Любовь длинною в жизнь

Сэм снова бежит трусцой, вставляя наушник обратно в правое ухо.

— Не надо, — бросает он через плечо. — Ваш друг обо всем позаботился.



***



Я нахожу Каллана на заднем дворе дома его матери с бензопилой в руках. Он не слышит меня из-за громкого рычания мотора. Его старая «Лейка» лежит на ступеньке сама по себе, и как только я ее вижу, на меня обрушивается поток воспоминаний. Не могу поверить, что у него все еще есть эта штука. Он владел им задолго до того, как встретил меня. Кажется, камера уже должна была бы развалиться на куски. Незаметно сажусь на ступеньку и беру фотоаппарат. Я почти ничего не помню из того, чему меня учил Каллан, но знаю достаточно, чтобы изменить настройки освещения, сфокусировать объектив и сфотографировать его, когда он быстро движется по саду, срезая разросшиеся кусты и растения, за которыми так любовно ухаживала его мать.

Стараюсь не обращать на это внимания, но тот факт, что на Каллане нет рубашки, и по его спине струится пот, трудно не заметить. Он уже не такой загорелый, как раньше, когда мы бегали по Порт-Ройалу почти без одежды. Нью-Йорк не производит впечатления места, где люди ходят топлесс. Наблюдаю за ним, занятым работой, не обращающим внимания на то, что я присоединилась к нему, и на секунду восхищаюсь им.

Та совместная ночь была суматошной и торопливой. Мы срывали одежду друг друга, и у меня не было времени оценить его по достоинству, поразиться его сильным, мускулистым телом. И оценить, насколько он вырос с тех пор, как в первый раз разделся и предстал передо мной во всем своем беззастенчивом великолепии.

Теперь у основания его позвоночника есть две глубокие ямочки, по одной с каждой стороны, где линии его спины выгибаются, чтобы встретиться с лопатками. Я смотрю, как двигаются и напрягаются мышцы, пока он работает, и невольно вспоминаю, каково это — прижиматься к нему, когда он тр*хал меня прошлой ночью. Его тело феноменально. Я уже достаточно долго живу в Калифорнии, чтобы немного потерять чувствительность к горячим телам — их сотни буквально повсюду, — но это Каллан. Это тот человек, в которого я влюбилась, когда он был еще совсем мальчишкой. С ним всегда все будет по-другому.

— Ты так и будешь сидеть там, шпионить за мной и фотографировать, или принесешь мне стакан воды? — кричит Каллан.

Значит, меня все-таки застукали. В конце концов, должна была догадаться, что он не спустит глаз с его драгоценной «Лейке». Осторожно кладу камеру и поднимаюсь на ноги. Уверена, что должна ему что-то сказать. Я ужасно вела себя с ним, когда мы виделись в последний раз, и, похоже, с тех пор Кэл был очень занят тем, чтобы разобраться в моей жизни. Он не обязан был этого делать. По всем правилам, Каллан должен был лететь первым же рейсом обратно в Нью-Йорк, а я все еще пыталась бы выяснить, как разобраться во всей этой неразберихе.

Но пока не могу сказать ему спасибо. Я вообще ничего не могу сказать, поэтому отряхиваю юбку и иду через заднюю дверь на кухню, чтобы принести ему воды. У меня перехватывает дыхание, когда я вижу пыльные картонные коробки, сложенные одна на другую на кухонном столе.

— О, боже мой! — закрываю рот ладонями.

Прошло очень много времени, но я бы узнала эти коробки где угодно. Я открывала и заклеивала их достаточно раз, чтобы они навсегда запечатлелись в моей памяти. Вещи моей мамы. Но как? Как, черт возьми, он их заполучил?

Я разворачиваюсь, собираясь выбежать на улицу и спросить его, но не могу, потому что он прямо здесь, стоит позади меня, возвышается надо мной весь в поту.

— Ты достал их для меня, — шепчу я.

— Ага.

— Как?

Каллан почесывает затылок, на щеке появляется ямочка.

— Я вежливо попросил, — он говорит это таким тоном, который заставляет меня думать иначе.

— Не могу поверить, что ты их вернул.

— Всегда пожалуйста.

— Но почему? Я ничего не понимаю. Зачем тебе было устраивать похороны, если коробки уже были у тебя?

