Лягушачий король
Часть 59 из 80 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Из коридора раздались требовательные голоса.
– Труба зовет, – сказал Костик, спрыгнул со стула и подхватил с дивана свою бейсболку.
– За что ты недолюбливаешь Олейникова? – спросил Макар, поворачиваясь на крутящемся сиденье вслед за ним.
– За холодное самодовольство бездарности, – отрезал Волчок. – За то, что его постановки – не от таланта, а от ума. Ума Егорушке боженька отсыпал в избытке, но во всем остальном он творческий импотент.
«А ты, дружок, завистлив», – подумал Макар.
– Девочки, проводите нашего гостя, – слегка растягивая слова, позвал Костик.
Макар встал.
– Почему Щербатых не написал книгу? – спросил он, уже стоя в дверях.
В зеркале он увидел, что черты Костика заострились, как у вампира.
– Не знаю, – после паузы сказал тот. – Без понятия.
Егор нашел фотографию быстрее, чем обещал. Вскоре на телефон Макара он прислал два снимка. На одном трехлетний карапуз надувал щеки, сидя на игрушечной лошадке. На втором восьмилетний темноглазый мальчуган, стриженый, тощий, жался к миловидной кудрявой женщине – по-видимому, той самой подруге Лианы.
«Признаки криминальной судьбы», – вспомнил Макар и пренебрежительно фыркнул. «В сорок лет уже можно не сводить счеты с младшим братом. Тем более покойным».
Мальчуган действительно не был похож ни на Егора, ни на Лиану. Однако Илюшин не мог отделаться от ощущения, что Коля ему кого-то напоминает. Он даже просмотрел фотографии актеров, которым приписывали в свое время романы с Лианой, но ничего не нашел.
В девяносто пятом, когда убили Свету Капишникову, мальчику было всего девять. Дотошный Илюшин проверил рассказ режиссера и убедился, что брат Егора погиб в две тысячи шестнадцатом, всего лишь месяц спустя после выхода на свободу.
Элле Домбровской было сорок три. Те же зеленые глаза, чувственный рот; кожа гладкая, как перчатка. Все в этом лице было безукоризненно: от идеально ровных бровей до крошечной родинки на подбородке. В юности Элла была очень красива, но с возрастом в ней появился лоск.
Лоск зрелой женщины сорока трех лет.
Элла вцепилась в свою красоту двумя руками, точно в сумочку, которую выдирает обнаглевший вор. В сумочке хранилось самое ценное. Элла служила своему телу как божеству, и божество платило ей сполна. Однако в ее прекрасных глазах застыли ужас и злость. Как несправедливо, что такая прекрасная женщина обречена стареть! Как отвратительно, что толпы юных красавиц взрастают с каждым годом, словно брошенные в землю зубы дракона, и армия их растопчет ее, не заметив.
С частным сыщиком она согласилась встретиться в маленьком ресторане в центре Москвы. Витая лестница привела его на второй этаж с высоким, как в церкви, потолком. На мысли о храме наводили и облупившиеся стены с фресками. Но была ли это настоящая обветшалость или ее имитация, Илюшин не разобрал.
Среди этих старых стен, просивших о шелесте птичьих крыл и звоне колоколов, звучали деловые разговоры под музыку корейских поп-групп. Красивые, хорошо одетые женщины улыбались некрасивым, плохо одетым мужчинам.
Элла сидела на диванчике у стены и пила коктейль. По быстрому взгляду официанта, заменившего ее бокал, Макар понял, что это не второй и даже не третий.
Она секунду колебалась: то ли царственным жестом протянуть руку, то ли ограничиться кивком. Экономия действий победила: Элла сдержанно кивнула.
«Удивительно, – думал Макар, разглядывая ее. – Такая молодая женщина – и такая старая».
– Ну, чего там? Егор, что ли, грохнул кого-нибудь?
Элла хрипло хихикнула, и Илюшин понял, что она пьянее, чем кажется.
– А что, были предпосылки?
– Он с юности в меня влюблен. А я сейчас, знаете, в отношениях, и он не может этого перенести…
Илюшин выслушал подробную историю о драмах окружавших Эллу мужчин. Все они хранили в сердце недостижимый идеал, но вынуждены были жить с простыми унылыми женами.
Драма самой Домбровской, как он прекрасно знал, заключалась в том, что ее бросил муж-режиссер. Благодаря ему у Эллы были роли: не великие, но позволявшие ей держаться на гребне популярности. Ушел он к актрисе двадцати пяти лет, серой мышке. В толпе эту девочку взгляд не выделил бы из прочих. Простое чистое лицо без выразительных черт.
