Любовь длинною в жизнь

Корали



Жизнь.



Прошлое



— Джо знает, что я здесь?

За те шесть месяцев, что тайком пробираюсь в дом Кроссов после наступления темноты, мне ни разу не приходило в голову, что мать Каллана может об этом не знать.

— Ммм, — говорит Каллан, прижимаясь губами к моим волосам. — Твой режим невидимости впечатляет. Но да. Она знает. Я сказал ей. Надеюсь, ты не против.

В то время как большинство мальчиков-подростков делают все, что в их силах, чтобы скрыть что-то от своих родителей, Каллан и его мать имеют уникальные отношения. Наблюдать за ними вместе — это нечто особенное. Их динамика больше похожа на близких друзей, чем на отношения между матерью и сыном. Когда впервые встретила Джо, мне было страшно. Я жутко нервничала. Но когда вошла в их кухню, сцепив руки перед собой, впиваясь ногтями в собственную кожу, она обхватила мое лицо ладонями и сказала: «Такая красивая девочка, ты очень похожа на свою мать. Какой дар!» И я знала, что буду любить ее почти так же сильно, как своего парня.

Она никогда не спрашивала о моем отце.

— Нет. Я не против. И что она думает об этом? — Было бы ужасно, если бы Джо решила, что ей не нравится, когда я на цыпочках пробираюсь в спальню ее семнадцатилетнего сына далеко за полночь. Спать с ним в одной постели, когда он обнимает меня, когда я проваливаюсь в сон, — это единственное, что иногда помогает мне оставаться в здравом уме. Трудно не сказать Каллану правду. Но если бы он узнал, что мой отец причиняет мне боль, он бы сошел с ума. Он не сможет этого вынести, а я не смогу вынести, когда мой отец разорвет его на куски, когда парень придет в дом, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

Конечно, скрыть синяки трудно. Но Каллан был терпелив и ни разу не подталкивал меня. Мне становится все труднее и труднее сдерживаться, когда мы целуемся. Я люблю его больше всего на свете. Когда его руки на мне, под моей одеждой, на моей груди, его пальцы дразнят меня под трусиками, хочу гораздо большего. Хочу отдаться ему целиком. Хочу его больше, чем когда-либо думала, что могу хотеть чего-либо, и все же каждый раз мне удается отстраниться. Я знаю, если бы это зависело от него, мы с Калланом переспали бы еще несколько месяцев назад. Но, как я уже сказала, он терпелив, добр... и, в свою очередь, никогда не видел черных и фиолетовых отпечатков пальцев на моем животе, на моей спине, на моих руках и бедрах.

Мне кажется, что я живу двумя жизнями: жизнью, в которой я беззаботна и легка с Калланом, в школе и после наступления темноты, когда отец уже давно отключился в пьяном угаре, и жизнью, в которой меня бьют и манипулируют, толкают и запугивают, постоянно находясь в ловушке страха, что однажды случится что-то гораздо худшее.

Вздрагиваю от своих мыслей, пробегая пальцами вверх и вниз по груди Каллана, когда лежу, положив голову на него сверху. Он издает довольный, слегка разочарованный звук, но не двигается, чтобы прикоснуться ко мне.

— Я тут подумал, — говорит он.

— Насчет чего?

— О нашем маленьком фотовызове. Не думаю, что мы должны продолжать.

— Видишь. Я же говорила, что мои будут ужасными.

Я съеживаюсь, вспоминая тот факт, что большинство моих изображений были либо полностью черными, либо полностью белыми, либо смазанными в начале. Со временем Каллан помог мне разобраться с освещением, и в первый раз, когда мы проявили одну из моих фотографий, и она вышла четкой, он так громко закричал, что Джо забарабанила в дверь его спальни, беспокоясь, что случилось что-то ужасное.

— Твои фотографии потрясающие, Синяя птица, — шепчет он. — Просто у меня появилась идея получше. А что, если мы не будем проявлять их годами? Мы должны сохранить их до нашей десятой годовщины или что-то в этом роде.

— Вау, — смеюсь я. — А почему ты думаешь, что смогу терпеть тебя десять лет?

Каллан игриво отталкивает меня от себя, приподнимаясь так, что он склоняется надо мной с возмущенным выражением на лице.

— О, я хочу больше десяти лет. Хочу еще много чего. Я растолстею и состарюсь, и у меня будет нелепая прическа, как у мистера Харрисона из биологии, и все еще буду ожидать, что ты будешь фотографировать для меня.

Каллан щекочет меня, и я сворачиваюсь в клубок, пытаясь отбиться от него, не обмочиться и в то же время не стянуть рубашку. Каким-то чудом справляюсь со всеми тремя пунктами.

— Я никогда не смогу быть с парнем, у которого такая прическа, — выдыхаю я.

— Ну, тогда, думаю, мне просто придется купить парик, — усмехается Каллан, когда опускается вниз, его тело нависает надо мной.