Я знаю все характерные особенности Каллана как свои пять пальцев. Память о них была похоронена под годами причуд и черт характера других людей. Однако, когда я вижу, как губы Каллана изгибаются в подобии улыбки, зацикливаюсь на этой знакомой улыбке. Она словно прекрасная, отрезвляющая пощечина.

— Я знаю, ты думаешь, что было бы легче уйти от всего этого и никогда не оглядываться назад, Корали, — говорит он. — Но ты нуждаешься в завершении. Ты должна знать, что с этим покончено раз и навсегда. Единственный способ добиться этого — увидеть, как его хоронят, посмотреть, как земля скапливается на его могиле, чтобы знать, что он никогда не вернется.

Я бы не согласилась, но как же хорошо умею убегать. Это моя первая реакция, когда кажется, что все становится неуправляемым. Знаю, что избегать своего страха — это определенно не лучший способ справиться с ними. Мне тысячу раз говорил об этом мой психотерапевт. Я должна начать слушать. Должна начать встречаться со своими демонами лицом к лицу.

— Ты прав, — тихо говорю я. — Я просто не очень сильный человек, Каллан. И не из тех, кто может поднять подбородок и приготовиться к удару. Я принимала их слишком много и знаю, как тяжело вставать каждый раз.

Каллан проводит рукой по углу одной из картонных коробок, лежащих на кухонном столе Джо. Интересно.... Это здесь она сказала ему, что умирает? Почему-то так не думаю. В то утро я вылезла из его постели и оставила его спать. Представляю себе, как Джо тихо входит в его комнату и ложится рядом с ним на кровать, гладит его по волосам, грустно улыбается, ожидая, когда он проснется. Она смотрела на него таким взглядом, который ошеломлял меня, словно заново переживала тот день, когда родила его и впервые встретилась с ним, своим чудесным ребенком.

Я пыталась наблюдать за другими родителями с их детьми, чтобы увидеть, все ли матери и отцы любят своих детей так же сильно, но никогда не видела этого на их лицах. И решила, что, может быть, это просто любовное общение, которое происходит между людьми за закрытыми дверями, и что я достаточно счастлива, достаточно благословлена, чтобы быть свидетелем этого между Джо и мальчиком, которого любила.

— Ты гораздо сильнее, чем думаешь, — говорит Каллан.

Его глаза кажутся темнее внутри, колеблясь от теплого шоколада до почти черного. Раньше я знала, что он чувствует, основываясь на цвете его радужек — чем темнее они были, тем более значимо было то, что он изучал в тот момент. Обычно меня.

— Если бы я была сильной, то осталась бы.

В глазах Каллана вспыхивает тревожный огонек.

— Когда ты ушла, Синяя птица, мне было больнее всего на свете. Но сквозь гнев и боль я понял, почему ты это сделала. Многие годы ты пряталась от своих друзей. От школы. — Он качает головой. — От меня. А потом потеряла ребенка…

Какого хрена? Я отшатываюсь от него, ударяясь спиной о кухонный стол. Какого черта он заговорит о ребенке? Не должен был. Он не должен даже думать об этом. Я чувствую себя опустошенной, но в то же время наполненной ледяной водой. Как он может произнести эти слова вслух, не вздрогнув? Как он вообще может вспоминать об этом?

— Не надо, — умоляю я. — Пожалуйста, боже мой, не надо.

— Корали…

— Каллан, я серьезно.


— Господи, Корали, это было двенадцать лет назад. Мы сами были детьми. Я думаю, мы сможем обсудить это, не срываясь друг на друге.

Я трясу головой так сильно, что кажется, будто мой мозг грохочет внутри моего черепа.

— Ты не понимаешь. Мы не можем… — Это единственное, о чем я не могу с ним говорить. Если сделаю это, то скажу что-то такое, чего не должна говорить, скажу что-то не то, и он поймет, что я солгала. Боже, я должна убраться отсюда к чертовой матери прямо сейчас.

Гнев сменяет разочарование в глазах Каллана. Он стискивает челюсти, тяжело дыша в нос.

— Почему? Потому что потеря нашего ребенка не причинила мне боли? Потому что я парень? Потому что я ни хрена не горевал?

— Нет. Нет, просто… для меня все по-другому. Ты не прошел через это. Ты не почувствовал, как это закончилось.

— Как это, черт возьми, я не почувствовал, — рявкает он. — Я остро это почувствовал. Я держал тебя в своих объятиях в школе, когда ты сказала мне, и чувствовал, что ты тоже немного умираешь. Это ранило больше, чем мог понять в то время.

