Любовь с чистого листа

– О, вот они, – восклицает она. – Нет, это от… Сазерленда. А кто это?

Мое лицо вспыхивает.

– О… э…

– А-а, ты с ним на свидание ходила?

Я резко разворачиваюсь и направляюсь к станции «Смит-стрит», чтобы добраться до магазина.

– Боже, нет. Какой парень станет посылать мне что-то в магазин? Он э… – я замолкаю. Нельзя так рисковать. Вне контекста его фамилию сложно вспомнить. Но стоит мне сказать, что он бывший клиент, Сесилия может вспомнить.

– Он частный консультант по бизнесу.

Поверить не могу, что я сказала именно это. Сразу вспомнился весь его допрос. В той посылке наверняка информация о медицинской страховке, которую я и так знаю. Какой же урод.

– Прекрасная мысль, – говорит Сесилия.

Я сообщаю, что скоро буду, и весь остаток пути занимаюсь тем, что делаю иногда, когда мне кто-то насолил: сочиняю длинную, идеально структурированную и очень остроумную лекцию, чтобы проучить неугодного. Только сейчас я представляю ее на письме. Хаотичная, без системы, из множества разных шрифтов. То, что взбесит Рида. Пухлые, круглые буквы – однозначно; у него от них лицо, наверное, расплавится. Я бы написала, что давно уже оформила себе ООО. И у меня есть банковский счет на медицинские нужды. Я даже взглянула на условия страхования моих рук от повреждений. Можно пропустить момент, где я истерически смеюсь над тем, насколько это дорого.

На подходе к магазину я уже глубоко в своих мыслях и думаю лишь о том, как выглядит надпись «от Рида Сазерленда» на посылке. Сделана ли она его рукой? При мысли, что я увижу его почерк, становится жутко, но интересно. В наши дни нечасто видишь чей-то почерк. Как ни странно, моего почерка не видел никто, потому что мои работы мало похожи на то, как я пишу в обычной жизни. Даже мой личный планнер красиво оформлен: заголовки списков задач выполнены широкими строчными буквами без наклона, а сами задания – узкими заглавными латинскими буквами. На фото смотрится очень хорошо.

Но как только я беру в руки посылку от Рида – Сесилия даже не оторвалась от беседы с покупателем, чтобы указать, где она лежит, – вижу, что его имя напечатано, возможно, кем-то из его подчиненных. Игнорируя чувство разочарованности, открываю посылку, тонкую и твердую – скорее стандартное заказное письмо для документации. Наверняка там его пресловутые рекомендации по ведению бизнеса. Что ж, зато если Сесилия спросит, что там, моя ложь окажется вполне убедительной.

Только внутри совсем не рекомендации.

Это письмо. Белый лист А4, слегка плотнее обычной бумаги для принтера.

И написано оно от руки.

«Дорогая Мэг», – пишет он. На секунду мой взгляд задерживается на этих словах. Вопреки моим ожиданиям в духе «Антологии драмы», Рид пишет вовсе не курсивом из XVIII века. Его почерк, как и у многих сегодня, представляет собой полупечатный, полупрописной стиль – «М» в моем имени не соприкасается с «е», но «е» плавной линией перетекает в «г». Буквы расположены близко друг к другу, но между словами места довольно много – одинаковые большие интервалы напоминают расслабившуюся челюсть Рида, когда мы только вышли из ограждающего тротуар тоннеля.

Черные чернила. Большая сила нажатия. Низкие буквы с наклоном вправо. Еле сдерживаюсь, чтобы не провести по ним пальцем. Заставляю себя читать.

Дорогая Мэг, прошу прощения за все те вопросы, которые задал тебе в среду. Уверен, ты заметила, что я не самый опытный собеседник, и я очень нервничал. Решил положиться на те темы в разговоре, которые могу поддержать. По крайней мере, больше, чем разговор об искусстве. Нет оправдания тому, насколько плохой компанией я для тебя оказался.

Вчера утром я вернулся к зданию, у которого мы попали под дождь. Ранним утром там все по-другому, но ты ведь и так это знаешь.

