Лягушачий король
Часть 54 из 80 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Но он чувствовал, что, кроме него, на артистов из темноты смотрит кто-то еще.
Илюшин кружил, точно акула, почуявшая кровь, вокруг студенческой компании Егора Олейникова.
«Мы все ему завидовали…» – сказал Демьян.
«Три близких Егору человека были убиты…»
Ненависть ходит рука об руку с завистью.
Мог ли кто-то ненавидеть Егора Олейникова настолько сильно, чтобы последовательно расправляться с близкими ему людьми?
Лиана покончила с собой. Это случилось в июне. В сентябре того же года погибла Полина Грибалева. Егор должен был встретиться с ней в понедельник. У них намечался роман. Несмотря на свое обаяние, Олейников трудно сходился с девушками. Собственно, все в один голос заявили, что подруги у Егора не было.
«Но тогда почему убийца ждал столько лет, чтобы прикончить Нину Тихоновну?»
Макар записал: проверить, кто из причастных к делу был в отъезде или в местах заключения с девяносто пятого по две тысячи десятый.
Он поговорил с сокурсниками Егора Олейникова. Полину Грибалеву помнили многие. Мужчины отзывались о ней как о милой простоватой девушке. Женщины были жестче в оценках. «Цепкая провинциалка, которая нацелилась на перспективного столичного мальчика», – сказала одна. «Некрасивая, хитрая и себе на уме», – сказала другая.
Отыскалась даже старая бумажная фотография Грибалевой.
Макар не назвал бы ее некрасивой. Длинные светло-русые волосы обрамляли круглое курносое лицо. Полина смотрела в объектив почти вызывающе, будто говоря, что добьется не меньшего, чем окружающие ее красавицы.
Последним из собеседников Илюшина был малоизвестный сериальный актер. Когда-то самый красивый из приятелей Егора, теперь он выглядел состарившимся раньше времени.
Актер подержал в руках фотографию и со вздохом вернул сыщику.
– В нашей компании к Полине относились, в общем, пренебрежительно. Я этим не горжусь. Во мне тоже гнездился эдакий противненький снобизм. Она не была глупа. Уж точно не глупее большинства наших девчонок! У нас хватало образцовых дур вроде Элки Домбровской. Полина просто знала, чего она хочет. А хотела она Егора! У нее были самые что ни на есть посконно-домотканые фантазии, в которых она подавала ему борщ и сидела, подперев щеку ладонью, с мечтательным взглядом, – вот, знаешь, как в финале «Москва слезам не верит».
– А Егор? – спросил Макар.
– Егор… Послушай, что может понимать о себе мальчишка девятнадцати лет! Я думаю, Полина была самая наблюдательная из всех нас. Она сразу увидела, как далеко этот мальчишка пойдет. Мы считали Егора хорошим парнем, умницей, но – не блестящим, нет, не блестящим. Вот Щербатых – тот прямо-таки искрил! На общем эффектном фоне Егор несколько терялся. М-да. Так я начал с того, что мы считали себя проницательными, потому что видели Полинины матримониальные замыслы насквозь. А Егор… Он не то чтобы не отвечал ей взаимностью… Я думаю, до какого-то времени он просто не задумывался об этом. Столько всего увлекательного вокруг! Учеба, тусовки, поездки, пьяный треп до утра, клубы, бары, театры, кино… И вдруг он ее как-то разглядел! Они только успели сделать шаг навстречу друг другу – и все оборвалось. Страшная смерть! Ох-ох-ох… И уже тогда кое-кто шипел, что для Егора так даже лучше: найдет женщину себе под стать. Однако прошло столько лет, а Егор так и не женился. Если ты спросишь наших злыдней, тебе будут намекать на нетрадиционную ориентацию. Только это вранье. Не в ориентации дело. В это трудно поверить, но и в наше паршивое время по-прежнему встречаются люди, способные полюбить один-единственный раз и всю жизнь хранить верность предмету своей любви. Даже если его больше нет в живых.
