Любовь с чистого листа

И почти каждой идее на этих страницах я обязана игре, времени, проведенному с Ридом в субботу после сквера. Когда спазмы прошли, а между нами появилась эта легкость, мы бродили и делали фотографии букв, затем мне захотелось такос, и, поскольку скромность покинула меня с началом месячных, я немедленно изъявила свое желание Риду.

– Кажется, неподалеку есть местечко, которое тебе понравится, – сказал он. Жаль, что он не придержал меня за локоть по дороге туда.

К счастью, «понравится» оказалось преуменьшением. Ресторан был очень вдохновляющим: вокруг, куда ни глянь, на стенах нарисованы знаки и вывески, такие яркие и смелые. Над баром – с рекламой испанского пива и мичелады, в зале – с тортильями, сальсой и тостадой. Даже некоторые зеркала были разрисованы: одно – великолепным винтажным шрифтом, который я сразу же набросала на обратной стороне нашей бумажки с заказом.

Мы сели за липкий стол, спиной к шумному бару, и сделали заказ на двоих. А затем наслаждались такой же разноцветной и вкусной едой, как и знаки вокруг нас. Зрелое светло-зеленое авокадо. Идеально обжаренная ярко-желтая кукуруза. Миска насыщенной красной сальсы. Черные пряные бобы. Полупрозрачные малиновые брызги красного лука. Когда мы не жевали, то разговаривали. Совершенно ясно, что меньше всего Риду нравится говорить о своей работе, зато он больше рассказал о своей семье, даже о том запахе хлорки: он ходит в бассейн каждое утро, с пяти до шести. После плавания завтракает, всегда одним и тем же – тремя яйцами, помидором, бананом и чашкой – тут я вскрикнула: «Погоди, дай угадать!» – чая. А он с интересом слушал мой рассказ о первых месяцах жизни в НьюЙорке – ну, без упоминаний о слезах – и знакомстве в компании с Сибби.

Было так просто, искренне и весело, а фраза Рида: «Особенно я», – все время искрилась на кончиках моих пальцев.

Я рисовала в метро по дороге домой. Сидя в кафе, на встречах с клиентами. В магазине Сесилии, иногда во время разговора с ней и Лашель – никто из них не спросил, почему я так часто стала к ним заходить. Дома, в своей комнате, время от времени прерываясь на переписку с Ридом: снова фото и новые небольшие игры. Я много работала и закончила один вариант планера для «Счастье сбывается», который мне очень даже нравится, и у меня даже осталось время для проекта Ларк.

Теперь я откидываюсь на стуле, чтобы Ларк могла все рассмотреть, и улыбаюсь в знак извинения.

– Возможно, я перестаралась.

В ответ она тоже улыбается, мудро и понимающе. Эта улыбка дает понять, что мы могли бы подружиться.

– Но помните: сейчас мы выбираем композицию – набор форм, которые вам нравятся. Постарайтесь пока не смотреть на цвета.

После этого совета Ларк исключает несколько вариантов. Хоть и сказала не смотреть на цвета, я наблюдаю, к чему она тянется, на будущее. В какой-то момент она указывает пальцем на комбинацию светло-зеленого и светло-розового, вдохновленную напитками, заказанными по моей настоятельной просьбе к такос – лимонад с лаймом и лимонад с арбузом. Я попробовала оба и отдала Риду с лаймом.

– Этот не такой сладкий, – сказала я. – А мой на вкус как кариес. – Я сделала большой глоток, только чтобы увидеть, как он очаровательно качает головой в неодобрении.

Смотрю на палец Ларк. Если не думать о наших с Ридом напитках, это не мой стиль: как будто надпись для каталога Лили Пулитцер. Но, может быть, Ларк – несмотря на черные скинни и выцветшую футболку с Ramones, которая ей велика, – втайне фанатеет от цветочных летних платьев и свитеров, накинутых на плечи.

– Вам нравится пастель, – высказываю я догадку. – Хороший выбор для меловой доски на стене.

Она вяло отталкивает листок.

– Нет, мне нравится… знаете. Черный. – Она указывает на свой наряд. Она словно загуглила: «Одеться как ньюйоркец».

– Мы, конечно же, можем выбрать что-то нейтральное. Но яркий акцент…

Я не успеваю договорить – резко хлопает дверь и предупредительно пищит сигнализация. Сначала я думаю, что это Джейд, которая вышла по делам, чтобы не смущать Ларк, но затем слышу низкий голос:

– Мать твою! Как эту штуку вырубить?!