Боже, я хочу объяснить ему все как следует. Хочу объяснить, что произошло, но знаю, как он отреагирует. Он обвинит меня, и будет прав. Это была моя вина. Если бы я сказала что-нибудь о своем отце раньше, если бы я была достаточно храброй, Малькольм никогда не смог бы причинить мне такую боль. Он не смог бы сбросить меня с лестницы. Ударить меня в живот. Шлепать и пинать меня так сильно, что казалось, будто мое тело раскалывается на миллион кусочков.

Я смотрю в пол, не сводя глаз с черного пятна на носке моих красных кроссовок.

— Спасибо, что принес мне мамины вещи, Каллан. Позже мне придется заехать на своей машине и забрать их. Надеюсь, все в порядке.

— Не будь такой гребаной киской, Корали. Знаю, что не должен был продавать ту фотографию. Это была самая дерьмовая вещь, которую я когда-либо делал, но не хотел причинить тебе боль. Мне было семнадцать, и казалось, что наступил конец света.

— Дело вовсе не в этой дурацкой фотографии, Кэл! — Я задыхаюсь, пытаясь взять себя в руки. — Я ушла не из-за этого. — Слова вылетают прежде, чем успеваю их остановить.

Я закрываю рот, жалея, что не могу перемотать последние несколько секунд назад, чтобы вернуть их. Но теперь уже слишком поздно. Я уже нажала на курок, а Каллан выглядит так, будто его только что подстрелили.

— В смысле? Что ты имеешь в виду?

—Я не... черт.

Каллан наклоняется вперед и смотрит на меня сверху вниз.

— Что ты хочешь этим сказать? Скажи мне прямо сейчас, или я сойду с ума. — Вижу, что он говорит правду. В его глазах появляется дикий огонек, совершенно новый для меня.

— Это из-за фотографии, — бормочу я. — Мне было все равно. Весь Порт-Ройал видел мой подбитый глаз. В то время для меня не имело значения, видел ли это весь мир. Я просто сказала, что расстроилась из-за этого, потому что... потому что больше не любила тебя, Каллан. Я не хотела быть с тобой!

Выпрямившись, Каллан моргает, глядя на меня. Он сжимает челюсть, голова дергается назад через мгновение, как будто то, что я только что сказала, наконец дошло до него. Жду, чтобы он выглядел удрученным или еще что-нибудь. Но этот момент не наступает. Каллан продолжает смотреть на меня так, будто у меня две головы. Постепенно в его глазах появляется сталь. Он протягивает мне руку ладонью вверх.

— Пойдем со мной, Синяя птица.

— Нет, Каллан. Мне нужно идти.

— Хочешь, чтобы я перекинул тебя через плечо? Я могу.

— Не смей этого делать!

— Ладно, тогда думаю, что мы сделаем это здесь.

Он подходит ближе, прежде чем я успеваю остановить его или отойти. Я все еще жду, что он будет раздавлен моей вопиющей ложью, и не в себе из-за внезапной близости. Его присутствие подавляюще, поглощает меня, заставляя тело гудеть от энергии. Его запах наполняет меня. Жар, исходящий от тела, зажигает меня, голова кружится. Он так близко, что я вижу, как бешено бьется его пульс в углублении горла.

— Я не твой дружок из Лос-Анджелеса, — ворчит Каллан. — Я не Фрайдей, не Шейн и не Тина. Я не из тех, кто проглатывает что-то просто потому, что слова вываливаются у тебя изо рта. Я знаю тебя, вижу тебя насквозь. Твое сердце — это мое сердце. Твое дыхание — мое дыхание. Твоя душа — моя душа. Твоя боль... твоя боль — это моя гребаная боль. Так что не жди, что я поверю тебе, когда ты говоришь, что разлюбила меня, потому что смотрел тебе в глаза, когда ты прощалась со мной, Синяя птица. Мое сердце разбилось вместе с твоим. Мои легкие перестали дышать вместе с твоими. Моя душа болела, когда болела твоя. Мне казалось, что моя боль убивает меня, как и твоя. Тогда ты меня любила. И никогда не переставала. Ты все еще любишь меня, так же, как я, бл*дь, люблю тебя.