Однако перед камерой мышка превращалась в того, кто нужен режиссеру. Она могла быть дурнушкой с той же легкостью, что и красавицей.
А Элла могла быть только собой.
– На одной из ваших встреч в квартире Нины Тихоновны Ельчуковой у ее племянника и Егора Олейникова случился конфликт, – сказал Илюшин.
– Почему вы об этом спрашиваете? Я думала, вы расследуете убийство.
– Так и есть. Вы помните, что между ними произошло?..
Элла плотно обхватила губами соломинку.
– Это тема не для ужина, – недовольно сказала она, с трудом оторвавшись от коктейля.
Однако Макар не собирался сдаваться. Он убедил Эллу, что до ужина еще далеко, а она поможет расследованию, если изложит свои воспоминания. Основным аргументом послужил очередной коктейль, который заказал для нее Илюшин.
– Егор что-то сделал с этим мальчиком… Вроде бы толкнул. Он упал, разбил лицо… Боже, помню как сейчас: мои желтые туфли все забрызганы кровью…
«Кровь гораздо эстетичнее рвоты», – согласился про себя Макар.
– А потом его вынимали из петли, – внезапно добавила Элла. – Он сорвал нам вечер.
– Вы говорите об Иване? Племяннике Нины Ельчуковой?
– Да, да! – раздраженно подтвердила она. – Племяннике, о ком же еще! Терпеть не могу подростков! Он был такой забавный, пока крутился вокруг меня, как щеночек. А потом взял и побежал вешаться. Фу-у! Дурачок, что с него взять… Самоубийство – это вообще-то страшный грех! – Тон ее внезапно стал нравоучительным. – Меня однажды водили в храм, в ограде которого похоронен самоубийца. Их там нельзя хоронить, а в этом храме нарушили запрет. Я подошла к нему и увидела такую жуткую ауру… – У нее расширились глаза. – Вы не представляете! Вообще я крещеная, у меня с детства были способности… экспло… истра…
– Экстрасенсорные, – сжалился Макар.
– Да, вот именно! Это даже один батюшка сказал, я еще маленькая была, меня к нему няня приводила, а он заметил и говорит…
– Кто спас Ивана, вы не помните?
Она раздосадованно поджала губы.
– Ну, Щербатых. И еще кто-то… Да это все было позерство! Мальчик просто хотел привлечь мое внимание. Все так делают, господи!
Противореча себе самой, она сразу принялась рассказывать, как была потрясена его поступком. Постепенно, продвигаясь в ее вранье, словно в ряске и водорослях, которые нужно отодвинуть, чтобы увидеть чистую воду, Макар примерно уяснил, как было дело.
Отмыв туфли с помощью Костика, Элла вышла и брезгливо заметила, что не нужно пускать в общество пьяных детей. О том, что именно их общество и напоило Ивана, как-то позабылось.
Иван, услышав ее слова, исчез. Элла продолжала веселиться, пока из соседней комнаты не раздались крики. Нины не было в квартире, она вышла к соседке. Иван заперся в ее спальне, закрепил на люстре бельевую веревку и пытался повеситься.
На его счастье, он неумело завязал узел. Щербатых, заподозрив что-то, выбил дверь и нашел его полузадушенным, но живым. Он позвал двоих приятелей – фамилии их были в списке Макара – и вместе они привели подростка в чувство.
Собственно, помощи не потребовалось. Очухавшись, Иван просто встал и ушел, напоследок обматерив спасителей.
Демьян хотел вызвать скорую, но Ельчуков исчез.
– Когда вы видели его в последний раз? – спросил Макар.
– Ой, я такое не запоминаю… Даже не знаю, как он сейчас выглядит.
Домбровская не присутствовала на похоронах Нины Тихоновны. Она сообщила, что физиологически против похорон. Макар не стал уточнять, что она вкладывает в это высказывание. Он смотрел на эту сытую глупую женщину и прикидывал, можно ли извлечь из нее еще пользу.
– Демьян Щербатых вроде бы собирался написать книгу о Нине Ельчуковой, – неожиданно для себя сказал он.
Элла прыснула.
– Разве нет? – удивился Макар.
– Ой, хи-хи! Щербатых… – Она замахала на него руками и зашлась в приступе хохота. С соседних столиков на них стали оглядываться. Элла прокашлялась и осушила свой бокал. – Ой, вот вы мне напомнили! Это же бомба… Но тс-с-с! – Она прижала палец к губам. – Я обещала хранить чужие секреты! Даже такой халесенький мальчик не сможет меня разговорить… – Элла потрепала Илюшина по щеке влажной ладонью. – Если, конечно, у него нет для меня какого-то сюрпри-иза…
«Как сложно с красивыми бабами на излете красоты, – страдальчески размышлял Илюшин. – Черная дыра, ей-богу».