Ларк, явно удивленная, замирает на стуле. Договариваясь о встрече, она сказала, что днем в пятницу подходит, потому что Кэмерон будет искать новое место для съемок нового проекта.

– Кэмерон, – сказала она, как и в 60 % своих фраз, – предпочитает, чтобы я брала на себя все, что касается дома. – Как будто выбор того, на что он каждое утро будет смотреть у себя в спальне, недостойно утонченных чувств художника.

У входа раздалось еще одно ругательство.

Ларк смущенно моргает.

– Простите, – говорит она, а затем кричит: – Надо ввести пароль, милый! Ты ведь помнишь?

Тишина. Ларк, кажется, что-то считает.

– Дата нашего первого свидания? – кричит она.

Снова считает, а затем встает со стула.

– Я скоро вернусь.

Пиканье становится громче и чаще. Я бы, наверное, нервничала из-за встречи с клиентом, который не дает другому принять решение, но мне слишком интересно, будет ли на нем шапочка и кожаные браслеты.

Ларк и Кэмерон входят на кухню с натянуто вежливым видом, как у парочек, которые приходят на вечеринку, только что поругавшись в машине из-за того, кто всегда разгружает посудомойку. Моим родителям такой вид удавался на ура: вежливость всегда перевешивала натянутость. Ларк и Кэмерону практика точно не помешает, но я все равно чувствую дрожь узнавания, этот знакомый дискомфорт внутри.

– Здрасьте! – выдаю я, как и в детстве. Словно мозг отправил рту сигнал реакции по умолчанию. Я встаю со стула и протягиваю Кэмерону руку.

– Я Мэг Мак…

– Только посмотрите! – восклицает Кэмерон, тряся мою руку. Мне это не нравится – это «Только посмотрите!», будто я делающий первые шаги ползунок. – Планировщик Парк-Слоуп, верно? Повезло же нам заманить тебя в эту часть Бруклина!

– Да, целых три километра прошла! – Шутка сработала, потому что я произнесла ее радостно, и Кэмерон улыбнулся во все тридцать два зуба. Он без шапки, но зато в браслетах, которые в жизни куда нелепее, чем на фото.

Мне кажется, образ Ларк был его идеей, потому что сам он одет примерно так же: черные ботинки, темные джинсы, черная винтажная футболка. Он красив, не так, как Рид Сазерленд, но это недостижимый стандарт для большинства, учитывая мое личное пристрастие к его лицу. И все же в привлекательности Кэмерона есть что-то отталкивающее – эта манера а-ля для тебя праздник, что я с тобой говорю.

– Не поймите меня неправильно, – продолжает он. – Слоуп просто отлично подходит для семейной жизни.

«Слоуп»? В статье про Кэмерона на IMDb написано, что он из Малибу, так что я уже оскорблена. Была бы тут Лашель, она бы одарила его своим взглядом, взглядом, в котором «д» и «о» нарисованы, как зло смотрящие в сторону глаза. Но я лишь согласно киваю. От Ларк исходит стойкий аромат испанского стыда, зато он смягчает резкий запах парфюма Кэмерона.

– Мне нравится атмосфера этого места, понимаете? Оно такое… – Я уже знаю, к чему он ведет, и готовлюсь к новой волне раздражения, – суровое, – заканчивает он.


– А-га. – Я отпускаю его руку. Ну ладно. Рядом есть «Икеа», хватит так восхищаться Ред-Хуком. – В общем, очень приятно с вами познакомиться. У вас красивый дом. – Построенный в прошлом году.

– Само собой, мы еще осваиваемся. – Он обнимает Ларк. – Но у меня в помощниках эта принцесса.

Сто процентов фразы в моей голове теперь начинаются с его имени. Кэмерон хуже всех. Кэмерон никогда бы не взял сэндвич для Ларк. Кэмерон даже, скорее всего, не знает, что такое стихи. Кэмерон… арр.

Киваю и улыбаюсь.

Ларк выныривает из-под его руки и садится на свой стул.

– Мы с Мэг кое-что смотрели, – произносит она холодно. Мне кажется, она намекает ему пойти заняться чем-то еще: например, смазать браслеты кремом для кожаных изделий или вроде того. Но Кэмерон обходит стол и наклоняется над моими набросками. Я сажусь рядом с Ларк, стараясь воодушевить ее улыбкой.