Кто был врагом Олейникова? – спросил себя Макар.
Кто мог следовать за ним достаточно долго, чтобы убивать тех, кто был ему дорог?
Илюшин сумел отыскать соседей Ельчуковой, семейную пару. Двое пенсионеров давно переехали на другой конец Москвы и очень удивились, когда у них на пороге объявился частный сыщик. Оба помнили вечеринки, которые устраивались у бывшей гримерши. «К счастью, это случалось не так часто, иначе нам пришлось бы съехать еще раньше!» – шепнул супруг.
Но что было в тысячу раз важнее, его жена сказала: Нина Ельчукова собиралась оставить завещание. В память о дружбе с матерью Егора она хотела отписать квартиру Олейникову. Не успела: ее убили раньше.
Если Нина сболтнула об этом соседям, могла упомянуть и кому-то еще.
Макар поговорил с однокурсниками Олейникова и убедился, что у Егора не было видимых врагов. Для этого он был слишком добродушен. Правда, кое-кто считал, что успехами Олейников обязан имени своей матери.
Те, кто учился с Егором и был поверхностно знаком с Лианой, отзывались о ней так же восторженно, как Демьян. Однако Макар, копая глубже, дошел до их преподавателей.
И услышал совсем другое.
– Лиана Олейникова была неуправляемая истеричка. – Старая актриса с выцветшими глазами, когда-то поражавшими своей синевой, подняла трясущуюся руку и покрутила пальцем у виска. – Именно поэтому с ней никто не мог работать. Она устраивала скандалы на съемках, могла сорвать даже спектакль, где было заявлено ее участие. Конечно, выходила замена, но ведь зритель шел на нее, на Лиану!
– Срыв спектакля в театре – это исключительный случай? – спросил внимательно слушавший Макар.
Старуха откашлялась. Поправила цветок в вазе.
Илюшин, которого предупредили о тяжелом характере его собеседницы, заранее нашел ее интервью и выяснил, какие цветы она предпочитает. Он пришел с большим букетом белых роз.
– Поймите, юноша, – хрипловато сказала старуха, – для актрис театр – последнее прибежище. За него держатся, как за спасательный круг. Век актрисы в кино очень короток. Буквально десять лет – и ты выбываешь из обоймы. Огромная, немыслимая удача, если актрисе удастся заполучить возрастные роли, играть, не знаю, Раневскую, или миссис Сэвидж, или миссис Марпл, или Розовую Даму… «Оскар и Розовая Дама», знаете? Однако я вам перечисляю сейчас спектакли, мой дорогой, а в кино – что в кино? Ни-че-го! Смехотворно мало! Если колоритной старушкой еще можно пристроиться в очередной сериал о Холмсе, то что делать пятидесятилетним? А в сорок пять? Женщин этого возраста для отечественных режиссеров не существует! Пустое место! В лучшем случае – мамаша главной героини. Четыре съемочных дня – и распишитесь за копеечный гонорар. Вы же знаете, что оплата напрямую зависит от времени на площадке? Поэтому многие затягивают съемочный процесс… И кто кинет в них камень! А потребуешь больше, покажешь норов – так на твое место десять… нет, что я говорю: двадцать, сорок актрисулек страдают в очереди: меня! возьмите меня!
Старая актриса, жалко улыбаясь, протянула к Макару руки в тщетной мольбе. В глазах заблестели слезы.
Илюшин перестал дышать.
