Любить, бояться, убивать

Конвоир толкнул его обратно, за стол.

Синичкин улыбнулся:

– Миша, не надо обманывать. Я специально ездил к Кулаеву, и он мне все рассказал. Ты ему как раз ответил. И тебе очень понравился его план. Развалить любой ценой квест. И подставить Ольгу. Сумма тебя тоже вполне устроила.

– Ну, хорошо. Допустим, ответил. Но потом подумал и понял: это слишком рискованно. И решил не связываться. Так что я не получал от него никаких денег! – жалобно пропищал Анкудинов. – И заданий его не выполнял!

– А на какие средства тогда кредит погасил? – лукаво спросил Паша.

– На скачках выиграл, – буркнул Михаил.

Перепелкин снисходительно взглянул на Синичкина:

– Ты думаешь, мы не знаем, что ты ездил в Вельск? И не проверяли счета Кулаева? Этот человек мог планировать что угодно. Но денег Анкудинову – или кому бы то ни было – он не платил.

Паша стойко выдержал удар и елейным тоном обратился к Сане:

– Я знаю. Наша полиция вездесуща. Не сомневаюсь, что вы нашли и того, кто камеры на подъездах возле «Школы танцев» из строя вывел.

Перепелкин вздохнул:

– Их семнадцатого сломали. А убийство – фактически в ночь на двадцатое случилось. Какая связь?

– Ошибаешься, – триумфально молвил Синичкин, – связь есть. Повредили их не случайно. Происшествие связано с убийством напрямую. И я выяснил – кто и зачем это сделал.

Вот он – классический, наглый мужской шовинизм.

Моя идея, мое прекрасное исполнение – но выяснил ОН.

А дальше пошло еще круче.

Паша обернулся ко мне и велел приказным тоном:

– Римма, приведи их.

Будто я ему девчонка на побегушках.

Но бороться за свои права в присутствии Перепелкина я не стала. Да и секретарскую выучку из себя так легко не вытравишь.

– Есть, шеф, – отозвалась я.

И побежала в соседний офис.





Римма




Того, кто вывел из строя камеры, я взялась вычислять немедленно после того, как вернулась из Южного порта. Подъездов в доме, к счастью, было четыре. Камеры на двух из них продолжали работать. Их обе «черный человек» миновал и попал в объективы.

Когда я увидела с помощью «Безопасной Москвы» его лицо, то едва со стула не грохнулась. Потому что прекрасно злоумышленника знала.

Это был Ярик Дорофеев.

Сейчас он, вместе со Стеллой, пил у наших соседей, в турагентстве, чай с сушками.

Оба гостя были бледны. Но если брови Стеллы оказались хмуро сдвинуты, то лицо Ярика сочилось безмятежностью.

Пара вошла в кабинет.

– О, господи! – ахнул Перепелкин. – Дорофеев! Ты зачем здесь?

Ярослав с интересом осмотрелся. Его взгляд уперся в запястья Анкудинова, скованные наручниками.

Михаил глядел недоуменно. А Ярик ткнул в него пальцем и радостно заявил:

– Вот! Это тот самый дядя! Мне Римма показывать фотографию!

– Что? – нахмурился Перепелкин.


– Ярик, молчи! – приказала Стелла и исподлобья взглянула на полицейского:

– Давайте лучше я расскажу.





* * *


Стелла много недель ждала: когда Ярослав выкинет свою зазнобу из головы. Она чувствовала: любимый до сих пор сохнет по балерине. Хотя Ярик Ольгу никогда не упоминал. Не порывался с ней встретиться. Но иногда включал по Ютьюбу «Баядерку» или несносный современный балет «Артефакт-сюита». Смотрел не отрываясь. Кусал губы. Вздыхал. И Стелла была тогда готова сама поехать к танцовщице и ее придушить.

Она никогда не уставала: между делом вставить в разговоре, что балерина та еще стерва. Что Ольга нагло Ярика использовала. Деньги из него тянула. А едва замаячил на горизонте нормальный кавалер, немедленно выкинула из своей жизни.

Ярослав не спорил. Любил Стеллу – почти каждую ночь. Зарплату отдавал до копейки – она по ведомости проверяла. Выполнял все, что просила. Посуду мыл, пылесосил. Сопровождал в кино и магазины. Ходил в Центр реабилитации, терпеливо работал над коррекцией поведения и речи. Стелла сначала мечтала: чтобы любимого дееспособным признали, и замуж выйти. Но потом решила: от штампа в паспорте никакой выгоды нет. Лучше уж пенсию по инвалидности получать. Но занятия все равно продолжали. Чем нормальней Ярик станет, тем лучше.

Ей хорошо с ним было. Только бы Ольга из их жизни исчезла – навсегда.

По счастью, он хотя бы про нее не говорил. Но в середине сентября начал неприкрыто нервничать.

Ночами не спал, и объятиями его было не успокоить – отворачивался. На работе стал рассеянным, фамилии и последние пожелания на траурных лентах писал с ошибками, начальник сердился. Дома часто метался по квартире из угла в угол. Грыз ногти. Закусывал – иногда до крови – губу.

Стелла, конечно, немедленно стала выпытывать: что случилось. Ярик смотрел печально, бормотал:

– Не хочу говорить. Расстраивать тебя.

Тут и гадать не надо: опять Говоруша являлся.

– Что ОН тебе сказал? – потребовала ответа Стелла.

Ярик насупился:

– Ты сердиться.

– Переживу. Говори.

Ярик долго не упирался:

– Во сне каждую ночь видеть подъезд. Человек с пистолетом. Он стрелять. И Ольга рядом.

– Он в твою Ольгу стреляет? – уточнила Стелла.

– Не знать. Но она рядом. Опасность рядом. Я волноваться.

– Кому она нужна – еще стрелять в нее? – возмутилась Стелла.

– Ольга многим нужна. – Глаза печальные. – Я не хотеть, чтобы она умирать.

– Но как ты ей помочь поможешь?

– Я знать, где этот подъезд.

– Где?

– Ольга работать там. Я ездить. Смотреть. Давно. Август.

– Зачем ты ездил туда?!

– Стелла, не давить на меня. Я просто смотреть на нее. Издалека.

– Сволочь ты!

Она разрыдалась.

Ярик обнимал, целовал, шептал ласковое.

Но глаза оставались тревожными. И отражали – не ее, но мерзкую Ольгу.

И Стелла устало спросила:

– Что ты будешь делать?

– Охранять Ольга. Все время, пока опасность не миновать.