– Это что, для детской комнаты? – спрашивает Кэмерон, смотря на розово-зеленую гамму. Из-за ворота его рубашки свесилось очередное украшение. Акулий зуб. На тонком кожаном шнурке. Рида бы инфаркт хватил.

– Кэм, – шикает на него Ларк.

А я издаю легкий, добродушный смешок, хотя в душе хочу придушить его этим шнурком.

– Все в порядке! Я лишь объясняла Ларк, что эти варианты помогут визуализировать оформление цитат, которые вы выберете для…

– А, цитаты. У меня куча идей.

– Супер!

Не супер. Видимо, слова Ларк о желании Кэмерона, чтобы она взяла на себя все дела касаемо дома, это не совсем правда. Наверное, у него тысяча (ужасных) идей, но воплотить их обязана она. «В помощниках», – сказал он, будто она его ассистент.

Рядом, Ларк прожигает Кэмерон лазером из глаз.

– Сегодня мы заняты не цитатой, а композицией, – говорит Ларк. – Мне кажется…

Но Кэмерон не дает ей закончить.

– Вы знаете Ницше?

– Разве что заочно! – Он вообще не догоняет, что я оскорбляю его. Вот насколько я умею общаться с клиентами, умею играть в сервис. Я беру свой карандаш, сильно сжав его, ладони у меня в холодном поту.

– Он философ.

– Кэм, – снова пытается Ларк. – Я уверена, что Мэг об этом знает.

– Так вы слышали эту цитату: «Бог умер»? – Ларк проводит пальцами по линии роста волос.

– Вы хотите, чтобы у вас на стене спальни было написано «Бог умер»? – спрашиваю я.

– Знаете, я хочу, чтобы там было что-то правдивое.

Как насчет: «ТЫ УРОД»? Не все буквы подходят, чтобы зашифровать в «БОГ УМЕР», но я выйду из положения.

Ларк говорит:

– Мы не будем это писать.

Кэмерон смотрит на меня заговорщически, закатывает глаза и говорит:

– Она немного легкомысленная, да? Эта женщина.

Боже мой. Позорище. Одна из тех небрежных, обидных фраз с десятью слоями подтекста. Как в детстве, когда мама говорила мне за семейным ужином: «Просто твой отец, он очень любит свою работу», – или папа бросал коллегам в шутку на скучных вечеринках в нашем доме: «Больше всего моя жена любит убивать веселье».

На секунду в кухне наступает гробовое молчание. Ларк сидит рядом буквально как надгробный камень. Без единого движения. Я так зла, что удивляюсь, как еще не переломила свой Staedtler надвое.

Кэмерон весело и легко рассмеялся, а затем повернулся к холодильнику. Я сверлю ему спину взглядом, жалея, что в мои глаза не встроены лазеры. Не могу выносить это молчание. Не могу выносить то, что Ларк сидит рядом униженная.

– А знаете что? – я обращаюсь к ней и только к ней, сохраняя тот же спокойный тон, как и до сцены Кэмерона, будто он вовсе не нарушал нашего общения. – Эта мне тоже нравится больше всех. – Я указываю пальцем на листок бумаги, к которому она потянулась, когда Кэмерон начал нести околесицу про смерть бога.

Лицо Ларк зарделось, но на нем благодарная улыбка.

– А мы сегодня неплохо продвинулись, да?

Ей явно хочется поскорее закончить и увести меня из дома, пока Кэмерон снова не ляпнул что-нибудь грубое или поучительное.

Я знаю, каково так себя чувствовать, каково притворяться, что не замечаешь подтекст в этих «он очень любит свою работу», каково давиться смехом над «любит убивать веселье». И я стараюсь ее поддержать. Говорю, что доработаю композицию, поэкспериментирую с цветами. Воодушевляю ее – и я подчеркиваю: только ее – прислать мне больше цитат по электронной почте. Я жму Кэмерону руку и лгу ему в лицо, потому что мне было далеко не приятно с ним познакомиться, собираю свои вещи, отпускаю пару самоуничижительных шуток по поводу беспорядка в сумке, чтобы снять повисшее в воздухе напряжение. Ларк провожает меня по коридору, где минутами ранее Кэмерон выругался на кнопочную панель сигнализации, у которой наверняка проницательности больше, чем у него. Вспомнив это, я больше не могу подстраиваться. «Почему ты с этим человеком?» – хочется мне спросить. Но мне не хочется ставить ее в неудобное положение, не хочу проливать еще больше света на то, что она так старательно пыталась от меня скрыть.

– В последнее время он очень напряжен, – опережает она меня.