«Линия Сталина». «Колыбель» Победы
Часть 5 из 24 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Николая Михайловича стал одолевать нешуточный интерес. «Забрало» – как говорят. Он неожиданно вспомнил: один из сибирских писателей в его время целую книгу написал о разных странностях на бескрайних просторах бывшей великой страны. Был там и рассказ о крокодилах, чуть ли не в слово повторяющий то, что сказал сейчас старый моряк.
– Еще до той войны с германцами я как раз на побывку домой пришел. А тут лапищу сразу узнал, мне рисунок следа дядька показывал. Вы немака зарезали, товарищ генерал, да отволокли к чухне – на горле разрез от ножа. А тех раньше положили, судя по всему. А крокодилы свеженинку любят, как говорили. Они германцу все лицо выели, смотреть жутко! А вот эстонцам меньше досталось – так, мякоть с них оторвали, но кровью все залито. И следов много оставили. Вы их видели, товарищ генерал…
Гловацкому стало плохо, но не от подробностей: «Выходит, пока мы с Софьей миловались, крокодилы вернулись и погрызли унтера?! Твою мать! Они же могли и на нас напасть, пока в сладком дурмане пребывали. Как же я так прошляпил?! Труп отволок, но ведь не слышал, как туда выползли твари снова и трапезничали!»
– Какие они хоть с виду?
– На крокодилов похожи, старшина. Только окрас не столько зеленый, а коричневый. Хвост короче, морда тупая, но зубов до хрена. Лапы у них чуть длиннее, шустрые рептилии. И вот что странно – глаза вроде белые.
– Оно и есть! Их так и называли в ранние времена – чудь белоглазая! И озеро от чудищ – Чудским!
– А эстонцев прежде чудью не называли?
– Называли, но не прижилось. Так обычно чухонцами, чухной больше. А эстонцами лишь недавно, после революции. Какие будут нам приказания, товарищ генерал, – старый моряк встал, ожидающе посмотрел на Гловацкого. Тот тоже поднялся, стряхнул ладонью пепел со штанины.
– Про чудищ не пиши в рапорте, не поверят. Можешь указать, что это были обычные крокодилы, мол, с зоопарка сбежали. После войны с тварями разбираться будем, сейчас не до них. Но когда самолет поднимать станете, гранаты в воду не бросайте – они вроде сытые, не нападут. Укажи просто – генерал Гловацкий фашистов убил – это правда, и лишнее писать не стоит.
– Так точно, товарищ генерал! Так и своей команде прикажу!
– Они там у тебя вроде проблевались?! Тогда пошли в Псков – время не терпит, каждый час дорог!
Секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) дивизионный комиссар Кузнецов
Ленинград
– Северный фронт передал все, что мог, товарищ маршал Советского Союза. Дальнейшее «донорство» приведет к серьезному ослаблению 23‐й и 7‐й армий. Финны наступают к Ладожскому озеру, данные разведки говорят о сосредоточении войск на Сортавальском направлении, удержать позиции будет проблематично, если передадим формируемые бригады из 7‐й армии. На участке 23‐й армии пока спокойно. Прошу принять это во внимание!
Командующий Северным фронтом генерал-лейтенант Попов говорил резко, и Кузнецов его прекрасно понимал. В двух названных им армиях на этот час осталось всего 7 стрелковых дивизий, растянутых длинной цепью между Выборгским и Сортавальским укрепрайонами. На довольно сложной местности, испещренной озерами и речками, болотами и лесами. Раньше тут имелось 11 дивизий, из которых уже отправили 4, и 10‐й мехкорпус генерала Лазарева, целиком убывший на Северо-Западный фронт. Войны пока ни в Карелии, ни на Перешейке, в том ее виде, что шла в Прибалтике, не было – шли бои местного значения. 30 июня финны попытались атаковать Энсо, но были отбиты 168‐й дивизией полковника Бондарева. Из находящегося там крупнейшего целлюлозно-бумажного комбината успели демонтировать и увезти оборудование, запасы сырья и готовую продукцию. Но что будет в ближайшем будущем, никто не сомневался – финны против двух дивизий 7‐й армии сосредоточили по меньшей мере втрое большее число соединений. Наступление врага грозило выходом к Ладоге, потере 26‐го Сортавальского УРа и отсечению 7‐й армии от 23‐й.
– Мы хорошо понимаем вашу озабоченность, товарищ Попов, но нам сейчас нужно остановить немцев на дальних подступах к Ленинграду, пока Псков еще держит армия Гловацкого…
Секретарь ЦК ВКП(б), Ленинградского обкома и горкома Жданов тут осекся – потеря командующего 11‐й армией для всех в Смольном оказалась совершенно неожиданной. Маршал Ворошилов круто обошелся с моряками, приказав бросить корабли и катера Чудской флотилии на поиски командарма, к сожалению, пока безуспешные.
– Нечего нас тут пытаться разжалобить, генерал. – «Первый маршал» говорил резко, на уставшем лице горели глаза. – Распоряжение Генштаба уже есть, вот и выполняйте его! Вам понятно?!
– Так точно, товарищ маршал Советского Союза! Бригады формируем, в самые ближайшие дни направим их в Ленинград, вместе с 198‐й стрелковой дивизией. – Командующий фронтом говорил глухо, но твердо – ведь любой военный прекрасно понимает, что такое приказ главкома.
Кузнецов знал, что все дивизии этих двух армий решили неделю назад перевести на новые, значительно ослабленные штаты военного времени. Это касалось в первую очередь артиллерии – изымались гаубичный артполк и противотанковый дивизион. В полках вдвое сокращалось число минометов и сорокапяток, на взвод уменьшалась батарея полковых пушек. Артиллерия и минометы настоятельно требовались как для новых спешно формируемых частей, так и для быстрого восполнения потерь отступивших к старой границе соединений Северо-Западного фронта.
