Ленинградский меридиан

Тем временем командующий Южным фронтом генерал Малиновский, выполняя приказ Ставки, отводил свои армии за Дон, который, по замыслу Ставки, должен был стать оборонительным рубежом на пути немецких войск. Москва не строила больших иллюзий, что потрепанные войска смогут остановить на восточном берегу Дона немецкую «паровую машину», но считала его серьезным рубежом, способным помочь выиграть время для подтягивания и переброски резервов.

Главным центром обороны на Нижнем Дону Ставка не без основания считала Ростов. После декабрьских боев город был основательно укреплен. Подступы к нему прикрывали минные поля, противотанковые рвы и надолбы, а также бетонные укрепления. Все это предполагало, что борьба за город будет долгой и сложной, но этого не случилось.

Не сумев разгромить соединения 9-й и 24-й армии, танковые соединения генерала Маккензена взяли реванш при штурме Ростова. Совершив стремительный рывок с плацдарма у Перебойного 19 июля, немецкие соединения уже утром 22 июля ворвались в пригороды Ростова.

Причина подобного успеха заключалась в том, что наступавшие немецкие дивизии были полностью моторизированы, тогда как обороняющие Ростов части 56-й армии имели в своем составе всего двадцать пять танков, из которых восемнадцать были Т-60 и Т-26. При этом отошедшие к Ростову соединения понесли серьезные потери в предыдущих боях и заняли оборону, не имея возможности как следует изучить свои участки.

Увязнув в уличных боях, немецкие танкисты должны были дожидаться подхода пехотных соединений. С их помощью они смогли взять город штурмом, за два дня сломить ожесточенное сопротивление защитников Ростова.

Особенно упорные бои шли в центре города, где немцам при помощи полевых орудий и штурмовых групп приходилось зачищать буквально каждое здание, каждый дом. Только утром 25 июля генерал Маккензен сообщил наверх, что Ростов полностью очищен от войск противника.

Сковав противника хоть на время боями под Ростовом, комфронта сумел отвести войска за Дон, но спасенные от окружения армии имели один, но очень существенный недостаток. Все они были малочисленными и не могли дать полноценный отпор нацеленному на преследование противнику. Общая численность войск Южного фронта не превышала 100 тысяч человек.

Кроме этого, в ходе отступления за Дон было оставлено противнику все тяжелое вооружение, включая гаубицы и минометы. В лучшем случае, что могли советские войска противопоставить танкам и моторизованным соединениям вермахта, это сорокапятки и семидесятишестимиллиметровые полковые орудия.

Впереди у отступающих войск к Кавказу была пролегающая через открытое на многие сотни километров пространство, на котором растянутые колонны были легкой добычей для авиации противника.

От полного уничтожения войск Южного фронта спасла директива Гитлера о временном изъятии у группы армий «А» двух танковых подразделений и передача их группе армий «Б» для скорейшего взятия Сталинграда, что, подобно магниту, притягивал к себе все помыслы фюрера.

Такое положение дел давало войскам генерала Малиновского спасительную передышку для отхода, но не более того. Разгромив Южный фронт, немецкие соединения получали возможность безостановочно продолжить наступление к Кавказу, захватывая территорию и ресурсы, затрудняя оборонительные действия советских войск на этом направлении.

Именно разгром войск Юго-Западного фронта, оставление Ростова и Новочеркасска без серьезного сопротивления и породили знаменитый приказ Ставки за № 227. В нем вся вина была возложена на командование фронтов, и вслед за маршалом Тимошенко был смещен со своего поста и генерал Малиновский.

Многие упреки, сказанные в его адрес Ставкой, были не вполне правомерными, но в любом поражении всегда виновен командир. Родион Яковлевич с честью выпил свою чашу позора, но не сломался и вскоре смог доказать блестящими победами ошибочность принятого в отношении него в июле 1942 года решения. Но все это будет потом, а пока фашистские захватчики рвались к Сталинграду, Кубани и Северному Кавказу, стремясь захватить их нефтяные и хлебные богатства, перерезать движение по Волге и захватить Новороссийск, ставший главной базой Черноморского флота.





