Ленинградский меридиан

– У командующего Западным фронтом товарища Жукова есть достаточно сил, чтобы осуществить наступательную операцию местного значения. Танковый парк переданных ему соединений в своем составе имеет средние и тяжелые танки Т-34 и КВ, которым немцы по-прежнему не могут ничего противопоставить, – специально подчеркнул Василевский, но вождь немедленно его поправил:

– Пока нет, товарищ Василевский, но к концу года обязательно будут. Об этом нас предупреждают наши британские источники.

– Я не думаю, товарищ Сталин, что генерал Жуков будет штурмовать Ржев так долго. Ему будет достаточно перерезать сообщение Ржева с Вязьмой, и враг будет вынужден сам отступить из города.

– Будем надеяться, что командование Западного фронта правильно распорядится своими танковыми козырями, – усмехнулся Верховный Главнокомандующий. – А что у товарища Жукова с артиллерией?

– Плотность артиллерийского огня в районе наступления составляет сто двадцать орудийных стволов на километр, – немедленно откликнулся Василевский. – Этого вполне достаточно, чтобы прорвать оборону противника и открыть дорогу танковым корпусам на Сычевку и Зубцово.

– Значит, для проведения этой операции предполагается нанесение одного удара силами двух армий. Вы считаете, что этого хватит, чтобы освободить Ржев? – уточнил у Василевского Сталин. – Вот представитель Ставки на Волховском фронте товарищ Рокоссовский считает, что для проведения подобной операции следует наносить два удара, и твердо стоит на своем.

– У нас также предполагается нанесение по Ржеву второго удара силами Калининского фронта, и тоже силами двух армий.

– Значит, вы тоже за нанесение двух главных ударов, а не одного? – вождь требовательно посмотрел на генерала.

– В этом случае да, товарищ Сталин. Два одномоментных удара не позволят противнику в полную силу использовать имеющиеся у него резервы для отражения нашего наступления, тогда как прорыв фронта на одном участке не гарантирует полного успеха. Немцы мастера наносить контрудары в основание прорыва, и Любанская операция наглядный тому пример.

Верховный принял пояснение Василевского, но не был с ним до конца согласен. С начала войны он был третьим человеком, занявшим кресло начальника Генерального штаба, и Сталин не спешил принимать его слова на веру. Подобные действия были порождены отнюдь не его подозрительностью или недоверием к молодому генералу. Вера генсека в постулат, что в Красной Армии все спокойно и все хорошо, была серьезно подорвана самими же военными: сначала конфликтом на Хасане, затем боевыми действиями на Халхин-Голе и в Финской войне. Тогда вопреки бравым заявлениям военных все начиналось крайне плохо, и только вмешательство вождя с плотным контролем всех их действий и перепроверкой донесений давало нужные результаты.

Окончательно эта вера в военных у Сталина рухнула в самом конце июня сорок первого года. Тогда, после падения Минска, стало ясно, что вопреки всем заявлениям ни нарком обороны, ни начальник Генштаба не владели ситуацией на Западном фронте. После чего он был вынужден занять место Верховного Главнокомандующего, которое с огромной радостью отдал ему маршал Тимошенко.

– Не получится ли так, что вместо того, чтобы нанести врагу сокрушительный удар, мы с вами размажем кашу по тарелке? Не будет ли правильным передать командование всей операцией в одни руки командования Западного фронта? – напрямую спросил вождь собеседника, но тот с ним не согласился.

– Генерал Конев опытный командир, хорошо показавший себя в боях под Москвой, и я уверен, что он сумеет справиться с поставленной перед его фронтом задачей. Что же касается передачи всей операции командованию Западного фронта, то это, на мой взгляд, только усложнит управление войсками и затруднит выполнение директивы Ставки.

Смелость и убежденность в словах генерала импонировали Сталину, но за время постижения военных премудростей он успел убедиться, что данные качества не всегда гарантировали успех дела. В июле сорок первого года генералы Качалов и Еременко также были уверены в своих силах и твердо заверяли вождя, что непременно разгромят рвущиеся на восток войска Гудериана, однако в силу ряда причин не смогли этого сделать. Танковые соединения немцев заняли Смоленск и Киев, а из дававших обещание генералов один либо погиб, либо попал в плен, а второй получил тяжелое ранение и был вывезен из кольца окружения на самолете.