– Дьявол, о чем я распиналась?.. Ах да! – Слезы в ее глазах мгновенно высохли. – Невостребованность для актрисы – это творческая гибель. А иногда и буквальная. Но театр – наше спасение. В театре всегда найдется роль. Театр позволяет актрисе оставаться в своем мире и получать гарантированную зарплату. Вас не смущает, мой ясноглазый ангел, что я о деньгах? В девяностые кое-кто из актрис умирал с голоду. Вы понимаете? Женщины, которые когда-то были знамениты, не могли позволить себе купить еду. Поэтому за театр держатся до последнего. Съемки подгоняют под театральный сезон, а не наоборот. Театр – это жизнь актрисы! Теперь вам понятно, что творила Лиана? Олейникова цапнула кормящую руку… нет, что рука! Она перекусила спасительную веревку, брошенную ей в бурные воды! – Актриса расхохоталась собственному сравнению. – Она могла ударить кого угодно на репетиции. Броситься на режиссера с кулаками! Вдумайтесь, юноша: на режиссера! Это то же самое, что юнге дать оплеуху капитану. Вы знали, что однажды Лиана расцарапала лицо своей гримерше? Как ее… господи… этой грубиянке, которую убили пятнадцатью годами позже? Естественно, Лиану при таком темпераменте отовсюду погнали. Да и талант ее был… не выдающимся, скажем прямо.
Эту характеристику Макар еще мог бы списать на ревность. В конце концов, Лиана навсегда осталась сорокалетней. Она не состарилась, в отличие от этой женщины с глазами как вода, в которой промыли кисточку от голубой акварели.
Однако и двое других собеседников Макара подтвердили ее отзыв.
Вот только это были мужчины.
«Неуравновешенная злобная баба», – пригвоздил один.
Второй оказался разговорчивее. «Лиана была женщиной не просто артистичной и обаятельной, она обладала вневременной красотой. В галерее Уффици похожие лица я видел на портретах великого Филиппа Липпи. Однако ее взбалмошность даже для актрисы была… непомерна. Когда такая изумительно красивая женщина остается без спутника жизни, это многое говорит о ней. Нет, она не предпочитала дам. Поверьте старому ловеласу! Лиана замечательно умела дружить с женщинами. Да, она была преданной подругой. Редчайшее качество! Я был бы несправедлив, если бы умолчал об этой стороне ее натуры. И, безусловно, она очень любила старшего сына. Воспитывала его безобразно: то баловала, то третировала… Но это вообще, знаете ли, проклятие – родиться сыном матери-актрисы! Быть обреченным вечно подпитывать ненасытное материнское эго! Обоих мальчиков она растила сама, отцы не принимали никакого участия в воспитании… Собственно, их фигуры нам и не известны! Что, простите?.. Да, разумеется: двоих мальчиков. Что вы, никакой ошибки! Я знаком только с Егором. О судьбе второго сына ничего не могу вам сказать».
– Замечательно умела дружить с женщинами, что не помешало ей расцарапать лицо подруге, – пробормотал Макар.
Он шел по району старой застройки. Вокруг алел боярышник. Пожилые женщины – няни или бабушки – с величавой медлительностью катили коляски. Макар любил новую Москву, но считал, что достоинство сохранилось лишь в этих осколках почти исчезнувшего города.
В одном из домов жила семья Светланы Капишниковой: родители и старшая сестра с мужем и детьми.
Илюшин провел у них два часа и ушел с тяжелым сердцем.
Родители девушки, чье убийство описал Хроникер, не смогли с ним толком поговорить. Мать сдалась первой: махнула рукой, ушла, и из соседней комнаты Макар расслышал тихий горестный плач. Отец держался, но на перечислении Светиных друзей голос его затих. Он замолчал и сидел, будто окаменев. В конце концов старшая дочь увела его.
Макар остался один. Он поднялся и пошел вдоль стены, разглядывая портреты.
Бабушки и дедушки. Родители Светы. Ее сестра с двумя маленькими детьми. Несколько снимков малышей. «Хорошо, что есть дети, – думал Макар, – что трехколесный велосипед стоит в коридоре…» Страшно представить, что было бы, не будь здесь новой жизни.
Он остановился перед фотографией самой Светы. Круглые локоны, помада и стрелки. Белое приталенное платье в черный горошек.
«Это что, подражание Гурченко?»