Глава V. Подготовка «Северного сияния» и «Искры»




Артобстрел – это неизбежное зло при любой осаде, но при осаде Ленинграда большая часть выпущенных немцами снарядов падали не на оборонительные укрепления советских войск, а исключительно на сам город. Сотни и тысячи снарядов и мин еженедельно методично разрушали жилые районы города, который на всех картах противника обозначался как Санкт-Петербург.

Именно так по приказу фюрер обозначался город на Неве во всех штабных документах и картах вермахта и никак иначе. С самого начала войны Гитлер придавал захвату Ленинграда огромное значение, а после того, как немецкие армии не смогли взять его, он приобрел для фюрера сакральный смысл. Город, носящий имя вождя мирового пролетариата, должен был быть обязательно взят и до основания разрушен. Без этого вегетарианские котлеты не лезли в рот Гитлеру и минеральная вода не лилась в горло.

Подобно древнему оратору Катону, Гитлер неустанно повторял, что Ленинград должен быть разрушен.

– Мы должны любым способом уничтожить этот оплот большевизма на Балтике, и неважно, как это будет сделано. Штурмом, систематическим уничтожением города с земли и воздуха или путем измора – это все частности. Главное – стереть его с лица земли раз и навсегда! Ради этого мы провели тотальную мобилизацию в Германии и в союзных нам странах. Все собранное в результате этих действий должно обеспечить нам коренной перелом на Восточном фронте в кампании этого года против большевиков. Два их главных города на юге и севере страны – Сталинград и Петербург – падут, после чего основные военные действия в России будут завершены! Лишенные своих двух главных идеологических символов, русские полностью утратят веру в победу и обязательно покоряться нам! – торжественно вещал Гитлер, приводя в восторг Геббельса и вызывая плохо скрываемое раздражение у Гальдера.

Представитель прусской военной касты откровенно не одобрял фанатичное упорство Главнокомандующего сухопутных войск Германии в отношении Ленинграда. Его душе были ясны и понятны строки военных приказов и директив, издаваемых фюрером, но приказ о методичном уничтожении городской инфраструктуры Ленинграда огнем осадной артиллерии и бомбежками вызывал у Гальдера неприятие и раздражение.

Нет, господин генерал-полковник, как истинный ариец и член НСДАП, не испытывал и капли жалости или симпатии к противостоящему ему классовому врагу. Просто после сокрушительного провала немецкого блицкрига под Москвой он перестал верить в окончательную победу германского оружия над СССР, и даже громкие успехи фельдмаршала фон Бока на юге не могли переубедить его.

Чем больше он вчитывался в строчки докладов и рапортов, поступавших в ОКХ с Восточного фронта, тем для него было понятнее, что Германия втянулась в затяжную войну, выиграть которую у неё были откровенно мизерные шансы.

Гальдер очень боялся, что придет время, когда с него как с начальника штаба сухопутных сил жестко спросят за те бесчеловечные методы, которыми воевали соединения вермахта на территории СССР и других оккупированных стран. И привычные для военных объяснения «нам приказывали и мы всего лишь выполняли приказ» вряд ли будут приняты и поняты коммунистами. По этой причине он решил оставить столь опасный пост начальника штаба сухопутных войск Германии и стал себе позволять время от времени вступать в полемику с фюрером, в отличие от вечно покладистого главы ОКВ фельдмаршала Кейтеля.

Подобное поведение рано или поздно должно было привести к отставке Гальдера, и он, как истинный служака, подготовил себе замену в лице генерал-полковника Цейтлера.

– Лучше быть простым отставником с пенсией и мундиром, чем действующим начштабом ОКХ на скамье подсудимых, – рассуждал Гальдер, и с ходом его мыслей в той или иной степени было согласно большинство высших офицеров вермахта.