Тяжелые испытания сорок первого года научили Сталина не торопиться с оценкой окружавших его военных, и он ограничился тем, что скептически хмыкнул и, многозначительно посмотрев на Василевского, произнес:

– Будем надеяться, что этим летом товарищу Коневу и Жукову удастся сделать то, что они не смогли сделать зимой и весной этого года.



Среди тех войсковых соединений Западного фронта, что должны были осуществить наступление на Ржев и полностью очистить от врага северный берег Волги, был полк, в котором воевал майор Любавин. Вернувшись в строй после ранения осенью сорок первого, Василий Алексеевич в марте получил назначение в 20-ю армию, на должность начальника штаба полка.

От прежнего лейтенанта, каким он вступил в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии в далеком 1939 году, мало что осталось. Пройдя горький путь отступления от западной границы до Москвы, дважды попав в окружение, с честью выйдя из них с оружием в руках, в военной форме и с партбилетом в кармане, он стал смотреть на людей совсем по-другому своими миндалевидными карими глазами.

Известие о том, что его полку предстоит наступать, Любавин встретил откровенно скептически.

– Как наступать, если у нас в батальонах нет никакого опыта совместного взаимодействия пехоты с танками? Опять каждый будет наступать сам по себе, как наступали весной? – спрашивал Любавин у комполка полковника Музыченко.

– А это не ваше дело, товарищ майор. Прикажет командование идти в атаку, пойдете как миленький, с танками или без танков! – гневно восклицал полковой комиссар Правдюк. Он чувствовал себя неуютно рядом с комполка и его заместителем. У Музыченко на гимнастерке красовались орден Ленина и Красное Знамя Бухарской республики. Любавин имел Красную Звезда и орден Боевого Красного Знамени, а грудь комиссара сиротливо украшала медаль «20 лет РККА». Поэтому он стремился всячески подчеркивать значимость политической работы в полку.

– Что вы конкретно предлагаете? У нас нет возможности отрабатывать взаимодействие пехоты с танками побатальонно, да и времени наверняка осталось мало… – спросил Музыченко, у которого упоминание потерь полка в мартовских боях вызывало внутреннюю дрожь. Тогда, после «разборки полетов», полковник чуть было не лишился своего поста, и только благодаря заступничеству друзей по Гражданской войне ему удалось избежать серьезных наказаний.

– Можно ограничиться проведением такой обкатки повзводно. Для полка это вполне возможно, ну а лучше всего создавать отдельные штурмовые группы, которые будут выполнять конкретно поставленные цели.

– Штурмовые группы, что за ерунда?! – вновь встрял в разговор Правдюк.

– Это не ерунда, а боевой опыт. Танк огнем своих орудий подавит огневые точки противника, а движущиеся за ним солдаты прикроют его от гранатометчиков и прочего огня вражеской пехоты и противотанковых орудий.

– Штаб армии не присылал никаких приказов и рекомендаций по созданию штурмовых групп, и значит, все сказанное вами самодеятельность! – важно изрек комиссар, потрясая желтым от табака ногтем. – И хочу заметить – вредная.

– И чем же она вредна, позвольте спросить? – задал вопрос Любавин, чем вызвал откровенное раздражение у Правдюка своей вежливой манерой, которую комиссар про себя называл «буржуйской».

– Тем, что оторвет солдат от политзанятий и приведет к неоправданному расходу горючего, с которым в дивизии и так напряженное положение.

– Если следовать вашей логике, тогда и учения проводить не стоит, одни сплошные расходы.

– Учения проводить надо, товарищ Любавин, но только по приказу вышестоящего штаба. А если его нет, то и не надо заниматься самодеятельностью, – отчеканил комиссар и выжидающе посмотрел на комполка, ожидая поддержки с его стороны.

В целом Музыченко был согласен со словами Правдюка, но было одно «но». Полку предстояло наступать, и полковник очень боялся, что на этот раз, чтобы «удержаться в седле», старых связей может не хватить. Цену Правдюку он хорошо знал по его рапортам в штабы дивизии и армии, а у Любавина были боевой опыт и хватка. Именно благодаря этим качествам летом сорок первого года он получил в петлицу вторую шпалу от маршала Тимошенко и орден Красной Звезды.

– Я доложу комдиву о вашей инициативе, товарищ майор. Посмотрим, что скажет начальство, – подвел итог разговора Музыченко, примерно догадываясь, что скажет комдив, и в принципе оказался прав.

