. «Слишком рано», – он словно отразил мои мысли.

Хватка вокруг моего сердца крепнет, – и нежно, и страшно одновременно. Переступив эту черту в отношениях с Ридом, мне будет сложнее себя защитить. Оставив безопасные стены города, не зная, какой он за их пределами. Увидев его в кругу тех, кто сформировал его как человека.

Но сегодня он обнимал меня, пока я плакала. Он слушал мой рассказ о распадающейся дружбе и распавшейся семье. Он понял, что мне нужно. Он защитил меня.

– Я с радостью поеду, – говорю я.

Его глаза загораются ясным голубым светом, словно небо сквозь ветровое стекло в безоблачный день.

– Уверена?

– О, да. Подумай только, сколько игр мы можем сыграть в такой-то поездке!


Он забавно кривит рот, сосредоточенно думая.

– Номерные знаки. Дорожные знаки. Билборды.

Я пожимаю плечами, встаю и беру чашку у него из рук. Делаю глоток уже остывшего чая с землистым вкусом и притворно морщусь, только чтобы снова услышать тихий смешок Рида.

Я приподнимаюсь на носочки и целую его, касаясь слегка грубой от щетины, уставшей после работы щеки, и он тут же прижимает меня к себе. Оторвав от него губы, я шепчу ему на ухо.

– Думаю, сейчас самое время.

Глава 16

– Кажется, пора пить чай, не так ли?

Синтия Сазерленд приглашает нас к столу ровно два часа спустя после нашего приезда в семейный дом Ридов, маленькое ухоженное ранчо в стареньком городке на северо-востоке от Мэриленда. Как правило, считать минуты – да и вообще что-либо считать – не в моем стиле, но за последние два часа я поняла, что следить за любыми цифрами очень важно для ведения такого хозяйства, как у Сазерлендов.

В основном это вопрос самих обитателей ранчо. Мама Рида, Синтия – миниатюрная улыбчивая женщина с темными кудрями, которая в прошлом году вышла на пенсию после работы учителем в школе, – умеет совершенно великолепно распределять время и ресурсы, ведь она вырастила семерых детей в доме с тремя спальнями, двумя ванными и туалетом. На кухне каждое ее движение просчитано для достижения максимальной эффективности в пространстве, за столом каждая ее фраза кому-то просчитана для соблюдения баланса, чтобы никто не был обделен. Кажется, что это должно пугать, будто она робот, но не пугает. Наоборот, появляется ощущение, словно я в надежных и добрых руках того, кто старается уделить мне максимум возможного времени.

Томас Сазерленд – который настолько копия Рида, пусть и состаренная, что я даже заколебалась, пораженная его строгим приветственным: «Добрый день» – более буквально связан с числами: он бухгалтер, работающий в аккуратном домашнем офисе в передней части дома. Он тихий, наблюдательный, прямолинейный, и за три минуты моего рассказа о своей работе он успел спросить, тщательно ли я подхожу к вычетам на расходные материалы. Губы у меня дрогнули, изогнувшись в улыбке, глаза начали нервно искать Рида. На секунду мы оба забыли о числах, вспомнив буквы, которые он однажды мне написал: «Я очень нервничал».

И наконец, сестра Рида Кэди. Двадцатилетняя девушка с длинными волосами, окрашенными в русалочьи оттенки розового, голубого и сиреневого, работающая колористом, за что даже в самых дешевых салонах Нью-Йорка берут несколько сотен долларов. Через полгода она заканчивает курс по косметологии. Кэди – яркая, общительная и, очевидно, совершенно загадочная для своих более сдержанных родителей и братьев – определяет себя годами разницы в возрасте со старшими детьми в семье, которых не оказалось дома в наш спонтанный приезд. На восемь лет младше самого младшего сына Сета, на десять лет младше Райана, на одиннадцать – Рида, на тринадцать – Оуэна, на шестнадцать – близнецов Коннора и Гаррета. Ясно, что эти числа многое для нее значат и то, что она мыслит себя в дистанции от старших братьев. Я мало знакома с такого рода подсчетами, но понимаю, что, будучи подростком, Кэди наверняка чувствовала себя единственным ребенком в семье.

И в этом мы похожи.

– Мама всегда заваривает чай после еды, – объясняет мне Кэди. Если Кэди загадка для своих родителей, она понимает, что они, в свою очередь, загадка для гостей, и поскольку я здесь, она взяла на себя роль гида, время от времени дающего пояснения, чтобы я не растерялась. Когда Рид заботливо спрашивает ее о документах, касающихся курсов, она гордо (и громко) объявляет мне, что Рид оплачивает ее обучение. Когда Томас молча подает сложенный вчетверо газетный лист Риду, Кэди, закатив глаза, говорит, что Томас играет в «Челленджера» каждый день, с тех пор как Рид втянул его в эту игру пару лет назад после травмы спины.