Маршал Ворошилов предложил дополнительно скомплектовать за счет самих дивизий отдельные стрелковые бригады, устроив тем «донорство» по опыту псковских боев. Из каждого полка изымался третий батальон, так же как и по одной роте из дивизионных батальонов. Артиллерия придавалась по полным штатам, за счет уже изъятых орудий и минометов. За формирование отвечал заместитель командира дивизии, который принимал командование над новой бригадой. Каждая такая стрелковая бригада должна усиливаться и четвертым батальоном, из частей НКВД. Взамен, если приемлемо такое слово, сами «доноры» вместо убывших из них подразделений получали ленинградских ополченцев. Конечно, кадровые батальоны воюют намного лучше, а потому в их рядах быстро научатся военному делу вчерашние рабочие или студенты, бои под Псковом это ярко продемонстрировали.
Генерал-лейтенант Гловацкий был полностью прав, когда предложил формировать новые части исключительно на основе кадровых, вливая туда недостаточно обученное пополнение. На память сразу пришла одна фраза пропавшего командарма‐11 – «новые дивизии обучать долго, они «сырые», а так подготовятся быстро, пока в строю много тех, кто может бойцов научить, хотя потери будут большие!»
– Ты не хмурься, Маркиан. – Маршал неожиданно сменил тон. – У нас есть две дивизии ополченцев, супротив немцев не выстоят, плохо обучены, но против финнов – самый раз! Передадим сразу 3‐ю и 4‐ю дивизии, по одной на каждый укрепрайон. Кроме того, отдадим тебе все наши горнострелковые бригады, 1‐ю уже сейчас забирай, три других направим через несколько дней. Две стрелковые бригады из 7‐й армии не возьмем. Управления двух корпусов – 19‐го и 50‐го сейчас «пустые», вот и вливай их туда, да ими обеспечивай с флангов Сортавальский УР. Наше предложение Генеральный штаб одобрил, корпусные управления на нашем направлении разрешили не распускать, а перевести на бригадную основу. – Маршал Ворошилов хлопнул ладонью по раскрытому блокноту. И напористо заговорил:
– Два гаубичных артполка для корпусов тебе оставим, КВ придадим! Неужели с такими силами мы финнов остановить не сможем, если полезут?! На севере ведь вполне получается, нападают и по зубам получают!
– Дадим по харе и тут. – Генерал Попов повеселел, унылость пропала мгновенно. Ведь если не брать в расчет мехкорпус, потеря 4‐х стрелковых дивизий сейчас практически полностью восполнена таким же количеством соединений, пусть качественно и более слабых. Кузнецов прекрасно знал, как появились эти дивизии и бригады. Уже 2 июля было принято решение о формировании ЛАНО – Ленинградской армии народного ополчения. Всего за несколько дней было набрано сто тысяч добровольцев, а сейчас их уже вдвое больше. Стали формировать сразу же 4 стрелковые дивизии, 15 пулеметно-артиллерийских батальонов для укрепрайонов, плюс три десятка обычных стрелковых батальонов, восемь истребительных полков для операций в тылу врага на оккупированной территории.
Последние стали основой для формирования трех бригад для действий в «горной и труднопроходимой местности», и как нельзя лучше подходили именно для Карелии. Поступили по образцу комплектуемой в Ленинграде 1‐й горнострелковой бригады, которая до войны предназначалась для обороны Мурманска, но туда, по понятным соображениям, не попала. По два полка свели в бригады, спешно сформировали штабы, легкий артиллерийский полк и гужевой транспорт, и при минимальной численности столь необходимых грузовиков и вообще без всякой бронетехники. Бригады потому, что в горнострелковой дивизии РККА по штатному составу пехоты вдвое больше, есть и гаубичный полк. Да, спешно сформированные бригады не моторизованы, так в Карелии очень мало дорог и от лошади гораздо больше пользы, чем от командирской «эмки» или взятой с колхозной МТС «полуторки».
И вот теперь, по мере убытия ополченческих формирований на фронт, стали развертывать вторую очередь. От создания крупных соединений было решено отказаться – слишком долго, много времени нужно для сколачивания и оснащения дивизий, хотя первоначально их было запланировано целых 5 – четыре гвардейских и 5‐я ДНО. Формировать «рабочую гвардию», по опыту Гражданской войны, предложил Жданов. Тем самым как бы показывая всем, что наступил решающий момент и ленинградский пролетариат должен дать из своих рядов лучших из лучших. После трудностей с первыми 4‐мя ДНО, но в большей мере на основе опыта успешных для РККА боев под Псковом от столь амбициозных планов решили отказаться. Началось формирование лишь одной «гвардейской» ДНО, вместо трехнедельного срока отвели вдвое больше времени, направляя в ряды действительно отборных представителей ленинградского пролетариата. А взамен четырех дивизий решили развернуть 12 стрелковых бригад, представлявших собою чуть усиленные полки. Кроме того, 2 бригады «облегченного типа», аналогичные горным, формировались в Олонце и Петрозаводске. В них решили направлять исключительно местных жителей, набирая в первую очередь тех, кто имел опыт «зимней войны» с финнами в лесах и болотах Карелии.
На этом не остановились – маховик добровольной мобилизации только набирал свои обороты. В дополнение к формируемым маршевым батальонам и ротам, отправляемых сразу на фронт для пополнения поредевших кадровых дивизий, в Тихвине, Пскове, Новгороде, Кингисеппе, Нарве, Старой Руссе и Луге сколачивались семь полков в три тысячи бойцов и командиров каждый. Они требовали гораздо меньше времени на подготовку, чем почти вчетверо большие по штату стрелковые дивизии – то есть руководство СЗН исходило из чисто утилитарных соображений.