Генерал-майор Кузьмичев с определенной опаской воспринял инициативу, идущую снизу. Будь это до войны, он бы непременно вызвал к себе чересчур энергичного начштаба и разделал бы его, что называется, под орех за излишнее рвение. Однако когда то, о чем говорил майор, полностью совпадало с директивами, идущими с самого верха, зажимать инициативу «низов» было опасно, и поэтому Кузьмичев принял соломоново решение.

– Комдив внимательно изучил присланный вами рапорт, товарищ Любавин, – важно сообщил майору комполка на другой день. – Поднятый вами вопрос правилен, важен и очень своевременен. Генерал Кузьмин согласен с вами и приказал немедленно приступить к подготовке взаимодействия танков и пехоты в соединениях полка, под вашу личную ответственность.

Последние слова Музыченко произнес с видом начальника Тайной канцелярии, девизом которого было: «Доносчику первый кнут».

Доведя до начальника штаба волю «верхов», комполка надеялся увидеть на лице майора испуг или разочарование, но тот не доставил ему подобной радости. Для человека, прошедшего страшное горнило сорок первого года, слова Музыченко ассоциировались исключительно с тяжелой работой, которую взамечательный поэт Чуковский сравнил с вытаскиванием из болота бегемота.


Однако не только готовности к тяжелой работе приучил Василия Любавина прошедший военный год, но и одарил его знакомством с бюрократическим крючкотворством, на практике подтвердившим правильность житейского изречения, что без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек. Не отходя от кузни, он потребовал письменного подтверждения своих новых обязанностей и, только получив необходимую бумагу, стал действовать.

Пользуясь затишьем на передовой, Любавин снимал с каждого батальона по взводу и, невзирая на яростные крики помпотехов танковых взводов о нехватке горючего, приступил к учениям.

Больше всего трудностей и нервов было потрачено на то, чтобы добиться слаженности в действиях танка и бегущих за ним пехотинцев, а также преодоления страха вчерашнего крестьянина перед грозной ревущей машиной. После двадцать пятого раза все становилось на свои места. Пехотинцы дружно бежали вслед за танком, водитель которого выдерживал нужную скорость и не летел вперед на врага, как прежде.

Также худо-бедно, но у солдат ушла боязнь перед бронированным монстром. Они не только научились пережидать проход над своей головой грохочущего чудовища, сидя в окопе, но даже научились подавлять свой страх, лежа на голой земле и зажав в руке гранату. Когда танк проползал над ними, оглохшие и наполовину ослепшие от поднятой пыли, они находили в себе силы подняться на колено и швырнуть деревянный муляж гранаты в бензобак или в решетку мотора.

Не остались в стороне и танкисты, а точнее, то, как они вели свой огонь по противнику. Для уничтожения танка или орудия неприятеля они останавливали свою грозную машину, наводили пушку, стреляли и только потом двигались дальше. Все это в корне не устраивало майора.

– Поймите, – доказывал он командиру танкового взвода капитану Мартынову, – во время атаки танк не должен останавливаться. Танк встанет, пехота ляжет, и потом поднять её крайне трудно.

– Так что же нам – не стрелять из пушки?! – резонно возмущался Мартынов. – Так и катить на немецкие окопы, ведя огонь из одного пулемета?

– Почему не стрелять? Стреляйте, но на ходу, не останавливаясь.

– И много я попаду таким образом? Одним снарядом из десяти? Это не серьезно! – стоял на своем танкист, не желая ни на дюйм отходить от принятых канонов.

– Очень даже серьезно. Не обязательно попадать точно в пушку врага, капитан. Часто даже один разрыв снаряда рядом с орудием противника может нанести его расчету серьезный урон.

– А если не нанесет?! Что тогда?

– Даже если не нанесет урон расчету, то нагонит на него страху, они же живые люди. Снаряд не так быстро подадут, на землю упадут, наводчик собьет деление при наводке… – Любавин пытался втолковать танкисту взгляд с противоположной стороны брони, но все было бесполезно. Мартынов упрямо не хотел слышать его доводы, и тогда майор пошел иным путем. После очередного учения он собрал экипажи танков и задал им вопрос напрямую.

Вначале, как и ожидалось, все твердо стояли на позиции танкистских канонов, но затем в ходе разговора взгляды танкистов стали меняться. Любавин ловко поддел наводчиков в умении вести огонь с колес, и на другой день все они дружно принялись палить по макету пушки.