Свои мысли по поводу неудач на Восточном фронте были у командующего группой армий «Север» фон Кюхлера и командующего 18-й армией Линдемана. Возможно, они были также у ряда штабных офицеров группы армий «Север», но их точно не было в голове и сердце подполковника Герхарда Нейрата, в чьем ведении находилась дальнобойная артиллерия, регулярно терзавшая жилые кварталы Ленинграда.

Если бы ленинградцам показали лицо человека, что день за днем разрушает их родной город непрерывными обстрелами, то они бы крайне удивились и разочаровались. Ибо своим внешним видом подполковник Нейрат был ни капли не похож на тот образ врага, что был на тех многочисленных листовках и плакатах советского агитпропа, что украшали стены и заборы осажденного города.

Своим простым и открытым лицом подполковник больше всего напоминал обыкновенного школьного учителя математики, которым он бы мог стать, но не стал, соблазненный пламенными речами фюрера вступить сначала в рейхсвер, а затем в вермахт.

Испания и Чехия, Польша и Франция, Югославия, Греция и СССР были основными вехами военной карьеры Нейрата, сумевшего за неполные семь лет пройти путь от простого лейтенанта до подполковника. Падение Петербурга дало бы ему дальнейшее продвижение по карьерной лестнице и получение новых наград. Командующий всей осадной артиллерией генерал Мортинек не раз намекал на полковничьи погоны и Рыцарский крест, награда вполне достойная праведных трудов. Однако проклятый оплот большевизма на Балтике никак не хотел капитулировать подобно тому, как в свое время перед солдатами вермахта капитулировал Париж. Устояв осенью сорок первого, Петербург стал костью в горле у Герхарда Нейрата, не позволяя ему в полной мере наслаждаться благами жизни и цивилизации в виде долгосрочного отпуска с семьей или покупки загородного дома, на который вот уже несколько лет подполковник копил деньги.

По этой причине подполковник с особым рвением и старанием трудился по выполнению приказа верховного командования о принуждении врага к капитуляции посредством методических обстрелов осадной артиллерией. С этой целью он составил специальный план-график обстрела городских кварталов орудиями больших калибров, которого придерживался с неукоснительной точностью, невзирая ни на что.

Каждый день он что-то высчитывал, зачеркивал и дописывал на больших листах ватмана, специально прикрепленных на чертежной доске в его комнате. По прошествии времени Нейрат так втянулся в этот процесс, что он стал для него смыслом его дальнейшей жизни, сложной математической задачей, которую следовало разгадать и получить за это достойное вознаграждение, невозмутимо оставив за скобками тот факт, что все его выкладки и решения на бумаге уносят сотни и тысячи жизней в действительности.

Хладнокровно уничтожая каждый день мирных людей, Нейрат искренне считал себя хорошим гражданином и добропорядочным семьянином. Он очень любил свою жену Магду, двойняшек Анну и Марту, сына Георга и был внимателен и почтителен к своим родителям. Не была чужда подполковнику и простая человеческая сентиментальность. Нейрат никак не мог пройти мимо голодной кошки или брошенных щенят, считая своим долгом помочь им.

Одним словом, подполковник был обычным немцем, умевшим хорошо трудиться, считать каждый пфенниг, откладывая его на нужды своего семейства. При каждом удобном случае он отправлял своего шофера Шойбе в родной Гессен с очередной посылкой. В них было все, что господин подполковник смог найти на оккупированных германских рейхом территориях: продукты, вещи и различные предметы обихода.

Все, что доставлял шофер семейству Нейрат, фрау Магда принимала на «ура» и как настоящая немецкая жена находила применение каждой присланной ей мужем вещи. Даже если они имели некоторые дефекты, в виде дыр от пуль, штыков или осколков.

Об успехах и неудачах вверенных ему батарей Нейрат регулярно докладывал генералу Мортинеку. Как честный служака, он никогда не старался приукрасить свои успехи или преуменьшить удачи врага. Его рапорты были точными и емкими, безжалостно оставлявшими за скобками всё лишнее, не относящееся к выполнению поставленной перед подполковником задачи.