Командование фронта и Ленинградского округа в дополнение спешно развертывало две стрелковые и кавалерийскую дивизии «второй очереди» из резервистов и новобранцев, фактически заново формировало 67‐ю дивизию, погибшую в Лиепае – от нее осталась только горстка людей и номер. То же происходило с некоторыми танковыми и моторизованными частями, там из остатков дивизий за счет «донорства» создавали бригады. Но главным, на взгляд руководства, стало непрерывное пополнение воевавших на Псковщине с немцами частей СЗФ людьми из запасных, истребительных, маршевых и учебных батальонов, включая целиком новообразованные ополченческие, а также бесперебойный поток боеприпасов, пушек, минометов, броневиков и танков, прочего военного снаряжения, который шел из Ленинграда.
И не зря, как оказалось – дивизии командарма Гловацкого дрались уже две недели под Псковом, несмотря на большие потери, держались. Эшелоны с ранеными бойцами и подлежащей заводскому ремонту техникой шли в город на Неве один за другим, а им навстречу, гораздо более многочисленным и мощным потоком, отправлялись многие тысячи питерских пролетариев, уже надевших серые шинели. А с ними перебрасывались дивизии и бригады, батареи и роты, тяжелые танки КВ – Ставка разрешила для боев на дальних подступах к Ленинграду использовать сразу две трети произведенных на Кировском заводе танков.
К тому же направленные к Пскову из Карелии и Перешейка дивизии уже выделили бригадные группы, получив ленинградских ополченцев в свои части. Причем в большем числе, и, как это ни горько прозвучит, именно с расчетом на их значительные потери в будущих боях. Им необходимо теперь лишь время, чтобы оплатить кровью полученный на войне опыт.
– Времени может и не быть, товарищ Попов! Ополченцы прибывают к вам, постарайтесь как можно быстрее влить в полки! Настрой ленинградцев поможет нашим бойцам устоять на позициях, если белофинны начнут через неделю-другую наступление на Карельском перешейке. К тому же Климент Ефремович тебе правильно сказал – финны не немцы, мы их уже били! Так что не теряй напрасно время, генерал, сейчас для нас не то что всякий день – каждый час невероятно дорог!
В тишине кабинета глуховато прозвучали слова Жданова, и Кузнецов не удивился созвучию общих мыслей. Он машинально посмотрел на большие настенные часы – там малая стрелка уже подобралась к полуночи и застыла на 12. Прошли еще одни сутки несчастливо начавшейся войны, всем собравшимся на Военный Совет предстояло продолжить обсуждение целого перечня проблем, что требуют немедленного разрешения. А потом доложить о предлагаемых ими мерах в Москву. Председатель ГКО товарищ Сталин и Генштаб работали до утра, лишь перед рассветом отрывая несколько часов для короткого тревожного сна…
Глава 2
«Псковская мясорубка»
17—19 июля 1941 года
Бывший командир 56‐го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн
близ Новгорода
– Майн готт!
Манштейн отпихнул навалившееся на него тело конвоира – тяжелое, липкое и неожиданно мягкое. В задымленном помещении было ничего не видно, немецкий генерал судорожно заметался, и неожиданно натолкнулся на стенку. Едва удержавшись на ногах, он машинально провел ладонями по гладкой поверхности – вне всякого сомнения, перед ним была та же полка, на которой он сидел еще несколько минут тому назад.
– Грюншвайнехунд!
И только тут генерал понял, что не оглох от контузии – слишком все неожиданно произошло. Вначале чудовищный взрыв, его вверх подбросило на полке, свет сразу погас. Потом тяжеленный вагон, как легкую пушинку, перевернуло. И все – на какое-то время, очень короткое, он потерял сознание – такое состояние ему не раз приходилось испытывать за долгие годы, что провел он на войне. Все моментально понял старый служака – поезд попал под бомбежку, ведь в этих краях сейчас стоят «белые ночи» и люфтваффе фактически беспрерывно бомбят любую достойную цель как на фронте, так и в большевицком тылу. Эшелоны всегда являются лакомой целью и легкой добычей – слишком длинные вереницы вагонов, и не могут маневрировать, прикованные к рельсам.
– О боже…
В уши ворвался оглушительный рев пикирующего с неба самолета – очень узнаваемый и характерный, – двухмоторного бомбардировщика «Ю‐88». И это самое неприятное – так нелепо погибнуть от бомбы, изготовленной в рейхе, генералу совсем не улыбалось. Манштейн в ярости ударил по дощатой стенке, потом навалился всем телом. И та неожиданно поддалась отчаянному напору – в щель он увидел сероватую дымку здешней ночи. Надежда придала силы – несколько сильных ударов – и крыша вагона, лежащего на боку, очень медленно стала поддаваться. И вскоре образовался пролом, достаточный для того, чтобы вылезти в спасительный сумрак, на волю. Однако генерал, хотя чуть не упал от близкого разрыва авиабомбы, покидать свою тюремную камеру не торопился. Теперь он знал, что ему делать, соответствующий опыт в молодости получил. Торопясь, он принялся раздевать погибшего конвоира, благо тот походил на него по комплекции. Труднее всего было стянуть с мертвеца сапоги, но страх и отчаяние придали генералу усилий. Более того, Манштейн дотянулся до решетки, что стала сейчас потолком в его купе. Второй надзиратель, судя по протяжному стону, вроде был жив, но потерял сознание. Пальцы живо расстегнули пряжку ремня, и он потащил его к себе, вниз, прихватив ладонью вожделенную кобуру с тяжелым пистолетом.
– Так, что же я забыл?
Генерал на секунду задумался, тряхнул головою в задумчивости.
– Так, теперь мне надо переодеться, найти фуражку и папиросы!
Процесс надевания липкой от крови униформы занял несколько минут: туго затянув на животе ремень с кобурой – все же несколько располнел в свои солидные годы, – генерал открыл кожаный клапан, вытащил, к немалому удивлению, «браунинг». Довольно хмыкнул – теперь он вооружен, а значит, есть шанс обрести свободу. Нахлобучив фуражку и сунув в карман галифе пачку папирос, Манштейн аккуратно свернул германскую униформу в сверток, решив, что «фельдграу» ему еще пригодится. Затем в несколько сильных толчков выломал широкое отверстие в разбитой крыше и, извиваясь как ящерица, вскоре выполз из вагона наружу.