Вернулась сестра, крупная женщина, совсем не похожая на Свету.
– Светлана играла в каком-то спектакле? – спросил Илюшин, кивнув на портрет.
Ответ его разочаровал. Нет, Света не играла в спектакле, это фото из ее повседневной жизни.
Сестра рассказала, что Капишникова всерьез увлекалась модой пятидесятых. Она выискивала одежду в комиссионках и по знакомым. В основу большинства ее образов лег стиль «нью-лук». Света носила платья с рукавами-фонариками, расклешенные юбки. Утягивала талию, подбирала перчатки в тон шляпке и сумкам. Ее гордостью была обувь, доставшаяся от дальней родственницы: целый чемодан туфелек и ботинок. «А еще – муфты, – сказала Макару старшая сестра Капишниковой, вытирая слезы. – Не представляю, кто в Москве в двухтысячных мог бы естественно пользоваться муфтой… А наша Света – легко! Она душила мех капелькой столетних духов, которые стоили, наверное, половину ее зарплаты. Если ей приходилось шить, выискивала по барахолкам старые материалы. Никакой синтетики! Использовала шифон, креп-жоржет, кажется. И другие ткани. Она замечательно шила!»
Другая женщина в этих нарядах заслужила бы славу городской сумасшедшей. Но Света носила их с великолепной уверенностью. А главное, они и в самом деле ей очень шли. «Она как будто родилась для них, – сказала сестра. – Ей нравилось играть, будто она девушка из другого времени, попавшая в наши дни».
С близкими штукатура Шеломова Макару в этот день поговорить не удалось. Он прикинул, к кому поехать вечером, и выбрал следователя.
– Вы что-нибудь вытащили из компьютера Юренцова? – спросил он с порога.
Алексей Борисович хотел осадить наглеца, но взглянул на сыщика и сжалился.
– Установили, откуда заказчик выходил с ним на связь. Это три интернет-кафе в разных районах города.
– Хитрый, сволочь… – пробормотал Макар. – Но так ведь даже проще. Посмотреть записи с камер. Один посетитель в трех кафе – вот и Хроникер.
Он сам чувствовал, что выражается косноязычно. Словарный запас, казалось, обеднел вдвое. Так много слов потрачено, так мало выяснено… Портрет веселой девушки с утянутой корсетом талией не выходил из головы. Алая помада. Стрелки. Все немного утрированное, киношное. Она как будто вышла из фильма «Стиляги».
– Как вы его называете? Хроникер? Да, в этом что-то есть. С камерами не так все просто: прошло много времени, никаких записей не сохранилось. Но… – Истрик поправил очки. – …мы над этим работаем.
– А что с юристом? Котляром?
Истрик воткнул в рот зубочистку и покрутил шеей, будто не слыша вопроса.
Котляр был убит ударом молотка в висок. Орудие убийства нашли на месте преступления. Вернее, то, что от него осталось. На металле была запекшаяся кровь. Ручка обуглилась, хоть и не сгорела полностью. Молоток частично сохранился, однако в расследовании ничем помочь не мог.
Сохранилась и канистра. Убийца действовал до того грубо, что Истрик даже морщился от такой топорной работы. Прийти к юристу ночью, притащить с собой канистру бензина… Лев Котляр, как рассказали соседи, часто оставался ночевать в офисе. Он знал визитера и открыл ему дверь.
«Как, интересно, тот объяснил канистру? – думал следователь. – Или ничего не объяснял, сразу ударил?»
Пожалуй, дело было именно так. Когда Котляр повернулся спиной, гость разбил ему голову молотком. Облил офис бензином, поджег и ушел.
Да, грубо и топорно. Однако действенно.
Котляр мертв, от его документов ничего не осталось.
Информация хранилась не в «облаке», а на жестком диске компьютера, который исчез.
Ни камер, ни свидетелей. Алексей Борисович возлагал надежды на небольшую стихийную парковку. Многие водители ставили регистраторы, работающие и при выключенном двигателе. Однако здесь ему снова не повезло.