Естественно, что никто из них не добился попадания с первого выстрела, но третий или четвертый разрыв снарядов ложился если не точно в цель, то в опасной для неё близости.

Наблюдая за действиями танкистов, Василий Алексеевич очень радовался. Сейчас для него были важны не так результаты стрельбы, как тот факт, что люди услышали его и попытались осуществить предложенную им идею на практике.

Увидев, что столь важный психологический рубеж понимания между ним и танкистами преодолен, Любавин с удвоенной силой взялся за тренировки, отчаянно надеясь, что сумеет добиться устойчивых результатов до начала наступления.



Западный фронт генерала Жукова только собирался начать активные боевые действия, тогда как его южный сосед, Юго-Западный фронт маршала Тимошенко, уже вел с противником тяжелые оборонительные бои.

Сделав правильные выводы на основании трофейных документов, командующий фронтом начал своевременный отвод, когда массированным ударом немцы прорвали фронт в районе Волчанска. Пока одна часть немецких танковых соединений рвалась к Воронежу, а вторая двигалась к Старому Осколу в надежде окружить советские войска, маршал Тимошенко сумел отвести основные силы фронта из-под удара, включая тяжелое вооружение. Когда стальные клещи капкана захлопнулись, внутри них не оказалось той добычи, на которую рассчитывал фюрер.

– Русские научились сражаться, – с огорчением констатировал Гальдер, когда докладывал Гитлеру о том, что в захлопнувшемся котле нет советских войск.

– Скорее, научились правильно читать захваченные секретные документы. Я убежден, что именно этим обусловлены столь удачные действия Тимошенко, – не соглашался с ним фюрер. – Пока танки Гота заняты штурмом кварталов Воронежа, бросьте танкистов 40-го корпуса на Россошь. Пусть они если не окружат какие-нибудь русские части на Среднем Дону, то создадут угрозу оперативным тылам противника.

Согласно сообщениям берлинского радио из штаб-квартиры фюрера, бросок немецких танкистов на Россошь был очень успешен. Танковый батальон майора Вельтмана не только с ходу занял Россошь, но и сумел захватить переправу через реку Калитва. При этом не обошлось без специального отряда дивизии «Бранденбург», сумевшего нейтрализовать мостовую охрану.

Кроме того, немцами был пленен штаб советских войск в составе двадцати офицеров, преимущественно в звании полковников. Танкисты Вельтмана клялись и божились, что разгромленный ими под Россошью штаб был штабом самого Тимошенко, которому по счастливой случайности удалось бежать прямо у них из-под носа на штабной машине.

– Если бы не нехватка горючего, мы бы обязательно догнали и поймали самого главного сталинского маршала, но досадное стечение обстоятельств помешало нам продолжить преследование, – сокрушенно говорил Вельтман генералу Брайту, прибывшему в Россошь на следующий день.

В ответ Брайт только посочувствовал Вельтману. Скальп Тимошенко был бы не плох в качестве боевого трофея, но он не шел ни в какое сравнение с тем тактическим успехом, который одержали его танки. Они не только помогли остальным войскам вермахта сломить сопротивление советских войск в районе середины Дона, но и раскололи войска Юго-Западного фронта надвое. При этом южная часть войск потеряла связь со штабом фронта, что находился в это время в Калаче.

Сам фюрер пребывал в хорошем настроении, несмотря на то что, частично заняв Воронеж, немецкие части не смогли продвинуться дальше на Тамбов и Борисоглебск, как этого требовал план «Блау».

– Ничего страшного, – говорил Гитлер Кейтелю, обсуждая боевые действия вермахта на юге. – Не смогли повернуть на север в районе Воронежа, повернут у Богучар. Не повернут у Богучар, так повернут у Серафимовичей или Сталинграда. Главное, что русские отступают под их неудержимым натиском к Волге. И основная задача на текущий момент генерал-полковника Вейхса – не дать им остановиться! Гнать их и гнать, чтобы на плечах бегущих большевиков ворваться в Сталинград, сбросить их в Волгу и перетопить как крыс! Тем самым на весь мир больно шлепнуть Сталина по носу!