Он целует меня, медленно и глубоко, отчего у меня кружится голова. У него всегда такой вкус, будто он только что почистил зубы. Между моих ног, где расположился Каллан, чувствую, как сильно он хочет меня. В первый раз, когда почувствовала его твердый член, я немного испугалась. Мы встречались всего две недели, и целоваться наедине было все еще ново и сногсшибательно. Я отстранилась, и Каллан покраснел так, что это было почти смешно. Думала, что он был парализован смущением, пока не взял мою руку и не положил ее на себя через штаны.

— Вот что ты делаешь со мной, Синяя птица, — прошептал он мне на ухо. — Ты сводишь меня с ума.

И с тех пор он много раз сводил меня с ума. Я подавляю стон, когда Каллан прижимается ко мне, тяжело дыша мне в рот.

— В один прекрасный день... — говорит он мне напряженным голосом. — Когда-нибудь... — Но не спрашивает, когда именно. Он не хочет знать, когда наступит этот день. Что-то внутри него знает, что я не готова. Все его существо каким-то образом настроено на меня, что иногда пугает меня до чертиков, потому что чувствую то же самое с ним. Я чувствую его. Кажется, какая-то часть меня осознает все, что он когда-либо чувствовал и будет чувствовать. Мы зеркала друг друга. Находимся на дороге, немощеной дороге с ямами и выбоинами, и мы продолжаем натыкаться на развилку за развилкой, где нужно принять решение, и либо удачей, судьбой, либо чистой силой воли продолжаем принимать решения, которые означают, что останемся вместе. Решения, которые означают, что должны оставаться зеркалом друг друга.

Страшно чувствовать себя таким молодым. По крайней мере, так говорит мне Фрайдей, во всяком случае, должна быть уверена в своих решениях. Однако никак не могу собраться с силами, чтобы поднять панику до должного уровня. Я испытываю огромное облегчение, зная, что Каллан Кросс — это вторая половина моей души, и мне повезло родиться рядом с ним.

Он нежно прикусывает мою губу, слегка рыча.

— Ну, и что ты думаешь? — спрашивает он. — Мы продолжаем фотографировать. Через десять лет проявим их все сразу? — Он проводит зубами по моей шее, хихикая, когда я задыхаюсь.

— Но мне нравится сидеть с тобой взаперти в темной комнате часами напролет, — задыхаясь, говорю я.

— Не волнуйся. Мы все еще можем это сделать.

— Тогда хорошо. По-моему, это звучит забавно.


Мы целуемся еще немного, но Каллан наконец отстраняется от меня, разворачивает и притягивает к себе так, что держит меня сзади в своих объятиях.

— Ты понимаешь, что я мастурбирую больше, чем любой другой семнадцатилетний парень на этой планете, — сонно говорит он.

Мы засыпаем со смехом.



***



Утром, когда я пытаюсь бесшумно выскользнуть из дома, меня окликает Джо. Еще рано, даже шести нет. Обычно в это время она крепко спит, измученная работой в такие длинные смены, но не сегодня. Джо сидит на кухне, обхватив руками кружку с кофе.

— Корали? Корали, милая, ты не могла бы зайти сюда на секунду?

Я чуть не выпрыгиваю из собственной кожи.

— Господи, боже. Джо, извините, я… я вас не заметила.

— Прости, не хотела тебя напугать, малышка.

Я пытаюсь понять выражение ее лица, когда осторожно вхожу в кухню, стараясь не волноваться раньше времени. Мне не следовало упоминать, что Джо знала о моем ночном пребывании. Если бы я этого не сделала, Вселенная, несомненно, не смущала бы меня так прямо сейчас.

— Знаю, что тебе нужно собираться в школу, — говорит Джо, — но сначала хочу кое о чем с тобой поговорить.

У нее темные круги под глазами, а волосы немного растрепаны и выбиваются из свободного пучка, завязанного на затылке. В последнее время она выглядит все более и более уставшей. Я ничего не говорила Каллану, не хотела показаться грубой, но сегодня утром она выглядит так, будто пробежала марафон, а потом целую неделю отказывалась спать.

— Хорошо. Конечно. Если речь о том, что я остаюсь…

— Нет, нет, дело не в этом. — Джо качает головой, глядя на дно своей кофейной чашки. Содержимое внутри собралось наверху молочной пленкой, очень сомневаюсь, что жидкость все еще теплая. Она жестом приглашает меня сесть рядом с ней, что я и делаю, с каждой секундой все больше и больше нервничая. — Речь о другом, — говорит она. — Мне определенно не следует говорить с тобой об этом до Каллана, но я просто… не знаю, что еще мне делать.

В ее глазах стоят слезы, в тех же темно-карих, теплых, добрых глазах, точно таких же, как и у ее сына, и тяжелая, темная тяжесть давит на меня изнутри. Знаю, что она собирается сказать. Понятия не имею, как, но внезапно понимаю, что это совсем не хорошо.