– Шайзе готт!!!
Близкий разрыв бомбы оглушил генерала, бросил тело на что-то мягкое – однако сознания Эрих теперь не потерял. Чуть привстав, он огляделся по сторонам и выругался – картина происходившей бомбежки впечатляла.
Длинный состав из двух десятков пассажирских вагонов и теплушек полностью свалился с насыпи, а сам паровоз превращен в груду дымящегося искореженного железа. Везде разбросаны человеческие тела, сам он угодил на окровавленный безногий обрубок в искромсанной одежде. В горле тут же подкатила тошнота, но генерал справился с рвотным позывом и затравленно, как дикий зверь, бросил взгляд в конец эшелона. Там бегали люди, что-то кричали, послышалась стрельба из винтовок. Звуки выстрелов придали сил, и генерал рванулся к кустам, за которыми стояла темная стена густого ельника. Продравшись сквозь жесткую листву и прутья, Манштейн поднырнул под колючие лапы ели. И побежал, натыкаясь на ветки, проваливаясь сапогами в чавкающий под ногами мох. Бежал, покуда были силы…
– Я свободен! Нужно уйти как можно дальше!
Эрих негромко отдал приказ самому себе, прекрасно понимая – теперь все зависит от него самого и от фарта. Да-да, именно от удачи – без везения добраться до своих частей, к реке Великой, практически невозможное дело. Ведь пройти почти три сотни километров по враждебной территории, без проводника или карты, без запасов продовольствия, с одним пистолетом, да еще в его далеко не молодом возрасте – эпический подвиг, достойный только диверсантов полка «Бранденбург 800», что помогли 56‐му корпусу захватить целыми мосты через Двину.
Манштейн отдышался, все же такие пробежки и треволнения судьбы пагубно сказываются на здоровье. Прислушался – бомбежка перегона уже прекратилась, не слышался гул авиамоторов. Зато вдалеке гремели выстрелы, довольно вяло, спорадически. Видимо, кроме него, удалось бежать и другим заключенным разбитого тюремного поезда, в этом генерал не сомневался – он видел решетки на окнах многих вагонов. Теперь пришедшая в себя после бомбежки охрана, несомненно, занялась поиском и отстрелом беглецов. Даже хуже для него – начала преследование, выстрелы явно приближались к нему, доносились все громче.
– Надо бежать дальше, – решил про себя генерал, затравленно озираясь в ночных сумерках. И старческой трусцою, но достаточно резвой, прижимая к груди сверток, побежал среди деревьев. Под сапогами хлюпало – болото, несмотря на жаркое лето, отнюдь не пересохло. Ветки хлестали по лицу, но он почти не уклонялся от них. Пот заливал глаза, отдышка давила на грудь, но генерал продолжал бежать, как заведенный механизм, практически ничего не видя перед собою. И лишь машинально шарахнулся в сторону от звонкого крика, в котором причудливо смешались воедино дикая ярость, липкий страх и несказанное удивление.
– Атас, кореша! Легавый!
Манштейн остолбенел – сквозь заливающий глаза пот он увидел семь человек, небритых, коротко стриженных, в черных робах. Они были похожи друг на друга, как горошины из одного стручка. Но кто это?!
– Бля буду! Он же без волыны!!!
– Кончай вертухая!
– На перо ставь!
Кричали, несомненно, по-русски, вот только генерал не понял из диких воплей ни единого слова. Он попятился под ель, со смертельным холодком в душе понимая, что попал, как говорят славянские унтерменши, «из огня да в полымя». Его явно хотели убить – видимо, один вид униформы сотрудников «гэпэу» вызывал у этих людей звериную ярость.
Что делать?!
Этот извечный русский вопрос, как он знал из литературы, за какое-то мгновение натолкнул на единственно правильное решение в такой ситуации. Что-либо объяснять бессмысленно – его сейчас будут убивать, и не просто резать, а рвать на куски. Он не понимал слов, но всем нутром ощутил злобу, что шла от этих странных русских.
– На свою ж…у прибежал, п…р!!!
Кровь в жилах забурлила, словно вернулась лейтенантская молодость, когда он ходил в атаки со своими гренадерами на спешившихся казаков под Ковно. В одно мгновение Эрих выронил из правой руки сверток со своим генеральским кителем и бриджами и тут же выхватил из кармана «браунинг». И успел нажать на спусковой крючок (к счастью, патрон был заблаговременно дослан в ствол), когда один из русских уже дышал в его лицо запахом гнилых зубов. Выстрел не остановил первого из нападавших, но сбил его натиск. Манштейн ткнул в лицо врага кулаком и сделал шаг назад, вскинул пистолет на уровень плеча, словно был в тире. Он понимал одно – каждая пуля должна попасть точно в цель, врагов у него слишком много, любой промах станет для генерала смертным приговором, ему уже просто не дадут перезарядить «браунинг», вставить запасную обойму.
– Порву падлу…
Второй выстрел прямо в лицо отбросил напавшего, и генерал тут же выстрелил в грудь еще одного, что пытался ударить его коротким железным прутом в живот. Русский взвыл и, схватившись за грудь, рухнул прямо под ноги немецкого генерала.
– Он со шпалером, братва!
Крик, полный ярости и утробного страха, подхлестнул Эриха и он тут же выстрелил еще три раза, сразив трех напавших, и следом еще дважды в здорового верзилу, что чуть не ударил его по лбу суковатой палкой. И все – патроны кончились, перезаряжать бесполезно – двое оставшихся на ногах русских уже рядом, рычат от ярости, брызгая слюной. Придется драться, как раньше в рукопашной, используя «браунинг» в роли кастета. Генерал зарычал и выплюнул в лицо унтерменшам свои ругательства, с которыми четверть века тому назад сам ходил в яростные штурмовые атаки:
– Руссиш швайне! Ферфлюхте!!!