– Теперь ясно, откуда ноги растут, – говорю я, снова улыбаясь Риду, когда все встают из-за стола. Сазерленды встают и одинаковыми движениями убирают со стола каждый свои две тарелки и три прибора, а я молча их копирую, очарованная открытием этих мельчайших деталей, шифров, ведущих к сердцу Рида, повседневных привычек, по которым я могу понять, кто он такой.

Странно, но я здесь не нервничаю, не чувствую себя лишней. Хотя даже несмотря на то, что вчера я плакала у него на груди, выказала высокий уровень доверия, мне тут не совсем по себе. Возможно, мы оба понимаем: еще слишком рано, но Рид привез меня сюда, чтобы ответить чем-то столь же личным на мои откровения. Поездки на машине хватило бы, чтобы мне стало лучше, спокойнее после ссоры с Сибби: мы взяли машину напрокат и заехали за вкусностями для меня; когда я пела попсовую песню, Рид забавно посмеивался; он был так красив в солнцезащитных очках и держал руку у меня на бедре, пока мы мчались по трассе, ища знаки. Но вдобавок к этой поездке он сделал мне очень нежное и хрупкое предложение. Подарил мне то, в чем я нуждалась, хотя сама этого не понимала.

Мы устраиваемся на чай в продуманной до мелочей симметричной гостиной. На противоположной от меня стене висит галерея семейных фотографий. По ним видно, как росла семья: каждые несколько снимков появлялся новый пухлый малыш. Последние фотографии по численности напоминают школьные групповые портреты: к семье присоединились жены и дети старших сыновей. И ни на одной фотографии, к моему большому облегчению, нет Эйвери.

– Мы с Томасом оба из больших семей, – говорит Синтия, увидев, как я рассматриваю фотографии. – Знаю, многие говорили, что глупо иметь столько детей. – Она протягивает мне чашку, покрываясь румянцем в том же месте, что и Рид.

– Я не думаю, что это глупо, – говорю я, хотя мне от одной мысли захотелось проглотить лишнюю горсть противозачаточных. – Наоборот, это, кажется, весело.

– Весело, – повторяет Томас с каменным лицом.

На лице Рида появляется его изгиб, но он прячет его за чашкой чая.

– Мы всегда это планировали, – говорит Синтия, обращая к Томасу строгий, но все же любящий взгляд.

– В смысле… Меня вот они точно не планировали, – смеется Кэди.

Я улыбаюсь ей:

– Меня тоже.

– Ты знаешь, вот что действительно стоит увидеть, – говорит Кэди, наклоняясь за альбомом на нижней полке журнального столика.

– Кэди, – произносит Рид.

– Это расплата. Вспомни, как приехал сюда в выходные на мой выпускной.

Лицо Рида суровеет.

– Ему надо было напомнить, – только и говорит он суровым, покровительственным тоном, и я чувствую неуместное возбуждение. Невольно взгляд скользит к его брови – швы уже сняли, но она все еще раздвоена заживающей раной. Он, кажется, заметил и игриво приподнял бровь, будто может читать мои мысли.

Лицо горит, пытаюсь сосредоточиться на фотоальбоме.

– Короче, – говорит Кэди, приглашая маму сесть с другой стороны от меня. Я практически сразу ставлю чашку – чай все еще со вкусом земли, – и на моих коленях появляется фотоальбом, сопровождаемый комментариями Кэди и Синтии к разным фотографиям. Пытаюсь сосредоточиться на тех вещах, которыми они со мной делятся, но меня отвлекает ощущение тепла и счастья, чего-то особенного, что говорит: «Добро пожаловать в нашу семью».

Просто Л-А-С-К-О-В-Ы-Й парень, напоминаю я себе просто на всякий случай.

Но когда Кэди открывает разворот с фотографиями Рида в младенчестве, мое сердце сжимается в объятиях другой «Л», которая значит больше, чем ласка, и которую я изо всех сил игнорирую.

– Ох, – говорю я мягко, уставясь на фотографию.

Маленький Рид, пяти или шести лет. Розовые щеки, волосы куда рыжее, чем сейчас. Голубизны глаз не видно – они сощурились от широкой-широкой улыбки, обнажающей ровные белые молочные зубы с одинаково узкими промежутками между ними. Он такой маленький и радостный, полный слишком больших для его тельца чувств, в руках он сжимает маленькую грифельную доску со своим именем.

Написанным пухлыми круглыми буквами.

– Я сделала такие для всех детей в первый день школы, – говорит Синтия, указывая на доску. – Конечно, не сравнится с вашим творчеством!