С коктейлями тоже пришлось притормозить. Ему не нужна была пьяная бесчувственная женщина, не способная связать и двух слов.
– Почему ты мне выкаешь? – капризно спросила она. – Прямо как старухе! Ты что, считаешь, я старая?
– Над ней не властны годы, – процитировал Макар, – не прискучит ее разнообразие вовек…
– Мило! А дальше?
– …в то время как другие пресыщают, она тем больше возбуждает голод, чем меньше заставляет голодать. В ней даже и…
Он споткнулся. Дальше цитировать было опасно.
– Забыл, – солгал Макар. – Расскажи про книгу Демьяна.
– Ты зануда! – Она надулась. – Ладно, слушай! Только никому-никому!.. Демьян нанял… хи-хи-хи! – Марка! А Марк… ну, ты знаешь Марка!.. Он такая душка, но свободных нравов. И он его… Ты понимаешь, да? А это же… ну, с его-то поклонницами! И если раздули бы, то конец, все, не подняться…
Домбровская подмигивала, понижала голос, хихикала, стреляла глазками, и из всего этого он мог понять только, что имеет дело с какой-то скабрезной историей.
Так и оказалось. Из недомолвок и намеков Илюшин в конце концов сложил картинку.
Демьян нанял для книги не кого-нибудь, а Марка Пронина: скандально известного журналиста, специализирующегося на светской хронике. Пронин и сам часто становился ее героем. Сын известной поэтессы, он писал остро и хлестко, вел популярный канал на YouTube, носил прозвище «белокурая бестия» и едва избежал тюрьмы, когда его обвинила в домогательствах пятнадцатилетняя дочь знакомого, начинающая модель.
Пронин с Демьяном начали вместе работать над книгой. Нина Тихоновна не разрешала использовать диктофон. Щербатых записывал за ней в блокнот. Расшифровка, с учетом проблем актера с письмом, была делом непростым. Журналист стал ему в этом помогать, они проводили вместе все больше времени…
– Ну, и переспали, – скучающим голосом сообщила Элла. – Надо было ему наплевать на старуху и писать ее на диктофон. Все из-за этого блокнота.
– Труба зовет, – сказал Костик, спрыгнул со стула и подхватил с дивана свою бейсболку.
– За что ты недолюбливаешь Олейникова? – спросил Макар, поворачиваясь на крутящемся сиденье вслед за ним.
– За холодное самодовольство бездарности, – отрезал Волчок. – За то, что его постановки – не от таланта, а от ума. Ума Егорушке боженька отсыпал в избытке, но во всем остальном он творческий импотент.
«А ты, дружок, завистлив», – подумал Макар.
– Девочки, проводите нашего гостя, – слегка растягивая слова, позвал Костик.
Макар встал.
– Почему Щербатых не написал книгу? – спросил он, уже стоя в дверях.
В зеркале он увидел, что черты Костика заострились, как у вампира.
– Не знаю, – после паузы сказал тот. – Без понятия.
Егор нашел фотографию быстрее, чем обещал. Вскоре на телефон Макара он прислал два снимка. На одном трехлетний карапуз надувал щеки, сидя на игрушечной лошадке. На втором восьмилетний темноглазый мальчуган, стриженый, тощий, жался к миловидной кудрявой женщине – по-видимому, той самой подруге Лианы.
«Признаки криминальной судьбы», – вспомнил Макар и пренебрежительно фыркнул. «В сорок лет уже можно не сводить счеты с младшим братом. Тем более покойным».
Мальчуган действительно не был похож ни на Егора, ни на Лиану. Однако Илюшин не мог отделаться от ощущения, что Коля ему кого-то напоминает. Он даже просмотрел фотографии актеров, которым приписывали в свое время романы с Лианой, но ничего не нашел.
В девяносто пятом, когда убили Свету Капишникову, мальчику было всего девять. Дотошный Илюшин проверил рассказ режиссера и убедился, что брат Егора погиб в две тысячи шестнадцатом, всего лишь месяц спустя после выхода на свободу.
Элле Домбровской было сорок три. Те же зеленые глаза, чувственный рот; кожа гладкая, как перчатка. Все в этом лице было безукоризненно: от идеально ровных бровей до крошечной родинки на подбородке. В юности Элла была очень красива, но с возрастом в ней появился лоск.
Лоск зрелой женщины сорока трех лет.