– Еще до той войны с германцами я как раз на побывку домой пришел. А тут лапищу сразу узнал, мне рисунок следа дядька показывал. Вы немака зарезали, товарищ генерал, да отволокли к чухне – на горле разрез от ножа. А тех раньше положили, судя по всему. А крокодилы свеженинку любят, как говорили. Они германцу все лицо выели, смотреть жутко! А вот эстонцам меньше досталось – так, мякоть с них оторвали, но кровью все залито. И следов много оставили. Вы их видели, товарищ генерал…
Гловацкому стало плохо, но не от подробностей: «Выходит, пока мы с Софьей миловались, крокодилы вернулись и погрызли унтера?! Твою мать! Они же могли и на нас напасть, пока в сладком дурмане пребывали. Как же я так прошляпил?! Труп отволок, но ведь не слышал, как туда выползли твари снова и трапезничали!»
– Какие они хоть с виду?
– На крокодилов похожи, старшина. Только окрас не столько зеленый, а коричневый. Хвост короче, морда тупая, но зубов до хрена. Лапы у них чуть длиннее, шустрые рептилии. И вот что странно – глаза вроде белые.
– Оно и есть! Их так и называли в ранние времена – чудь белоглазая! И озеро от чудищ – Чудским!
– А эстонцев прежде чудью не называли?
– Называли, но не прижилось. Так обычно чухонцами, чухной больше. А эстонцами лишь недавно, после революции. Какие будут нам приказания, товарищ генерал, – старый моряк встал, ожидающе посмотрел на Гловацкого. Тот тоже поднялся, стряхнул ладонью пепел со штанины.
– Про чудищ не пиши в рапорте, не поверят. Можешь указать, что это были обычные крокодилы, мол, с зоопарка сбежали. После войны с тварями разбираться будем, сейчас не до них. Но когда самолет поднимать станете, гранаты в воду не бросайте – они вроде сытые, не нападут. Укажи просто – генерал Гловацкий фашистов убил – это правда, и лишнее писать не стоит.
– Так точно, товарищ генерал! Так и своей команде прикажу!
– Они там у тебя вроде проблевались?! Тогда пошли в Псков – время не терпит, каждый час дорог!
Секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) дивизионный комиссар Кузнецов
Ленинград
– Северный фронт передал все, что мог, товарищ маршал Советского Союза. Дальнейшее «донорство» приведет к серьезному ослаблению 23‐й и 7‐й армий. Финны наступают к Ладожскому озеру, данные разведки говорят о сосредоточении войск на Сортавальском направлении, удержать позиции будет проблематично, если передадим формируемые бригады из 7‐й армии. На участке 23‐й армии пока спокойно. Прошу принять это во внимание!
Командующий Северным фронтом генерал-лейтенант Попов говорил резко, и Кузнецов его прекрасно понимал. В двух названных им армиях на этот час осталось всего 7 стрелковых дивизий, растянутых длинной цепью между Выборгским и Сортавальским укрепрайонами. На довольно сложной местности, испещренной озерами и речками, болотами и лесами. Раньше тут имелось 11 дивизий, из которых уже отправили 4, и 10‐й мехкорпус генерала Лазарева, целиком убывший на Северо-Западный фронт. Войны пока ни в Карелии, ни на Перешейке, в том ее виде, что шла в Прибалтике, не было – шли бои местного значения. 30 июня финны попытались атаковать Энсо, но были отбиты 168‐й дивизией полковника Бондарева. Из находящегося там крупнейшего целлюлозно-бумажного комбината успели демонтировать и увезти оборудование, запасы сырья и готовую продукцию. Но что будет в ближайшем будущем, никто не сомневался – финны против двух дивизий 7‐й армии сосредоточили по меньшей мере втрое большее число соединений. Наступление врага грозило выходом к Ладоге, потере 26‐го Сортавальского УРа и отсечению 7‐й армии от 23‐й.
– Мы хорошо понимаем вашу озабоченность, товарищ Попов, но нам сейчас нужно остановить немцев на дальних подступах к Ленинграду, пока Псков еще держит армия Гловацкого…
Секретарь ЦК ВКП(б), Ленинградского обкома и горкома Жданов тут осекся – потеря командующего 11‐й армией для всех в Смольном оказалась совершенно неожиданной. Маршал Ворошилов круто обошелся с моряками, приказав бросить корабли и катера Чудской флотилии на поиски командарма, к сожалению, пока безуспешные.
– Нечего нас тут пытаться разжалобить, генерал. – «Первый маршал» говорил резко, на уставшем лице горели глаза. – Распоряжение Генштаба уже есть, вот и выполняйте его! Вам понятно?!
– Так точно, товарищ маршал Советского Союза! Бригады формируем, в самые ближайшие дни направим их в Ленинград, вместе с 198‐й стрелковой дивизией. – Командующий фронтом говорил глухо, но твердо – ведь любой военный прекрасно понимает, что такое приказ главкома.
Кузнецов знал, что все дивизии этих двух армий решили неделю назад перевести на новые, значительно ослабленные штаты военного времени. Это касалось в первую очередь артиллерии – изымались гаубичный артполк и противотанковый дивизион. В полках вдвое сокращалось число минометов и сорокапяток, на взвод уменьшалась батарея полковых пушек. Артиллерия и минометы настоятельно требовались как для новых спешно формируемых частей, так и для быстрого восполнения потерь отступивших к старой границе соединений Северо-Западного фронта.