Илюшин кружил, точно акула, почуявшая кровь, вокруг студенческой компании Егора Олейникова.
«Мы все ему завидовали…» – сказал Демьян.
«Три близких Егору человека были убиты…»
Ненависть ходит рука об руку с завистью.
Мог ли кто-то ненавидеть Егора Олейникова настолько сильно, чтобы последовательно расправляться с близкими ему людьми?
Лиана покончила с собой. Это случилось в июне. В сентябре того же года погибла Полина Грибалева. Егор должен был встретиться с ней в понедельник. У них намечался роман. Несмотря на свое обаяние, Олейников трудно сходился с девушками. Собственно, все в один голос заявили, что подруги у Егора не было.
«Но тогда почему убийца ждал столько лет, чтобы прикончить Нину Тихоновну?»
Макар записал: проверить, кто из причастных к делу был в отъезде или в местах заключения с девяносто пятого по две тысячи десятый.
Он поговорил с сокурсниками Егора Олейникова. Полину Грибалеву помнили многие. Мужчины отзывались о ней как о милой простоватой девушке. Женщины были жестче в оценках. «Цепкая провинциалка, которая нацелилась на перспективного столичного мальчика», – сказала одна. «Некрасивая, хитрая и себе на уме», – сказала другая.
Отыскалась даже старая бумажная фотография Грибалевой.
Макар не назвал бы ее некрасивой. Длинные светло-русые волосы обрамляли круглое курносое лицо. Полина смотрела в объектив почти вызывающе, будто говоря, что добьется не меньшего, чем окружающие ее красавицы.
Последним из собеседников Илюшина был малоизвестный сериальный актер. Когда-то самый красивый из приятелей Егора, теперь он выглядел состарившимся раньше времени.
Актер подержал в руках фотографию и со вздохом вернул сыщику.
– В нашей компании к Полине относились, в общем, пренебрежительно. Я этим не горжусь. Во мне тоже гнездился эдакий противненький снобизм. Она не была глупа. Уж точно не глупее большинства наших девчонок! У нас хватало образцовых дур вроде Элки Домбровской. Полина просто знала, чего она хочет. А хотела она Егора! У нее были самые что ни на есть посконно-домотканые фантазии, в которых она подавала ему борщ и сидела, подперев щеку ладонью, с мечтательным взглядом, – вот, знаешь, как в финале «Москва слезам не верит».
– А Егор? – спросил Макар.
– Егор… Послушай, что может понимать о себе мальчишка девятнадцати лет! Я думаю, Полина была самая наблюдательная из всех нас. Она сразу увидела, как далеко этот мальчишка пойдет. Мы считали Егора хорошим парнем, умницей, но – не блестящим, нет, не блестящим. Вот Щербатых – тот прямо-таки искрил! На общем эффектном фоне Егор несколько терялся. М-да. Так я начал с того, что мы считали себя проницательными, потому что видели Полинины матримониальные замыслы насквозь. А Егор… Он не то чтобы не отвечал ей взаимностью… Я думаю, до какого-то времени он просто не задумывался об этом. Столько всего увлекательного вокруг! Учеба, тусовки, поездки, пьяный треп до утра, клубы, бары, театры, кино… И вдруг он ее как-то разглядел! Они только успели сделать шаг навстречу друг другу – и все оборвалось. Страшная смерть! Ох-ох-ох… И уже тогда кое-кто шипел, что для Егора так даже лучше: найдет женщину себе под стать. Однако прошло столько лет, а Егор так и не женился. Если ты спросишь наших злыдней, тебе будут намекать на нетрадиционную ориентацию. Только это вранье. Не в ориентации дело. В это трудно поверить, но и в наше паршивое время по-прежнему встречаются люди, способные полюбить один-единственный раз и всю жизнь хранить верность предмету своей любви. Даже если его больше нет в живых.