Элла вцепилась в свою красоту двумя руками, точно в сумочку, которую выдирает обнаглевший вор. В сумочке хранилось самое ценное. Элла служила своему телу как божеству, и божество платило ей сполна. Однако в ее прекрасных глазах застыли ужас и злость. Как несправедливо, что такая прекрасная женщина обречена стареть! Как отвратительно, что толпы юных красавиц взрастают с каждым годом, словно брошенные в землю зубы дракона, и армия их растопчет ее, не заметив.
С частным сыщиком она согласилась встретиться в маленьком ресторане в центре Москвы. Витая лестница привела его на второй этаж с высоким, как в церкви, потолком. На мысли о храме наводили и облупившиеся стены с фресками. Но была ли это настоящая обветшалость или ее имитация, Илюшин не разобрал.
Среди этих старых стен, просивших о шелесте птичьих крыл и звоне колоколов, звучали деловые разговоры под музыку корейских поп-групп. Красивые, хорошо одетые женщины улыбались некрасивым, плохо одетым мужчинам.
Элла сидела на диванчике у стены и пила коктейль. По быстрому взгляду официанта, заменившего ее бокал, Макар понял, что это не второй и даже не третий.
Она секунду колебалась: то ли царственным жестом протянуть руку, то ли ограничиться кивком. Экономия действий победила: Элла сдержанно кивнула.
«Удивительно, – думал Макар, разглядывая ее. – Такая молодая женщина – и такая старая».
– Ну, чего там? Егор, что ли, грохнул кого-нибудь?
Элла хрипло хихикнула, и Илюшин понял, что она пьянее, чем кажется.
– А что, были предпосылки?
– Он с юности в меня влюблен. А я сейчас, знаете, в отношениях, и он не может этого перенести…
Илюшин выслушал подробную историю о драмах окружавших Эллу мужчин. Все они хранили в сердце недостижимый идеал, но вынуждены были жить с простыми унылыми женами.
Драма самой Домбровской, как он прекрасно знал, заключалась в том, что ее бросил муж-режиссер. Благодаря ему у Эллы были роли: не великие, но позволявшие ей держаться на гребне популярности. Ушел он к актрисе двадцати пяти лет, серой мышке. В толпе эту девочку взгляд не выделил бы из прочих. Простое чистое лицо без выразительных черт.
Однако перед камерой мышка превращалась в того, кто нужен режиссеру. Она могла быть дурнушкой с той же легкостью, что и красавицей.
А Элла могла быть только собой.
– На одной из ваших встреч в квартире Нины Тихоновны Ельчуковой у ее племянника и Егора Олейникова случился конфликт, – сказал Илюшин.
– Почему вы об этом спрашиваете? Я думала, вы расследуете убийство.
– Так и есть. Вы помните, что между ними произошло?..
Элла плотно обхватила губами соломинку.
– Это тема не для ужина, – недовольно сказала она, с трудом оторвавшись от коктейля.
Однако Макар не собирался сдаваться. Он убедил Эллу, что до ужина еще далеко, а она поможет расследованию, если изложит свои воспоминания. Основным аргументом послужил очередной коктейль, который заказал для нее Илюшин.
– Егор что-то сделал с этим мальчиком… Вроде бы толкнул. Он упал, разбил лицо… Боже, помню как сейчас: мои желтые туфли все забрызганы кровью…
«Кровь гораздо эстетичнее рвоты», – согласился про себя Макар.
– А потом его вынимали из петли, – внезапно добавила Элла. – Он сорвал нам вечер.
– Вы говорите об Иване? Племяннике Нины Ельчуковой?
– Да, да! – раздраженно подтвердила она. – Племяннике, о ком же еще! Терпеть не могу подростков! Он был такой забавный, пока крутился вокруг меня, как щеночек. А потом взял и побежал вешаться. Фу-у! Дурачок, что с него взять… Самоубийство – это вообще-то страшный грех! – Тон ее внезапно стал нравоучительным. – Меня однажды водили в храм, в ограде которого похоронен самоубийца. Их там нельзя хоронить, а в этом храме нарушили запрет. Я подошла к нему и увидела такую жуткую ауру… – У нее расширились глаза. – Вы не представляете! Вообще я крещеная, у меня с детства были способности… экспло… истра…
– Экстрасенсорные, – сжалился Макар.
– Да, вот именно! Это даже один батюшка сказал, я еще маленькая была, меня к нему няня приводила, а он заметил и говорит…
– Кто спас Ивана, вы не помните?
Она раздосадованно поджала губы.
– Ну, Щербатых. И еще кто-то… Да это все было позерство! Мальчик просто хотел привлечь мое внимание. Все так делают, господи!