Подводя итоги второй декады июля, Нейрат был вынужден отметить, что русские начали понемногу, но переигрывать его артиллеристов в контрбатарейной борьбе.

– Генерал Говоров применил против нас простой, но довольно действенный прием. Не имея возможности эффективно бороться с нашими батареями под Санкт-Петербургом, он перебросил морем под Ораниенбаум несколько крупнокалиберных орудий, снятых с потопленных нашей авиацией линкоров. Общая численность русских пушек, по данным наших звукопеленгаторов, не превышает численности двух батарей. Однако своим появлением они начали доставлять серьезные хлопоты тылам наших дивизий, блокирующих этот русских плацдарм. Три дня назад генерал Кнаух позвонил в ставку Кюхлера, и по личному приказу командующего я был вынужден снять со своих позиций три батареи тяжелых гаубиц для ведения контрбатарейной борьбы на этом направлении… – с горечью человека, потерявшего кошелек, докладывал Нейрат.

– Действительно примитивный, но действенный прием. Нечто подобное есть в футболе. Когда в решающем матче к форварду приставляют персонального опекуна, тот начинает играть против другого игрока, и команда противника теряет сразу двух игроков, – согласился с ним генерал, вспомнив свои былые увлечения в мирной жизни. – Однако эта хитрость вряд ли поможет Говорову в ближайшее время. По приказу фюрера нам уже начали перебрасывать из-под Севастополя тяжелые гаубицы и мортиры. Согласно докладу коменданта Гатчины, первые батареи уже прибыли туда и ждут приказа о выдвижении к месту своего нового расположения, – успокоил Мортинек своего подопечного.

– Я смотрел предварительный список тяжелых орудий, которые должны будут поступить к нам. Там не только осадные орудия, произведенные в Германии, но также чешские мортиры, французские и русские гаубицы. Этого вполне хватит нам для того, чтобы каждая петербургская улица стала опасной при наших артобстрелах, а не отдельные их части, как об этом доносят наши агенты.

– Увы, мой дорогой Нейрат, но вся эта мощь обрушится не на городские кварталы Петербурга, а на его оборонительные рубежи. Фюрер приказал взять город штурмом до наступления дождей и ради этого согласился пожертвовать одной из своих любимых игрушек – самоходной мортирой «Карл».

– А знаменитую установку «Дору»?.. Её нам дадут? – с азартом спросил Нейрат, у которого от открывшейся перспективы заблестели глаза, однако радость его была преждевременна.

– В отношении «Доры» все покрыто мраком, – разочаровал его Мортинек. – Приказ о её участии в штурме Петербурга принимает лично фюрер, и по дошедшим до меня сведениям он испытывает определенные сомнения. Слишком много было всяких шероховатостей при использовании «Доры» в Крыму.

– Но применить такой огромный калибр против густо застроенного города сам господь бог велел. Одним выстрелом «Дора» снесет целый квартал, породит страх и ужас в сердцах русских и принудит их к капитуляции!

– Я полностью согласен с вами, подполковник. В Крыму орудие применяли исключительно против бетонных фортов, а здесь городские кварталы, по которым просто невозможно промахнуться. Эффект от обстрелов таких орудий, на мой взгляд, будет потрясающим, но последнее слово там… – генерал выразительно ткнул пальцем вверх и столь выразительно посмотрел на собеседника, что тот оставил всякие намерения по продолжению дискуссии о «Доре».

Как подлинному профессионалу, подполковнику очень хотелось посмотреть страшное оружие в действии, но, столкнувшись с трудностями, он быстро отыграл назад, действуя подобно лисе из басни про виноград.

– Конечно, жаль, если фюрер не даст согласие относительно участия «Доры» в обстреле Петербурга, но и без неё мы сможем одержать победу над русскими. Мне кажется, что для введения противника в заблуждение относительно наших наступательных планов следует провести отвлекающий маневр. Устроить маленькое огненное сияние силами наших осадных батарей против жилых кварталов Петербурга.

