Лето потерянных писем

– Поэтому монархи. – Он дружелюбно улыбнулся, но в его глазах читалась грусть.

– А тебе не кажется, что уже слишком поздно? У меня есть ощущение, будто все, что я читала об окружающем мире, – полная безнадега.

– Не знаю. – Ной дотронулся до растущего перед ним ствола дерева. – Думаю, нужно пытаться вопреки всему. Думаю, у всех есть обязанность делать то, что им по силам.

– Мы можем дать миру сгореть.

– Не можем. – Ной пригвоздил меня пылким, резким взглядом, который постепенно смягчился. – Ты шутишь.

Я подавила улыбку.

– Да. Вообще-то я считаю, что у тебя очень благородные намерения.

Ной фыркнул и отвернулся с ярким румянцем на щеках.

– Пойдем, – окликнул он меня через плечо; его голос был приглушен, когда он нырнул в проход в изгороди.

Я вышла за ним на широкое открытое пространство. Всюду цвели розы разных оттенков и видов, окружая беседку в самом центре поляны. Я замерла.

– Как красиво.

– Моя бабушка – садовник, – сказал Ной, поглаживая лепесток розы длиной до плеча.

– Это все она вырастила?

Но нет… Бабушка была в этом саду в семнадцатилетнем возрасте, стояла посреди беседки. Меня охватила невиданная ностальгия. Как странно – гулять по тому же саду, по которому гуляла она.

– Сад создала моя прабабка – мама дедушки. Но бабушка добавила несколько новых сортов роз.

Пока нынешние воспоминания Эдварда о бабушке в этом саду, должно быть, померкли сквозь года, проведенные с его женой, детьми и внуками, мне виделось это место лишь сквозь призму его писем. Интересно, может, бабушкины воспоминания о проведенных тут минутах померкли, поскольку ей нечем было их переписать? Пронеслись бы эти воспоминания сквозь десятилетия ясными и четкими? Как бы я хотел увидеть тебя среди роз…

Все это было слишком – атмосфера, присущая романтичной природе розария и беседки. Как это ни странно, но мне вдруг стало грустно. Я подняла взгляд и увидела надпись, вырезанную на внутренней поверхности деревянного купола беседки. Quien no sabe de mar, no sabe de mal.

Ной заметил, куда я смотрю.

– Тот, кто ничего не знает о море, ничего не знает и о страданиях. Старая поговорка на ладино.

– Ладино?

– Комбинация испанского языка и иврита.

– Очень по-еврейски придумывать поговорку про страдания.

– Нам нравится придерживаться стиля.

Я выдавила улыбку, но она быстро померкла. Эта фраза, это место, Рут и Эдвард – все это навевало слишком сладостно-горькие мысли.

– Стоит вернуться.

– Правда? – Ной посмотрел на меня потемневшим жарким взглядом, и ни в его лице, ни в голосе не было намека на задорный настрой.

У меня перехватило дыхание. Сегодня мне никак не удавалось его понять. Он шутит надо мной? Но почему? Он добился желаемого. Я пообещала целый месяц не разговаривать с его бабушкой и дедушкой.

Или, может, богатенькие парни играют в игры, которых мне не понять. В игры с помощью роз и беседок с девушками, приехавшими на лето. Мне отчасти тоже захотелось поиграть, но я не умела и сомневалась, что смогу вовремя остановиться.

– Да, правда.

И, пока не передумала, отвернулась.





Мы прошлись по дому. Интерьер напомнил мне книгу Дианы Уинн Джонс о доме, в котором было множество дверей и все они вели в разные места. Мы начали с современной пристройки, но быстро ее прошли. Время словно повернулось вспять. Современная кухня была соединена с почти современной кладовой, которая вела в церемониальную столовую из очень давней эпохи. Над грузным дубовым столом висела огромная люстра, а буфеты были украшены подсвечниками.

– Тут мы почти не едим, – сказал Ной. – В основном встречаемся в современной секции, там больше света и открывается вид на океан. Но иногда здесь у нас проходят торжественные ужины.

– Твой дедушка обедал тут? В детстве? – Я пыталась вообразить, как на одном из этих стульев сидит моя бабушка. Почему они не чувствовали себя братом и сестрой? Ведь к ней наверняка относились как к члену семьи. – Ах да, они же в основном жили в Нью-Йорке.

– Да. Мой прадед переехал туда в двадцатых годах. А до того вся семья жила здесь.

Меня это почему-то удивило. Я представляла, что они стали жить на Нантакете в начале пятидесятых или позднее купили «Золотые двери» – после того, как накопили богатство в новом мире.


– И долго твоя семья тут прожила?

– Они приехали из Нью-Бедфорда в начале девятнадцатого века.

– Нью-Бедфорд? Тот… китобойный городок?

– Ага.

– Ладно, помоги. Как евреи в девятнадцатом веке оказались в американском китобойном городке?

Ной засмеялся.

– Мы сефарды. Моя семья переехала из Марокко в Нью-Бедфорд в начале восемнадцатого века.

– Ты знаешь историю своей семьи с начала восемнадцатого века? – с негодованием спросила я. – И злишься, что я пытаюсь узнать историю своей семьи шестидесятилетней давности?

– Я оспариваю не твои цели, а твои методы, – надменно ответил Ной.

– Как они здесь оказались?

– Они были бухгалтерами – и в Фесе тоже, – а Нью-Бедфорд имел крепкие связи с Нантакетом из-за китобойного промысла. Поэтому, когда Нантакет стал бурно развиваться, моя семья открыла здесь филиал фирмы. И построила «Золотые двери».

Продолжая свой рассказ, Ной вел меня по соседним комнатам – двум кабинетам без реального назначения и музыкальную комнату. Кабинетный рояль явно недавно использовали: вокруг были раскиданы ноты, а табуретка выдвинута.

– Ты играешь? – спросила я.

– Мой папа.

– А ты нет?

– Медведь на ухо наступил, – с легкостью ответил Ной.

Я вспомнила, как в письмах затрагивалась тема пианино.

– Твой дедушка тоже играет?

– Да.

– Но ты не хотел научиться?

– Давай же, тебе понравится. – Ной вошел в холл и открыл очередную дверь, жестом приглашая меня зайти первой.

Ладно. Похоже, у этого парня полностью отсутствует желание разговаривать о своей семье.

– Ого. – Стены были уставлены книгами. У дальней стены расположился камин, а над ним висела картина с изображением моря. На толстых коврах стояли удобные диваны и парчовые кресла. Стекла на окнах запотели. На круглом столике возле кресла лежала биография Марка Твена вместе с коробкой печенья.

– Чудесно. Всегда хотела иметь библиотеку.

На его губах появилась улыбка.

– Неудивительно.

– Что могу сказать: я обожаю быть стереотипом.

После этого Ной повел меня наверх – в большую, со вкусом обставленную комнату, в которой современные диваны и мультимедийная система не могли замаскировать присущую помещению помпезность. На полках стояли книги и лежали настольные игры.

– Здесь ошиваются кузены.

– Сколько вас всего? Где сейчас все?

– Тебе никто раньше не говорил, что ты ужасно любопытная?

– Говорили слово в слово всю мою жизнь. – Я подошла к огромным окнам, из которых был виден сад и далекое бушующее море. Представить себе не могу, что здесь росла моя бабушка. – Великолепный вид.

Ной подошел ближе и встал у меня за спиной, почти касаясь моего плеча своим.

– С папиной стороны у меня двенадцать кузенов.

– А ты старший.

Ной кивнул.

– Это, наверное, на тебя давит.

– Ты никогда не сдаешься, да?