Шум машин, шум стройки, людские голоса – все это есть, но гораздо тише, так что я назначил неверное время. Освещение было не самым лучшим, а букв все еще не видно из-за строительных лесов, но после работы я поехал кое-куда и увидел то, что прилагаю к письму. Надеюсь, это поможет.

Как бы то ни было, я с удовольствием посмотрел, как ты работаешь. Желаю успехов.

Рид Сазерленд.

Я долго всматриваюсь в написанное, не обращая внимания на вложение. Я не пытаюсь найти шифр, потому что знаю: Рид его не оставил. Если он спрашивает, значит, хочет узнать ответ. Если говорит, значит, хочет сказать. Если посылает письмо, значит, хочет что-то сообщить.

А я перечитываю лишь некоторые фразы: те, что вызывают во мне желание согласиться, ответить или спросить. «…я очень нервничал», – читаю я и хочу ответить: я тоже. «Нет оправдания», – а я думаю: его нет, но я прощаю тебя. «Ранним утром», – и сразу хочется спросить: во сколько же ты встаешь? Во сколько тебе надо быть на твоей странной счетоводской работе? «Я с удовольствием посмотрел». Мне нравится это слово – с удовольствием. Как будто скромно и вежливо, но на деле глубоко и экспрессивно. В голове я вижу слово таким, каким, мне кажется, оно должно быть. Маленькие, но крепкие «у» и «м». Как держатели книг или руки, поддерживающие нечто худое и высокое, но хрупкое и совсем молодое. Как олененок на тонких ногах. Д-О-В-О-Л-Ь-С-Т-В-И-Е.

К письму вложена фотография или ксерокопия, но по ней ясно, что оригинал черно-белый. В правом нижнем углу виднеется кусочек этикетки, видимо, попавшей в ксерокс – надпись ЙПБ, перед которой должна, по идее, стоять Н. Фотоархив Нью-Йоркской публичной библиотеки. Вот куда Рид ездил после работы. В библиотеку.

На фотографии торжественное перерезание ленточки. Точнее, минуты до этого: большие ножницы, широкие улыбки, мужчины в черных костюмах стоят перед длинной тонкой полоской ткани. За ними располагается новая версия здания, которое всего несколько дней назад закрыли строительными лесами. Но если поднять взгляд, чуть выше и совсем наверх, ее можно рассмотреть. В левом верхнем углу. Три четверти вывески, которую мы пытались разглядеть. Не свежая надпись, но далеко не старая. Четкая и яркая, пусть и не полностью, но я вижу достаточно, что не удалось рассмотреть. Надпись, которую я так старалась рассмотреть, принадлежит бренду мужской одежды. Я о таком не слышала, но исходя из надписи, могу примерно представить стиль: верхние выносные элементы практически совпадают с высотой заглавных букв, размашистые соединительные штрихи все же остаются в пределах границ. Строгость, элегантность и стремление к совершенству.

Под надписью есть еще одна, почти выцветшая – на прогулке я ее даже не заметила. Скромные узкие заглавные буквы. Прочитав, почти сразу же улыбаюсь, а Рид, наверное, наоборот, нахмурился.

Интересно, что эта строка для него значит. Она гласит В СТИЛЕ НЬЮ-ЙОРКА.

Кто знает, может, это знак?

♥ ♥ ♥

Я не спешу домой, чтобы не выглядеть слишком взбудораженной. Захожу за продуктами, веду вынужденный разговор с Триной, которая совершенно непонятно почему каждый раз показывает мне, как сильно у нее воспалился пирсинг пупка. По дороге к дому сталкиваюсь с одной из клиенток – у нее неподалеку был урок зумбы, – хвалю ее стильный спортивный наряд, в ответ она дает мне промокод на посещение закрытой вечеринки для друзей и родных в ее любимом магазине спортивной одежды. Свернув наконец на свою улицу, я встречаю соседа Артема, сидящего на корточках рядом с маленькой дочкой и доблестно пытающегося нарисовать ей единорога мелом на асфальте. Правда, голова напоминает ляжку, в которую вонзили нож, так что я считаю своим долгом вмешаться и все исправить, написав имя Артеминой дочки на изгибе спины, прямо к развевающемуся на ветру хвосту. Она хлопает и обнимает меня за колени, а Артем благодарно улыбается, и впервые за долгое время я чувствую, что неплохо провела целый час в своем СТИЛЕ НЬЮ-ЙОРКА.