– Поясните, – с интересом произнес Мортинек. За время общения с подполковником он убедился, что тот может удивить необычным решением.

– Охотно, господин генерал. Я считаю, что силами секторов «В», «F» и «G» следует провести усиленный обстрел городских кварталов. Не один час, как обычно, а три-четыре часа. Это, естественно, вызовет в городе панику и переполох. Русские решат, что это начало штурма, и ошибутся.

– Тогда мы повторим обстрел, затем ещё, и когда начнется настоящий штурм, мы захватим их врасплох, – быстро подхватил идею Нейрата генерал. – Что же, учитывая то количество снарядов, что мы получим в преддверии штурма Петербурга, боеприпасов можно не жалеть. Однако вы не боитесь, что за три-четыре часа генерал Говоров сможет нанести ответный удар? Ведь, судя по его действиям в Ораниенбауме, он хорошо разбирается в артиллерии.

– Риск получить сдачу, конечно, есть всегда, однако у нас есть ряд преимуществ. Во-первых, удар по Петербургу будет нанесен ночью, что серьезно затруднит работу русской контрбатарейной службы. По нашим наблюдениям, она и днем не всегда эффективно действует, а ночью и подавно. Во-вторых, внимательный анализ всех ответных действий противника говорит о том, что он испытывает недостаток снарядов, как крупного, так и малого калибра. Приняв наш огонь за начало штурма, они окажутся перед выбором, как распорядиться своим ограниченным запасом снарядов. Вести контрбатарейную борьбу или обрушить их на нашу переднюю линию для срыва штурма… – Нейрат выжидательно посмотрел на генерала.

– Естественно, обрушат их на передний край. Тут не может быть двух мнений.

– Я придерживаюсь такого же мнения. Пройдет много времени, пока им станет ясно, что это просто обстрел, а не штурм, и наши орудия успеют покинуть свои позиции. Кроме этого, у меня есть один небольшой сюрприз для русских.

– Судя по вашему лицу, он не совсем им приятен.

– Согласно данным разведки, в секторе «G» у русских расположен крупный холодильный комбинат с большим запасом аммиака. При массированном обстреле можно попытаться разрушить емкости с газом, что вызовет массовую панику среди мирного населения, и русским просто будет не до контрбатарейной борьбы.

– Сюрприз хороший, но я бы не стал сразу выбрасывать этот козырь, а приберег до нужного времени. Очень может быть, что паника нам еще понадобится при настоящем штурме города, – предостерег Нейрата генерал Мортинек.

– Хорошо, господин генерал. Я вас понял, оставим комбинат на потом. – Подполковник черкнул в блокноте.

– Когда вы намерены дать первый концерт?

– Сразу, как только получу ваше одобрение.

– Считайте, что вы его получили, – после короткого раздумья произнес генерал. – Будем надеяться, что ваши расчеты окажутся верными.

Ночь с 27 на 28 июля надолго запомнилась осажденным ленинградцам. Отказавшись от привычного для себя дневного обстрела города, враг обрушил свой смертоносный град снарядов на спящий город. Целых три часа осадные орудия вели непрерывный огонь по жилым кварталам города, безжалостно разрушая их.

Советские артиллеристы пытались противостоять врагу, но действия их оказались малоэффективными. Как и предсказывал Нейрат, ночной артиллерийский налет не только застал их врасплох, но и лишил возможности вести эффективную контрбатарейную борьбу. Не имея опыта ведения огня ночью, они были вынуждены вести огонь большей частью наугад, ориентируясь на огненные сполохи в ночи.