Каллан обрушивает свой рот на мой, его губы крепко прижимаются к моим, и я чувствую все это сразу — все, о чем он говорил. Наши души, сердца, тела и умы по-настоящему едины, разрываясь и склеиваясь вместе снова и снова. Я не могу пошевелиться, когда он целует меня. У меня такое чувство, будто ноги замурованы в цемент. Мне хочется отшатнуться, дать ему пощечину, выскочить из кухни и захлопнуть за собой дверь, но я не могу: в этот момент все мое существо соединяется с ним, потерянное и найденное одновременно, пойманное в водоворот, с которым невозможно бороться. Это сила природы. У меня было бы больше шансов выдержать ураган.

Я чувствую себя маленькой, уязвимой. Чувствую себя спасенной.

Каллан обнимает меня, крепко прижимая к своей обнаженной груди. У меня перехватывает дыхание, я задыхаюсь от его поцелуев. Мой разум плывет, раскачиваясь от страха к облегчению, когда он клеймит мой рот, доказывая свои слова.

Но уже знаю, что он был прав. И полностью осознаю, что без Каллана я лишь наполовину человек, эмоционально изуродованный и отвергнутый в этом мире. В конце концов, что-то обрывается внутри меня. Больше не могу с этим бороться. Да и не хочу. Быть без него слишком тяжело. Как будто я в ловушке, бегу по железнодорожным путям. На горизонте появляется скоростной поезд, который приближается все ближе и ближе, как бы быстро ни бежала. Спасения нет. Как бы быстро ни двигалась, поезд всегда догонит меня. Каллан всегда будет рядом, и я всегда буду любить его. Так в чем же смысл? Какой гребаный смысл скрывать от него что-то?

Я целую его в ответ, мое сердце выпрыгивает из груди, руки дрожат, когда впиваюсь ногтями в его широкую мускулистую спину. Его кожа горячая и скользкая от пота под моими ладонями. Когда открываю рот шире, позволяя Каллану провести языком по моим губам, он вздрагивает и стонет. Этого достаточно, чтобы у меня закружилась голова. Я тоже скольжу языком ему в рот, пробуя его так же, как он пробует меня, и едва удерживаюсь на ногах. Кэл сжимает меня крепче, как будто чувствует, что я слабею. Он стягивает мои волосы в кулак на затылке, чтобы запрокинуть мою голову назад и быстро двинуться вниз, целуя линию подбородка, шею, ключицу.

— Черт, Синяя птица. Ты единственное, чего я хочу в этой жизни. — Он задыхается, скользит руками вниз по моей шее, рукам, грудной клетке, дергает ткань моей рубашки, пытаясь проникнуть под нее. — Ты нужна мне. Мне нужно быть внутри тебя прямо сейчас.

До встречи с Беном у меня было несколько бойфрендов. Некоторые из них почти достигли двенадцатимесячной отметки, прежде чем я пугалась и рвала с ними по той или иной причине. Знала, что у нас ничего не получится, потому что ни один из них никогда не вызывал у меня таких чувств. Ни от кого из них у меня не возникало ощущения, что они возвращают меня к жизни, давая то, что никогда не смогу найти сама. Я оставила эти попытки с Беном, это был единственный способ остаться с ним, но теперь, когда чувствую это мощное, невероятное буйство эмоций с Калланом, знаю, что никогда не смогу вернуться.

Он издает гортанный звук, когда его руки пробираются по моему голому животу к груди. Каллан скользит пальцами по краю моего лифчика, слегка впиваясь в мою спину, и я изгибаю свое тело, прижимаясь к нему сильнее. Он знает, как прикоснуться ко мне. Знает, как заставить меня жаждать его. На самом деле, прямо сейчас чувствую, как изголодалась по нему.

— Боже, Каллан. Черт, — выдыхаю я.

Каллан встречается со мной взглядом. Его глаза глубокие, темные и тревожные. Он перестает двигаться. Ничего не говорит. Молчание между нами простирается на мили в глубину и в ширину, и кажется, что оно может быть еще дальше, если кто-то из нас позволит это. Каллан бросает на меня взгляд, который испугал бы меня, семнадцатилетнюю.

— Мы столько пережили, — шепчет он. — Ты была моей первой, а я твоим. — Его голос напряжен, сдержан, как будто ему трудно держать себя в руках. — Но мы уже взрослые, Корали. Тогда я любил тебя как подросток. Теперь я планирую любить тебя как мужчина. Ты знаешь, что это значит? Думаешь, сможешь справиться с этим?