Кто был врагом Олейникова? – спросил себя Макар.
Кто мог следовать за ним достаточно долго, чтобы убивать тех, кто был ему дорог?
Илюшин сумел отыскать соседей Ельчуковой, семейную пару. Двое пенсионеров давно переехали на другой конец Москвы и очень удивились, когда у них на пороге объявился частный сыщик. Оба помнили вечеринки, которые устраивались у бывшей гримерши. «К счастью, это случалось не так часто, иначе нам пришлось бы съехать еще раньше!» – шепнул супруг.
Но что было в тысячу раз важнее, его жена сказала: Нина Ельчукова собиралась оставить завещание. В память о дружбе с матерью Егора она хотела отписать квартиру Олейникову. Не успела: ее убили раньше.
Если Нина сболтнула об этом соседям, могла упомянуть и кому-то еще.
Макар поговорил с однокурсниками Олейникова и убедился, что у Егора не было видимых врагов. Для этого он был слишком добродушен. Правда, кое-кто считал, что успехами Олейников обязан имени своей матери.
Те, кто учился с Егором и был поверхностно знаком с Лианой, отзывались о ней так же восторженно, как Демьян. Однако Макар, копая глубже, дошел до их преподавателей.
И услышал совсем другое.
– Лиана Олейникова была неуправляемая истеричка. – Старая актриса с выцветшими глазами, когда-то поражавшими своей синевой, подняла трясущуюся руку и покрутила пальцем у виска. – Именно поэтому с ней никто не мог работать. Она устраивала скандалы на съемках, могла сорвать даже спектакль, где было заявлено ее участие. Конечно, выходила замена, но ведь зритель шел на нее, на Лиану!
– Срыв спектакля в театре – это исключительный случай? – спросил внимательно слушавший Макар.
Старуха откашлялась. Поправила цветок в вазе.
Илюшин, которого предупредили о тяжелом характере его собеседницы, заранее нашел ее интервью и выяснил, какие цветы она предпочитает. Он пришел с большим букетом белых роз.
– Поймите, юноша, – хрипловато сказала старуха, – для актрис театр – последнее прибежище. За него держатся, как за спасательный круг. Век актрисы в кино очень короток. Буквально десять лет – и ты выбываешь из обоймы. Огромная, немыслимая удача, если актрисе удастся заполучить возрастные роли, играть, не знаю, Раневскую, или миссис Сэвидж, или миссис Марпл, или Розовую Даму… «Оскар и Розовая Дама», знаете? Однако я вам перечисляю сейчас спектакли, мой дорогой, а в кино – что в кино? Ни-че-го! Смехотворно мало! Если колоритной старушкой еще можно пристроиться в очередной сериал о Холмсе, то что делать пятидесятилетним? А в сорок пять? Женщин этого возраста для отечественных режиссеров не существует! Пустое место! В лучшем случае – мамаша главной героини. Четыре съемочных дня – и распишитесь за копеечный гонорар. Вы же знаете, что оплата напрямую зависит от времени на площадке? Поэтому многие затягивают съемочный процесс… И кто кинет в них камень! А потребуешь больше, покажешь норов – так на твое место десять… нет, что я говорю: двадцать, сорок актрисулек страдают в очереди: меня! возьмите меня!
Старая актриса, жалко улыбаясь, протянула к Макару руки в тщетной мольбе. В глазах заблестели слезы.
Илюшин перестал дышать.