Поднявшись в квартиру, достаю продукты, не поддаваясь мелочному желанию отдать часть продуктов Сибби. Делаю заметки для проекта с Ларк, отвечаю на комментарии, придумываю условия розыгрыша для нового комплекта планеров.

Затем достаю конверт и кладу присланную Ридом фотографию на кровать. Сажусь за стол, ставлю ноги на матрас и делаю глубокий вдох.

Он отвечает после первого гудка. Здоровается именно так, как я себе представляла. «Слушаю» звучит как утверждение, не как вопрос.

Слушаю, точка.

– Привет, я получила фотографию.

– Хорошо, – отвечает он. – Поблагодарю парня. – Помощника, наверное. Интересно, что думают о Риде его коллеги. Скорее всего, много ошибочного: например, что он вообще никогда не ошибается.

– Спасибо. За фотографию и за письмо.


Он отвечает не сразу, интересно, извинится ли он и по телефону тоже. Мысль об этом настолько сильная, что я неосознанно тянусь к наушникам позади меня. Если я услышу извинение из прижатого к уху телефона, это… я не знаю. Будет слишком интимно.

Но он лишь говорит:

– Пожалуйста.

Я все равно вставляю наушники и кладу телефон на стол, чтобы не пялиться на его имя на экране.

– Так, ты ездил в библиотеку.

– Да, – и прибавляет: – Люблю искать информацию, я много занимался этим в аспирантуре.

– Ты учился в аспирантуре?

– Да, в магистратуре и аспирантуре. И то, и другое в области математики. – Это не хвастовство, а завершение мысли, предвосхищение вопроса, который я задала бы, если бы он ответил просто «да». Знаю, что с цифрами у меня не очень хорошо, да и Рид не похож на лжеца, но сложно поверить, что у парня, которому на вид не больше тридцати, уже есть обе эти степени. Может, у меня не очень хорошо и с определением возраста.

– Это поможет? – спрашивает он, опередив меня. – Я про фотографию.

– Да, она замечательная. Представить себе не могу нечто настолько большое в плане работы.

– Но ты ведь можешь. Можешь сделать что-то подобное.

От его уверенности во мне я чувствую прилив тепла, но стоит мне вспомнить большую пустую стену в спальне Ларк и Кэмерона, как все тепло пропадает.

– Мне нравится работать в моем привычном масштабе. Но у этих знаков и вывесок есть чему поучиться.

– Что ты имеешь в виду?

– Они должны привлечь внимание с первого взгляда. Бросаться в глаза прохожим на улице, но не сбивать с толку, чтобы не пришлось останавливаться и изучать. Они должны запоминаться и в то же время быть простыми. В этом точно нужен баланс.

Рид тихо мычит, как бы раздумывая над моими словами.

– Я говорил с библиотекарем, которая может подсказать много из литературы по художникам вывесок. Книги о профессии, старые издания о самом мастерстве. Могу поделиться ее контактом. Надо было уже это сделать.

Несколько секунд я молчу, он молчит тоже. Если я отвечу: да, поделись, то наше с Ридом знакомство закончится на имейле или сообщении с именем и номером библиотекаря. Он бы не стал писать что-то еще. Он думает, что его миссия выполнена. Удачи и всего хорошего.

Не хочется думать о нем, таком жалком в своей неприязни к городу.

– Рид, – говорю я, не желая прощаться так быстро, но боясь спросить то, что очень хочу. Смотрю на фотографию, на буквы вывески. – Назови одну вещь, которая тебе нравится в НьюЙорке.

Он делает глубокий вдох и быстро, почти разочарованно выдыхает. Чертовы наушники. Интимности меньше не стало.