Маршал Ворошилов предложил дополнительно скомплектовать за счет самих дивизий отдельные стрелковые бригады, устроив тем «донорство» по опыту псковских боев. Из каждого полка изымался третий батальон, так же как и по одной роте из дивизионных батальонов. Артиллерия придавалась по полным штатам, за счет уже изъятых орудий и минометов. За формирование отвечал заместитель командира дивизии, который принимал командование над новой бригадой. Каждая такая стрелковая бригада должна усиливаться и четвертым батальоном, из частей НКВД. Взамен, если приемлемо такое слово, сами «доноры» вместо убывших из них подразделений получали ленинградских ополченцев. Конечно, кадровые батальоны воюют намного лучше, а потому в их рядах быстро научатся военному делу вчерашние рабочие или студенты, бои под Псковом это ярко продемонстрировали.
Генерал-лейтенант Гловацкий был полностью прав, когда предложил формировать новые части исключительно на основе кадровых, вливая туда недостаточно обученное пополнение. На память сразу пришла одна фраза пропавшего командарма‐11 – «новые дивизии обучать долго, они «сырые», а так подготовятся быстро, пока в строю много тех, кто может бойцов научить, хотя потери будут большие!»
– Ты не хмурься, Маркиан. – Маршал неожиданно сменил тон. – У нас есть две дивизии ополченцев, супротив немцев не выстоят, плохо обучены, но против финнов – самый раз! Передадим сразу 3‐ю и 4‐ю дивизии, по одной на каждый укрепрайон. Кроме того, отдадим тебе все наши горнострелковые бригады, 1‐ю уже сейчас забирай, три других направим через несколько дней. Две стрелковые бригады из 7‐й армии не возьмем. Управления двух корпусов – 19‐го и 50‐го сейчас «пустые», вот и вливай их туда, да ими обеспечивай с флангов Сортавальский УР. Наше предложение Генеральный штаб одобрил, корпусные управления на нашем направлении разрешили не распускать, а перевести на бригадную основу. – Маршал Ворошилов хлопнул ладонью по раскрытому блокноту. И напористо заговорил:
– Два гаубичных артполка для корпусов тебе оставим, КВ придадим! Неужели с такими силами мы финнов остановить не сможем, если полезут?! На севере ведь вполне получается, нападают и по зубам получают!
– Дадим по харе и тут. – Генерал Попов повеселел, унылость пропала мгновенно. Ведь если не брать в расчет мехкорпус, потеря 4‐х стрелковых дивизий сейчас практически полностью восполнена таким же количеством соединений, пусть качественно и более слабых. Кузнецов прекрасно знал, как появились эти дивизии и бригады. Уже 2 июля было принято решение о формировании ЛАНО – Ленинградской армии народного ополчения. Всего за несколько дней было набрано сто тысяч добровольцев, а сейчас их уже вдвое больше. Стали формировать сразу же 4 стрелковые дивизии, 15 пулеметно-артиллерийских батальонов для укрепрайонов, плюс три десятка обычных стрелковых батальонов, восемь истребительных полков для операций в тылу врага на оккупированной территории.
Последние стали основой для формирования трех бригад для действий в «горной и труднопроходимой местности», и как нельзя лучше подходили именно для Карелии. Поступили по образцу комплектуемой в Ленинграде 1‐й горнострелковой бригады, которая до войны предназначалась для обороны Мурманска, но туда, по понятным соображениям, не попала. По два полка свели в бригады, спешно сформировали штабы, легкий артиллерийский полк и гужевой транспорт, и при минимальной численности столь необходимых грузовиков и вообще без всякой бронетехники. Бригады потому, что в горнострелковой дивизии РККА по штатному составу пехоты вдвое больше, есть и гаубичный полк. Да, спешно сформированные бригады не моторизованы, так в Карелии очень мало дорог и от лошади гораздо больше пользы, чем от командирской «эмки» или взятой с колхозной МТС «полуторки».
И вот теперь, по мере убытия ополченческих формирований на фронт, стали развертывать вторую очередь. От создания крупных соединений было решено отказаться – слишком долго, много времени нужно для сколачивания и оснащения дивизий, хотя первоначально их было запланировано целых 5 – четыре гвардейских и 5‐я ДНО. Формировать «рабочую гвардию», по опыту Гражданской войны, предложил Жданов. Тем самым как бы показывая всем, что наступил решающий момент и ленинградский пролетариат должен дать из своих рядов лучших из лучших. После трудностей с первыми 4‐мя ДНО, но в большей мере на основе опыта успешных для РККА боев под Псковом от столь амбициозных планов решили отказаться. Началось формирование лишь одной «гвардейской» ДНО, вместо трехнедельного срока отвели вдвое больше времени, направляя в ряды действительно отборных представителей ленинградского пролетариата. А взамен четырех дивизий решили развернуть 12 стрелковых бригад, представлявших собою чуть усиленные полки. Кроме того, 2 бригады «облегченного типа», аналогичные горным, формировались в Олонце и Петрозаводске. В них решили направлять исключительно местных жителей, набирая в первую очередь тех, кто имел опыт «зимней войны» с финнами в лесах и болотах Карелии.
На этом не остановились – маховик добровольной мобилизации только набирал свои обороты. В дополнение к формируемым маршевым батальонам и ротам, отправляемых сразу на фронт для пополнения поредевших кадровых дивизий, в Тихвине, Пскове, Новгороде, Кингисеппе, Нарве, Старой Руссе и Луге сколачивались семь полков в три тысячи бойцов и командиров каждый. Они требовали гораздо меньше времени на подготовку, чем почти вчетверо большие по штату стрелковые дивизии – то есть руководство СЗН исходило из чисто утилитарных соображений.
Командование фронта и Ленинградского округа в дополнение спешно развертывало две стрелковые и кавалерийскую дивизии «второй очереди» из резервистов и новобранцев, фактически заново формировало 67‐ю дивизию, погибшую в Лиепае – от нее осталась только горстка людей и номер. То же происходило с некоторыми танковыми и моторизованными частями, там из остатков дивизий за счет «донорства» создавали бригады. Но главным, на взгляд руководства, стало непрерывное пополнение воевавших на Псковщине с немцами частей СЗФ людьми из запасных, истребительных, маршевых и учебных батальонов, включая целиком новообразованные ополченческие, а также бесперебойный поток боеприпасов, пушек, минометов, броневиков и танков, прочего военного снаряжения, который шел из Ленинграда.