Пройдет время, и Гитлер будет потом очень жалеть, что в погоне за миражом скорого падения Сталинграда он не изъял у группы армий «Б» часть войск и не передал их в группу армий «А», как это первоначально предусматривалось оперативным планом «Блау». Уверенный в скором падении города Сталина, он считал, что вслед за ним падут Астрахань, Саратов, Ульяновск, Тамбов и что фельдмаршал Лист без труда захватит Кубань, Грозный и Баку.

Подобные действия вызвали несогласие со стороны командующего группами армий «Юг» фельдмаршала Бока. Он потребовал от главы ОКХ неукоснительного соблюдения первоначального плана, но фюрер никого не хотел слушать. Покинув сумрачные болота Восточной Пруссии, он переехал на украинские просторы в районе Винницы, в бункере с чудным названием «Вервольф» он наслаждался моментом победного триумфа. Его воинский гений бурлил с новой силой, он не желал слышать никаких возражений и потому с легким сердцем отправил несговорчивого Федора фон Бока в отставку для поправки здоровья.

События в южной части Восточного фронта позволяли фюреру считать, что вермахт одержал полную и сокрушительную победу над большевиками. И факты, позволяющие ему так считать, к сожалению, были.

Не имея опыта по созданию промежуточных рубежей обороны при отступлении, войска 9-й и 32-й армий Юго-Западного фронта попали под мощный удар 40-го немецкого танкового корпуса в районе Миллерово. Не сумев организовать прочную оборону, советские дивизии были смяты и окружены соединениями 1-й танковой армии в лице 3-го танкового корпуса генерала Маккензена, идущими на соединение с танками генерала Гейра. В результате этих действий левый фланг Юго-Западного фронта окончательно рухнул, что вызвало сильнейшее раздражение со стороны Ставки. В телефонном разговоре с Тимошенко вождь как никогда был резок и зол.

– Ставка считает недопустимым и нетерпимым, что Военный совет фронта вот уже несколько дней не представляет нам никаких сведений о судьбе 9-й, 24-й, 38-й армий и 22-го танкового корпуса. Из других источников Ставке стало известно, что войска окружены и пытаются с боями отойти за Дон. Однако ни штаб, ни Военный совет фронта упорно ничего не сообщают о судьбе окруженных войск. Взяты они в плен или сумели вырваться из окружения? В составе этих армий находилось примерно четырнадцать дивизий. Ставка хочет знать их судьбу, а также знать планы командования по стабилизации положения на стыке с войсками Южного фронта! – грозно изрыгала вопросы трубка в руке помертвевшего от напряжения маршала.

– Штаб фронта делает все возможное, чтобы как можно скорее установить полную картину положения в районе Миллерово, товарищ Сталин. К нам поступает масса противоречивых сведений, не позволяющих установить точную картину. Только по этой причине мы не смогли своевременно доложить вам о судьбе этих армий, – с трудом выдавил из себя маршал, напряженно смотря поверх лысины помертвевшего от страха Хрущева.

– Ставка не может ждать, когда вы наконец сделаете это. Доложите, что вам известно по окруженным частям на данный момент… – потребовал вождь.

– По непроверенным до конца данным в окружение под Миллерово попали соединения 9-й армии. Соединения 38-й и 24-й армий ведут ожесточенные бои в районе Никольского и Калитвы соответственно. Мы стараемся как можно быстрее восстановить связь с окруженными армиями, товарищ Сталин, но пока это не удается.

– В сложившейся обстановке будет правильным изъять 9-ю и 24-ю армию из состава вашего фронта и передать их Малиновскому. Что касается 38-й армии, то вы должны полностью сосредоточить на ней все свои усилия по восстановлению управления и вывести её дивизии к Дону на соединение с войсками 57-й армии, – приказал Сталин маршалу. – В сложившейся обстановке это максимум, чем Ставка может помочь фронту. Все остальное – это ваша забота и ответственность, товарищ Тимошенко.

Обрадованный маршал схватился за решение Ставки, как утопающий хватается за соломинку, но все его надежды были напрасными. По злой иронии судьбы войска, переданные под управление генералу Малиновскому, сумели вырваться из немецкого окружения и сохранили свои дивизии, чего нельзя было сказать о 38-й армии. Под удар немецких войск попало шесть дивизий, из которых пять прекратили свое существование.

Трагедия 38-й армии вкупе с неудачей харьковского наступления стала последней каплей, переполнившей чашу терпения Сталина. Он снял маршала Тимошенко с поста командующего вновь созданным Сталинградским фронтом и заменил его генералом Гордовым.