– Мне нравится еда, – наконец произносит он. Его голос… раньше он казался мне безразличным. Но нет: у Рида глубокий, ровный и осмысленный тон, ни одно слово не произносится зря. – Я не о модных дорогих ресторанах. Мне нравится, что можно зайти в какое-то местечко, три четверти которого занимает кухня, и получить большое блюдо дешевой, но вкусной еды. Она должна быть вкусной, чтобы заведение выжило в этом городе. Еда в таких местах – это особая привилегия.

Я очень хорошо понимаю, о каких местах он говорит. Я часто хожу в такие заведения с тех пор, как переехала в НьюЙорк, и тоже люблю их. Обшарпанные и не самые чистые на первый взгляд – так что далеко не сразу понимаешь, почему почтальон или парень из мини-маркета, или бровистка, или даже начальник чуть ли не кричат, что туда обязательно надо сходить и как вообще можно считаться приличным человеком и не сходить туда ни разу.

И ты идешь в эту забегаловку. Долго стоишь в очереди, долго выбираешь, что взять, пока завсегдатаи ждут тебя, закатив глаза. Стоишь за узкой стойкой у окна с пластиковой вилкой в руке и пробуешь самое вкусное в своей жизни блюдо, ну, или самое вкусное с тех пор, как в последний раз ел нечто подобное. Теперь уже тебе хочется кричать всем, что сюда обязательно надо сходить.

Последнего Рид, наверное, не делает, но все же. Написанное от руки письмо с извинениями, копия фотографии из библиотечного архива, прижатый к уху телефон, – ничто из этого не сближает меня с Ридом так, всего несколько слов о том, что он любит в ненавистном ему городе.

– Хорошо, – говорю я, думая, понял ли он, что я улыбаюсь. – Попробуем еще раз?

Глава 7

– Признаю, – произносит он сухо, поджав плечи, чтобы в очередной раз пропустить человека, – чаще всего я беру еду навынос.

Мы с Ридом стоим – и очень близко – в тесном пространстве у прилавка «Нолиты», израильской кафешки на углу улицы, которая соответствует всем пунктам из нашего телефонного разговора вчера: маленькая, большие порции, дешево. Он сказал, что часто сюда ходит, я проверила свой список знаков и ответила, что могу найти достойные поблизости.

Я подумала, это неплохой способ начать сначала – немного расслабиться за вкусным обедом, прежде чем отправиться на очередное шрифтовое приключение.

Но учитывая, как напряженно мы переносим эту вынужденную близость, никто из нас, видимо, не задумывался о последствиях этого «начать сначала», потому что только за последние пять минут мы узнали друг о друге то, что я лично считаю информацией для второго свидания. Рид, например – благодаря протянувшейся аж до улицы очереди и теплому весеннему ветерку, – успел почувствовать мои волосы на своей шее. Сам он воспринял это довольно отстраненно: лишь немного отклонился назад на пятках и, возможно, даже зажмурился.

Что касается меня, то я довольно долго была прижата к нему и теперь знаю, что он слегка пахнет хлоркой, как бассейн летом, и терпким гелем для душа. Я сразу вспомнила, как танцевала медляк с мальчиком в седьмом классе. «Так вот как пахнут мальчики?» – думала я, познав чудеса правильного нанесения одеколона, познав желание уткнуться носом кому-то в кожу.

– Ты где-то рядом живешь? – спрашиваю я, стараясь отвлечься от мысли уткнуться в него носом. В ответ получаю нахмуренный взгляд Рида, и мне тут же хочется уткнуться в ведро со льдом или плащ-невидимку. Щеки горят от стыда.

– Я не предлагаю взять еду к тебе! И не… пытаюсь навязаться в гости. Или лезть в твои дела.

Его губы дрогнули в полуулыбке.

– Дела, – произносит он с каменным лицом. – Опасная зона, – полуулыбка усиливается. Изогнутая и будто застенчивая. Боже, какой красавец.

– Рид, – говорю я, сдерживая собственную улыбку и желание уткнуться в него носом. – Это что, был юмор?