И не зря, как оказалось – дивизии командарма Гловацкого дрались уже две недели под Псковом, несмотря на большие потери, держались. Эшелоны с ранеными бойцами и подлежащей заводскому ремонту техникой шли в город на Неве один за другим, а им навстречу, гораздо более многочисленным и мощным потоком, отправлялись многие тысячи питерских пролетариев, уже надевших серые шинели. А с ними перебрасывались дивизии и бригады, батареи и роты, тяжелые танки КВ – Ставка разрешила для боев на дальних подступах к Ленинграду использовать сразу две трети произведенных на Кировском заводе танков.
К тому же направленные к Пскову из Карелии и Перешейка дивизии уже выделили бригадные группы, получив ленинградских ополченцев в свои части. Причем в большем числе, и, как это ни горько прозвучит, именно с расчетом на их значительные потери в будущих боях. Им необходимо теперь лишь время, чтобы оплатить кровью полученный на войне опыт.
– Времени может и не быть, товарищ Попов! Ополченцы прибывают к вам, постарайтесь как можно быстрее влить в полки! Настрой ленинградцев поможет нашим бойцам устоять на позициях, если белофинны начнут через неделю-другую наступление на Карельском перешейке. К тому же Климент Ефремович тебе правильно сказал – финны не немцы, мы их уже били! Так что не теряй напрасно время, генерал, сейчас для нас не то что всякий день – каждый час невероятно дорог!
В тишине кабинета глуховато прозвучали слова Жданова, и Кузнецов не удивился созвучию общих мыслей. Он машинально посмотрел на большие настенные часы – там малая стрелка уже подобралась к полуночи и застыла на 12. Прошли еще одни сутки несчастливо начавшейся войны, всем собравшимся на Военный Совет предстояло продолжить обсуждение целого перечня проблем, что требуют немедленного разрешения. А потом доложить о предлагаемых ими мерах в Москву. Председатель ГКО товарищ Сталин и Генштаб работали до утра, лишь перед рассветом отрывая несколько часов для короткого тревожного сна…
Глава 2
«Псковская мясорубка»
17—19 июля 1941 года
Бывший командир 56‐го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн
близ Новгорода
– Майн готт!
Манштейн отпихнул навалившееся на него тело конвоира – тяжелое, липкое и неожиданно мягкое. В задымленном помещении было ничего не видно, немецкий генерал судорожно заметался, и неожиданно натолкнулся на стенку. Едва удержавшись на ногах, он машинально провел ладонями по гладкой поверхности – вне всякого сомнения, перед ним была та же полка, на которой он сидел еще несколько минут тому назад.
– Грюншвайнехунд!
И только тут генерал понял, что не оглох от контузии – слишком все неожиданно произошло. Вначале чудовищный взрыв, его вверх подбросило на полке, свет сразу погас. Потом тяжеленный вагон, как легкую пушинку, перевернуло. И все – на какое-то время, очень короткое, он потерял сознание – такое состояние ему не раз приходилось испытывать за долгие годы, что провел он на войне. Все моментально понял старый служака – поезд попал под бомбежку, ведь в этих краях сейчас стоят «белые ночи» и люфтваффе фактически беспрерывно бомбят любую достойную цель как на фронте, так и в большевицком тылу. Эшелоны всегда являются лакомой целью и легкой добычей – слишком длинные вереницы вагонов, и не могут маневрировать, прикованные к рельсам.
– О боже…
В уши ворвался оглушительный рев пикирующего с неба самолета – очень узнаваемый и характерный, – двухмоторного бомбардировщика «Ю‐88». И это самое неприятное – так нелепо погибнуть от бомбы, изготовленной в рейхе, генералу совсем не улыбалось. Манштейн в ярости ударил по дощатой стенке, потом навалился всем телом. И та неожиданно поддалась отчаянному напору – в щель он увидел сероватую дымку здешней ночи. Надежда придала силы – несколько сильных ударов – и крыша вагона, лежащего на боку, очень медленно стала поддаваться. И вскоре образовался пролом, достаточный для того, чтобы вылезти в спасительный сумрак, на волю. Однако генерал, хотя чуть не упал от близкого разрыва авиабомбы, покидать свою тюремную камеру не торопился. Теперь он знал, что ему делать, соответствующий опыт в молодости получил. Торопясь, он принялся раздевать погибшего конвоира, благо тот походил на него по комплекции. Труднее всего было стянуть с мертвеца сапоги, но страх и отчаяние придали генералу усилий. Более того, Манштейн дотянулся до решетки, что стала сейчас потолком в его купе. Второй надзиратель, судя по протяжному стону, вроде был жив, но потерял сознание. Пальцы живо расстегнули пряжку ремня, и он потащил его к себе, вниз, прихватив ладонью вожделенную кобуру с тяжелым пистолетом.
– Так, что же я забыл?
Генерал на секунду задумался, тряхнул головою в задумчивости.
– Так, теперь мне надо переодеться, найти фуражку и папиросы!
Процесс надевания липкой от крови униформы занял несколько минут: туго затянув на животе ремень с кобурой – все же несколько располнел в свои солидные годы, – генерал открыл кожаный клапан, вытащил, к немалому удивлению, «браунинг». Довольно хмыкнул – теперь он вооружен, а значит, есть шанс обрести свободу. Нахлобучив фуражку и сунув в карман галифе пачку папирос, Манштейн аккуратно свернул германскую униформу в сверток, решив, что «фельдграу» ему еще пригодится. Затем в несколько сильных толчков выломал широкое отверстие в разбитой крыше и, извиваясь как ящерица, вскоре выполз из вагона наружу.