– Дьявол, о чем я распиналась?.. Ах да! – Слезы в ее глазах мгновенно высохли. – Невостребованность для актрисы – это творческая гибель. А иногда и буквальная. Но театр – наше спасение. В театре всегда найдется роль. Театр позволяет актрисе оставаться в своем мире и получать гарантированную зарплату. Вас не смущает, мой ясноглазый ангел, что я о деньгах? В девяностые кое-кто из актрис умирал с голоду. Вы понимаете? Женщины, которые когда-то были знамениты, не могли позволить себе купить еду. Поэтому за театр держатся до последнего. Съемки подгоняют под театральный сезон, а не наоборот. Театр – это жизнь актрисы! Теперь вам понятно, что творила Лиана? Олейникова цапнула кормящую руку… нет, что рука! Она перекусила спасительную веревку, брошенную ей в бурные воды! – Актриса расхохоталась собственному сравнению. – Она могла ударить кого угодно на репетиции. Броситься на режиссера с кулаками! Вдумайтесь, юноша: на режиссера! Это то же самое, что юнге дать оплеуху капитану. Вы знали, что однажды Лиана расцарапала лицо своей гримерше? Как ее… господи… этой грубиянке, которую убили пятнадцатью годами позже? Естественно, Лиану при таком темпераменте отовсюду погнали. Да и талант ее был… не выдающимся, скажем прямо.
Эту характеристику Макар еще мог бы списать на ревность. В конце концов, Лиана навсегда осталась сорокалетней. Она не состарилась, в отличие от этой женщины с глазами как вода, в которой промыли кисточку от голубой акварели.
Однако и двое других собеседников Макара подтвердили ее отзыв.
Вот только это были мужчины.
«Неуравновешенная злобная баба», – пригвоздил один.
Второй оказался разговорчивее. «Лиана была женщиной не просто артистичной и обаятельной, она обладала вневременной красотой. В галерее Уффици похожие лица я видел на портретах великого Филиппа Липпи. Однако ее взбалмошность даже для актрисы была… непомерна. Когда такая изумительно красивая женщина остается без спутника жизни, это многое говорит о ней. Нет, она не предпочитала дам. Поверьте старому ловеласу! Лиана замечательно умела дружить с женщинами. Да, она была преданной подругой. Редчайшее качество! Я был бы несправедлив, если бы умолчал об этой стороне ее натуры. И, безусловно, она очень любила старшего сына. Воспитывала его безобразно: то баловала, то третировала… Но это вообще, знаете ли, проклятие – родиться сыном матери-актрисы! Быть обреченным вечно подпитывать ненасытное материнское эго! Обоих мальчиков она растила сама, отцы не принимали никакого участия в воспитании… Собственно, их фигуры нам и не известны! Что, простите?.. Да, разумеется: двоих мальчиков. Что вы, никакой ошибки! Я знаком только с Егором. О судьбе второго сына ничего не могу вам сказать».
– Замечательно умела дружить с женщинами, что не помешало ей расцарапать лицо подруге, – пробормотал Макар.
Он шел по району старой застройки. Вокруг алел боярышник. Пожилые женщины – няни или бабушки – с величавой медлительностью катили коляски. Макар любил новую Москву, но считал, что достоинство сохранилось лишь в этих осколках почти исчезнувшего города.
В одном из домов жила семья Светланы Капишниковой: родители и старшая сестра с мужем и детьми.
Илюшин провел у них два часа и ушел с тяжелым сердцем.
Родители девушки, чье убийство описал Хроникер, не смогли с ним толком поговорить. Мать сдалась первой: махнула рукой, ушла, и из соседней комнаты Макар расслышал тихий горестный плач. Отец держался, но на перечислении Светиных друзей голос его затих. Он замолчал и сидел, будто окаменев. В конце концов старшая дочь увела его.
Макар остался один. Он поднялся и пошел вдоль стены, разглядывая портреты.
Бабушки и дедушки. Родители Светы. Ее сестра с двумя маленькими детьми. Несколько снимков малышей. «Хорошо, что есть дети, – думал Макар, – что трехколесный велосипед стоит в коридоре…» Страшно представить, что было бы, не будь здесь новой жизни.
Он остановился перед фотографией самой Светы. Круглые локоны, помада и стрелки. Белое приталенное платье в черный горошек.
«Это что, подражание Гурченко?»
Вернулась сестра, крупная женщина, совсем не похожая на Свету.