Джо делает глубокий вдох.

— Я больна, — выпаливает она. — Действительно очень больна. Я знала уже некоторое время, но я... я хотела подождать. Мой врач надеялся, что химиотерапия все исправит. К сожалению... к сожалению, это не так.

Я сижу неподвижно, ошеломленная, не в силах ничего сказать, моргнуть, сглотнуть, даже смутно понять, что она мне говорит.

— Подумала, что лучше подождать, пока точно не узнаю, сколько времени у меня осталось, прежде чем рассказать вам обоим. А теперь, ну, теперь я знаю. Мои врачи считают, что мне осталось около восьми месяцев. Может быть, год, если продолжу лечение. Не знаю, смогу ли я…

Я разрыдалась, не в силах удержаться. Из моего рта не выходит ни звука, но на меня обрушивается мощная волна печали. Лицо Джо морщится в маску боли и страдания. Она берет мои руки в свои, проводит по ним пальцами вверх и вниз.

— О, милая девочка. Милая девочка, иди сюда.

Джо обнимает меня, и я рыдаю в ее рубашку. От нее пахнет дезинфицирующим средством и стиральным порошком. Медленно поглаживая мои волосы, она шепчет мне что-то успокаивающее, и удивляюсь, как я никогда не замечала, что кожа ее рук такая бледная, почти прозрачная, тонкая, как крыло бабочки, и что кажется, что вот-вот упадет в обморок от усталости.

— Мне очень жаль, Корали. Действительно не могу выразить, как мне жаль. Я надеялась быть на вашей свадьбе. Увидеть, как ты выходишь замуж за моего сына. Я хотела помочь тебе, когда родится первый ребенок. Я хотела… — слова застревают в горле, и на секунду она замолкает. — Я хотела увидеть... замечательную жизнь, которую вы двое строите вместе. Но у меня такое чувство, что... я как-нибудь увижу это. О, боже, мне очень жаль. Ш-ш-ш, ну же.

Джо сжимает меня в объятиях, и меня переполняет это ужасное чувство несправедливости.

С тех пор как умерла моя мама, я ни разу не испытывала к ней неприязни. Не в реальном или значимом смысле. Мне было бесконечно грустно, что ее не было рядом, но я никогда не ненавидела ее за то, что она решила сделать. Она больше не могла этого выносить, и я всегда это понимала. Но сейчас так зла на нее.

Мама съехала с моста, решила отказаться от своей жизни и попрощаться со всеми. Она отдала дарованную ей жизнь. А теперь Джо, женщина, которая, по сути, относилась ко мне, как к своей дочери с тех пор, как я ее встретила, говорит мне, что она умирает и ей больно, потому что не сможет присутствовать на всех монументальных событиях в моей жизни. Это реально больно. Это так чертовски больно, что я не знаю, как смогу это пережить.

— Но почему? — спрашиваю я. — Что случилось? Почему они ничего не могут сделать?

Тот факт, что Джо — врач, делает ситуацию в десять миллионов раз хуже. Кажется, что специалисты в больнице должны что-то сделать для одного из своих коллег. Знаю, что мысль, что практикующие врачи воздерживаются от действительно хороших методов лечения для людей, которые им нравятся, нелепая, но она все же приходит в мою голову.

— Лимфома Ходжкина, — тихо говорит Джо. — Это трудно обнаружить на начальных стадиях. Рак распространяется повсюду, прежде чем кто-либо узнает об этом. Никто не виноват, Корали. Никто не виноват. Это просто... жизнь. Умирать — часть жизни, верно? Просто я отправляюсь в это путешествие немного раньше, чем планировала.

Чувствую, как сдавленный всхлип пытается вырваться из моего горла. Мне приходится перестать дышать, чтобы не завыть и не разбудить Каллана.

— Когда вы собираетесь ему сказать?

— После того, как ты уйдешь, — говорит Джо. — Надеюсь, ты простишь меня за то, что я взвалила это на твои плечи раньше, чем на его, но теперь ты ему понадобишься, Корали. Сильный и храбрый, мой прекрасный, замечательный сын, но он не сможет справиться с этим самостоятельно. Ты... ты ведь сможешь быть рядом с ним, когда... он будет нуждаться в тебе? — Она едва может говорить.

Я почти ничего не вижу сквозь слезы. Вместе мы полная неразбериха. Киваю, пытаясь подавить боль и страх, которые чувствую, когда Джо прижимает меня к себе.

— Ты хорошая девочка, Корали. У тебя добрая душа. Мне очень не хочется с тобой прощаться.

Я больше не могу этого выносить. Вырываюсь из ее объятий и выбегаю из дома, пока окончательно не потеряла самообладание. Снаружи пошел мелкий дождь, пятнами покрывая тротуар и дорожку, ведущую к моему дому. Странный, зловещий свет окутал все вокруг, пурпурный и синий, злой, как будто рассвет тоскует по Джо, и по мне и скоро по Каллану.