Не помогла в этом деле защитникам Ленинграда и звуковая разведка. Она и прежде не раз запаздывала с определением координат фашистских батарей, а на этот раз потерпела сокрушительное фиаско. Когда начался обстрел, экипажи звуковой разведки спали, и пока они начали свою работу, пока записали и расшифровали пленку, затем передали полученные данные с нарочным в штаб, из-за обстрела была повреждена телефонная линия, ушло очень много времени. Только через полтора часа первые данные стали поступать на батареи, но время было безвозвратно упущено. Опустошив свои походные арсеналы до последнего снаряда, немцы спокойно отвели свои крупнокалиберные орудия, находящиеся на железнодорожных платформах, в тыл, передав эстафету стационарным батареям.

Но не только запоздалое начало работы звуковой разведки Ленинграда сковало руки ленинградским артиллеристам. Огромная какофония звуков, что одномоментно обрушилась на локаторы звуковой разведки, существенно снизила результативность контрбатарейной борьбы. Из-за неточностей полученных ими данных многие советские снаряды падали в стороне от вражеских батарей. А если учесть, что запас снарядов у советских артиллеристов действительно был ограничен, то их ответный огонь в эту ночь был малоэффективен.

Стремясь хоть как-то повлиять на обстановку, что во многом напоминала подготовку к штурму, генерал Говоров поднял в воздух авиацию. Однако действия советских летчиков, не имевших опыта ночных боев, также не дали желаемого результата. Тех, кто смог пробиться через заслон вражеских зениток и прожекторов и эффективно атаковать немецкие батареи, было очень мало.

Всю ночь, все утро и весь день советские войска провели в ожидании наступления противника, но ничего не произошло. От массированного удара врага погибло свыше тысячи человек и вдвое больше было ранено. Застилая улицы огнем и дымом, горели целые кварталы города, и пожарные не успевали справляться с огнем. Многие из тех людей, кого миновали взрывы и осколки вражеских снарядов, гибли в языках пламени или задыхались в удушливом дыму.

Когда о результатах ночного обстрела доложили Жданову, он немедленно позвонил Рокоссовскому и попросил ускорить прорыв блокады.

– Поверьте, Константин Константинович, такого ещё никогда не было с момента начала блокады. Пожарные ещё не закончили свою спасательную работу, но те цифры, которыми мы сейчас располагаем, говорят, что потери среди мирного населения исчисляются тысячами. Тысячами! – голос Жданова мгновенно возродил в сознании Рокоссовского образ маленькой девочки, которой он обещал прогнать немцев как можно скорее, и сердце военного протяжно заныло.

– Я прекрасно понимаю вас, Андрей Андреевич. Боль и страдания простых ленинградцев для меня очень близки, и это не просто слова, – генерал на секунду замолчал, стараясь унять чувство гнева и боль в груди. – Со всей ответственностью заявляю, что мы делаем все возможное, чтобы как можно скорее прорвать кольцо блокады и избавить город Ленина от угроз вражеских обстрелов и бомбежки.

– Спасибо, товарищ Рокоссовский. Ваши слова – это лучший бальзам для ран ленинградцев, полученных от вражеских обстрелов. Я непременно сообщу им их, – обрадовался Жданов, и разговор закончился.

Присутствующий при этом разговоре генерал Мерецков втайне усмехнулся, услышав обещания, данные Рокоссовским Жданову. До назначенного на 5 августа Ставкой начала операции оставались считаные дни, а по общему заключению, армии Волховского фронта не были готовы к наступлению. Предстоял тяжелый разговор о переносе начала наступления, и Мерецков был очень рад тому, что говорить об этом Сталину придется не ему.

Оставаясь командующим фронтом, он с ревностью смотрел на то, как представитель Ставки берет бразды подготовки операции «Искра» в свои руки. Причем действует он исключительно по собственному усмотрению, иной раз позволяя себе вольность идти вразрез не только с мнением комфронта, но и с мнением Москвы.

Для военного, быстро поднявшегося по служебной лестнице благодаря маховику репрессий и самому попавшего в их жернова, подобное поведение было немыслимо. В понятии Мерецкова, чтобы избежать угрозы нового ареста, нужно было как можно точнее выполнять полученные сверху приказы, а в случае их отрицательного результата уметь назвать причины, из-за которых это произошло.