– Светлана играла в каком-то спектакле? – спросил Илюшин, кивнув на портрет.
Ответ его разочаровал. Нет, Света не играла в спектакле, это фото из ее повседневной жизни.
Сестра рассказала, что Капишникова всерьез увлекалась модой пятидесятых. Она выискивала одежду в комиссионках и по знакомым. В основу большинства ее образов лег стиль «нью-лук». Света носила платья с рукавами-фонариками, расклешенные юбки. Утягивала талию, подбирала перчатки в тон шляпке и сумкам. Ее гордостью была обувь, доставшаяся от дальней родственницы: целый чемодан туфелек и ботинок. «А еще – муфты, – сказала Макару старшая сестра Капишниковой, вытирая слезы. – Не представляю, кто в Москве в двухтысячных мог бы естественно пользоваться муфтой… А наша Света – легко! Она душила мех капелькой столетних духов, которые стоили, наверное, половину ее зарплаты. Если ей приходилось шить, выискивала по барахолкам старые материалы. Никакой синтетики! Использовала шифон, креп-жоржет, кажется. И другие ткани. Она замечательно шила!»
Другая женщина в этих нарядах заслужила бы славу городской сумасшедшей. Но Света носила их с великолепной уверенностью. А главное, они и в самом деле ей очень шли. «Она как будто родилась для них, – сказала сестра. – Ей нравилось играть, будто она девушка из другого времени, попавшая в наши дни».
С близкими штукатура Шеломова Макару в этот день поговорить не удалось. Он прикинул, к кому поехать вечером, и выбрал следователя.
– Вы что-нибудь вытащили из компьютера Юренцова? – спросил он с порога.
Алексей Борисович хотел осадить наглеца, но взглянул на сыщика и сжалился.
– Установили, откуда заказчик выходил с ним на связь. Это три интернет-кафе в разных районах города.
– Хитрый, сволочь… – пробормотал Макар. – Но так ведь даже проще. Посмотреть записи с камер. Один посетитель в трех кафе – вот и Хроникер.
Он сам чувствовал, что выражается косноязычно. Словарный запас, казалось, обеднел вдвое. Так много слов потрачено, так мало выяснено… Портрет веселой девушки с утянутой корсетом талией не выходил из головы. Алая помада. Стрелки. Все немного утрированное, киношное. Она как будто вышла из фильма «Стиляги».
– Как вы его называете? Хроникер? Да, в этом что-то есть. С камерами не так все просто: прошло много времени, никаких записей не сохранилось. Но… – Истрик поправил очки. – …мы над этим работаем.
– А что с юристом? Котляром?
Истрик воткнул в рот зубочистку и покрутил шеей, будто не слыша вопроса.
Котляр был убит ударом молотка в висок. Орудие убийства нашли на месте преступления. Вернее, то, что от него осталось. На металле была запекшаяся кровь. Ручка обуглилась, хоть и не сгорела полностью. Молоток частично сохранился, однако в расследовании ничем помочь не мог.
Сохранилась и канистра. Убийца действовал до того грубо, что Истрик даже морщился от такой топорной работы. Прийти к юристу ночью, притащить с собой канистру бензина… Лев Котляр, как рассказали соседи, часто оставался ночевать в офисе. Он знал визитера и открыл ему дверь.
«Как, интересно, тот объяснил канистру? – думал следователь. – Или ничего не объяснял, сразу ударил?»
Пожалуй, дело было именно так. Когда Котляр повернулся спиной, гость разбил ему голову молотком. Облил офис бензином, поджег и ушел.
Да, грубо и топорно. Однако действенно.
Котляр мертв, от его документов ничего не осталось.
Информация хранилась не в «облаке», а на жестком диске компьютера, который исчез.
Ни камер, ни свидетелей. Алексей Борисович возлагал надежды на небольшую стихийную парковку. Многие водители ставили регистраторы, работающие и при выключенном двигателе. Однако здесь ему снова не повезло.