– Шайзе готт!!!
Близкий разрыв бомбы оглушил генерала, бросил тело на что-то мягкое – однако сознания Эрих теперь не потерял. Чуть привстав, он огляделся по сторонам и выругался – картина происходившей бомбежки впечатляла.
Длинный состав из двух десятков пассажирских вагонов и теплушек полностью свалился с насыпи, а сам паровоз превращен в груду дымящегося искореженного железа. Везде разбросаны человеческие тела, сам он угодил на окровавленный безногий обрубок в искромсанной одежде. В горле тут же подкатила тошнота, но генерал справился с рвотным позывом и затравленно, как дикий зверь, бросил взгляд в конец эшелона. Там бегали люди, что-то кричали, послышалась стрельба из винтовок. Звуки выстрелов придали сил, и генерал рванулся к кустам, за которыми стояла темная стена густого ельника. Продравшись сквозь жесткую листву и прутья, Манштейн поднырнул под колючие лапы ели. И побежал, натыкаясь на ветки, проваливаясь сапогами в чавкающий под ногами мох. Бежал, покуда были силы…
– Я свободен! Нужно уйти как можно дальше!
Эрих негромко отдал приказ самому себе, прекрасно понимая – теперь все зависит от него самого и от фарта. Да-да, именно от удачи – без везения добраться до своих частей, к реке Великой, практически невозможное дело. Ведь пройти почти три сотни километров по враждебной территории, без проводника или карты, без запасов продовольствия, с одним пистолетом, да еще в его далеко не молодом возрасте – эпический подвиг, достойный только диверсантов полка «Бранденбург 800», что помогли 56‐му корпусу захватить целыми мосты через Двину.
Манштейн отдышался, все же такие пробежки и треволнения судьбы пагубно сказываются на здоровье. Прислушался – бомбежка перегона уже прекратилась, не слышался гул авиамоторов. Зато вдалеке гремели выстрелы, довольно вяло, спорадически. Видимо, кроме него, удалось бежать и другим заключенным разбитого тюремного поезда, в этом генерал не сомневался – он видел решетки на окнах многих вагонов. Теперь пришедшая в себя после бомбежки охрана, несомненно, занялась поиском и отстрелом беглецов. Даже хуже для него – начала преследование, выстрелы явно приближались к нему, доносились все громче.
– Надо бежать дальше, – решил про себя генерал, затравленно озираясь в ночных сумерках. И старческой трусцою, но достаточно резвой, прижимая к груди сверток, побежал среди деревьев. Под сапогами хлюпало – болото, несмотря на жаркое лето, отнюдь не пересохло. Ветки хлестали по лицу, но он почти не уклонялся от них. Пот заливал глаза, отдышка давила на грудь, но генерал продолжал бежать, как заведенный механизм, практически ничего не видя перед собою. И лишь машинально шарахнулся в сторону от звонкого крика, в котором причудливо смешались воедино дикая ярость, липкий страх и несказанное удивление.
– Атас, кореша! Легавый!
Манштейн остолбенел – сквозь заливающий глаза пот он увидел семь человек, небритых, коротко стриженных, в черных робах. Они были похожи друг на друга, как горошины из одного стручка. Но кто это?!
– Бля буду! Он же без волыны!!!
– Кончай вертухая!
– На перо ставь!
Кричали, несомненно, по-русски, вот только генерал не понял из диких воплей ни единого слова. Он попятился под ель, со смертельным холодком в душе понимая, что попал, как говорят славянские унтерменши, «из огня да в полымя». Его явно хотели убить – видимо, один вид униформы сотрудников «гэпэу» вызывал у этих людей звериную ярость.
Что делать?!
Этот извечный русский вопрос, как он знал из литературы, за какое-то мгновение натолкнул на единственно правильное решение в такой ситуации. Что-либо объяснять бессмысленно – его сейчас будут убивать, и не просто резать, а рвать на куски. Он не понимал слов, но всем нутром ощутил злобу, что шла от этих странных русских.
– На свою ж…у прибежал, п…р!!!
Кровь в жилах забурлила, словно вернулась лейтенантская молодость, когда он ходил в атаки со своими гренадерами на спешившихся казаков под Ковно. В одно мгновение Эрих выронил из правой руки сверток со своим генеральским кителем и бриджами и тут же выхватил из кармана «браунинг». И успел нажать на спусковой крючок (к счастью, патрон был заблаговременно дослан в ствол), когда один из русских уже дышал в его лицо запахом гнилых зубов. Выстрел не остановил первого из нападавших, но сбил его натиск. Манштейн ткнул в лицо врага кулаком и сделал шаг назад, вскинул пистолет на уровень плеча, словно был в тире. Он понимал одно – каждая пуля должна попасть точно в цель, врагов у него слишком много, любой промах станет для генерала смертным приговором, ему уже просто не дадут перезарядить «браунинг», вставить запасную обойму.
– Порву падлу…
Второй выстрел прямо в лицо отбросил напавшего, и генерал тут же выстрелил в грудь еще одного, что пытался ударить его коротким железным прутом в живот. Русский взвыл и, схватившись за грудь, рухнул прямо под ноги немецкого генерала.
– Он со шпалером, братва!
Крик, полный ярости и утробного страха, подхлестнул Эриха и он тут же выстрелил еще три раза, сразив трех напавших, и следом еще дважды в здорового верзилу, что чуть не ударил его по лбу суковатой палкой. И все – патроны кончились, перезаряжать бесполезно – двое оставшихся на ногах русских уже рядом, рычат от ярости, брызгая слюной. Придется драться, как раньше в рукопашной, используя «браунинг» в роли кастета. Генерал зарычал и выплюнул в лицо унтерменшам свои ругательства, с которыми четверть века тому назад сам ходил в яростные штурмовые атаки:
– Руссиш швайне! Ферфлюхте!!!