Противореча себе самой, она сразу принялась рассказывать, как была потрясена его поступком. Постепенно, продвигаясь в ее вранье, словно в ряске и водорослях, которые нужно отодвинуть, чтобы увидеть чистую воду, Макар примерно уяснил, как было дело.
Отмыв туфли с помощью Костика, Элла вышла и брезгливо заметила, что не нужно пускать в общество пьяных детей. О том, что именно их общество и напоило Ивана, как-то позабылось.
Иван, услышав ее слова, исчез. Элла продолжала веселиться, пока из соседней комнаты не раздались крики. Нины не было в квартире, она вышла к соседке. Иван заперся в ее спальне, закрепил на люстре бельевую веревку и пытался повеситься.
На его счастье, он неумело завязал узел. Щербатых, заподозрив что-то, выбил дверь и нашел его полузадушенным, но живым. Он позвал двоих приятелей – фамилии их были в списке Макара – и вместе они привели подростка в чувство.
Собственно, помощи не потребовалось. Очухавшись, Иван просто встал и ушел, напоследок обматерив спасителей.
Демьян хотел вызвать скорую, но Ельчуков исчез.
– Когда вы видели его в последний раз? – спросил Макар.
– Ой, я такое не запоминаю… Даже не знаю, как он сейчас выглядит.
Домбровская не присутствовала на похоронах Нины Тихоновны. Она сообщила, что физиологически против похорон. Макар не стал уточнять, что она вкладывает в это высказывание. Он смотрел на эту сытую глупую женщину и прикидывал, можно ли извлечь из нее еще пользу.
– Демьян Щербатых вроде бы собирался написать книгу о Нине Ельчуковой, – неожиданно для себя сказал он.
Элла прыснула.
– Разве нет? – удивился Макар.
– Ой, хи-хи! Щербатых… – Она замахала на него руками и зашлась в приступе хохота. С соседних столиков на них стали оглядываться. Элла прокашлялась и осушила свой бокал. – Ой, вот вы мне напомнили! Это же бомба… Но тс-с-с! – Она прижала палец к губам. – Я обещала хранить чужие секреты! Даже такой халесенький мальчик не сможет меня разговорить… – Элла потрепала Илюшина по щеке влажной ладонью. – Если, конечно, у него нет для меня какого-то сюрпри-иза…
«Как сложно с красивыми бабами на излете красоты, – страдальчески размышлял Илюшин. – Черная дыра, ей-богу».
С коктейлями тоже пришлось притормозить. Ему не нужна была пьяная бесчувственная женщина, не способная связать и двух слов.
– Почему ты мне выкаешь? – капризно спросила она. – Прямо как старухе! Ты что, считаешь, я старая?
– Над ней не властны годы, – процитировал Макар, – не прискучит ее разнообразие вовек…
– Мило! А дальше?
– …в то время как другие пресыщают, она тем больше возбуждает голод, чем меньше заставляет голодать. В ней даже и…
Он споткнулся. Дальше цитировать было опасно.
– Забыл, – солгал Макар. – Расскажи про книгу Демьяна.
– Ты зануда! – Она надулась. – Ладно, слушай! Только никому-никому!.. Демьян нанял… хи-хи-хи! – Марка! А Марк… ну, ты знаешь Марка!.. Он такая душка, но свободных нравов. И он его… Ты понимаешь, да? А это же… ну, с его-то поклонницами! И если раздули бы, то конец, все, не подняться…
Домбровская подмигивала, понижала голос, хихикала, стреляла глазками, и из всего этого он мог понять только, что имеет дело с какой-то скабрезной историей.
Так и оказалось. Из недомолвок и намеков Илюшин в конце концов сложил картинку.
Демьян нанял для книги не кого-нибудь, а Марка Пронина: скандально известного журналиста, специализирующегося на светской хронике. Пронин и сам часто становился ее героем. Сын известной поэтессы, он писал остро и хлестко, вел популярный канал на YouTube, носил прозвище «белокурая бестия» и едва избежал тюрьмы, когда его обвинила в домогательствах пятнадцатилетняя дочь знакомого, начинающая модель.
Пронин с Демьяном начали вместе работать над книгой. Нина Тихоновна не разрешала использовать диктофон. Щербатых записывал за ней в блокнот. Расшифровка, с учетом проблем актера с письмом, была делом непростым. Журналист стал ему в этом помогать, они проводили вместе все больше времени…
– Ну, и переспали, – скучающим голосом сообщила Элла. – Надо было ему наплевать на старуху и писать ее на диктофон. Все из-за этого блокнота.