Лейла

Мне приходит сообщение. Я прекрасно управляюсь с техникой.

Я не могу скрыть улыбку.

Невероятно. Все события, которые в моем воображении могли заполнить мою жизнь, меркнут перед этим. Брак, дети, музыкальная карьера — все это теперь кажется способом заполнить пустоту. А если мне доступно нечто вроде шестого чувства? А если мне предначертано использовать его? А если мне суждено стать не только музыкантом?

Кнопки на клавиатуре ноутбука снова начинают утопать. Она пишет что-то еще.

Я много знаю, например, как готовить еду. Пользоваться компьютером, телефоном. Но даже не представляю, откуда я все это знаю.

Вместо того чтобы набрать сообщение в телефоне, я отвечаю вслух, потому что Лейла еще спит.

— Может быть, это подскажет нам, как давно ты умерла. Думаю, ты бы говорила и вела себя иначе, если бы твоя смерть произошла много десятилетий назад.

Ты так уверен, что я была жива. Что, если я всегда была здесь?

— Может и так, и за это время ты получила все свои знания. Ты говорила, что иногда смотришь телевизор, да?

Да.

— Мы могли бы кое-что попробовать, чтобы определить временные рамки.

Тебе важно знать, была ли я когда-то жива?

— А тебе неважно?

Не знаю. Наверное, нет. Какое это имеет значение?

— Возможно, если бы ты знала, какой была твоя прежняя жизнь, ты бы поняла, почему оказалась заточена здесь.

Я не чувствую себя в заточении.

— Но счастлива ли ты?

Нет. Я уже говорила тебе, каково мне здесь. Со мной не случалось ничего интереснее вашего с Лейлой появления.

— А если я здесь, чтобы помочь тебе? Тебе нужна помощь с тем, чтобы во всем разобраться?

Довольно эгоистично с твоей стороны думать, что именно я нуждаюсь в помощи. Может, это я оказалась здесь, чтобы помочь тебе?

С мгновение я смотрю на ее ответ, позволяя еще одной мысли дополнить путаницу в моей голове.

— Я не задумывался об этом. — Я подаюсь вперед, подпирая подбородок. — Возможно, ты права, и мы оба именно там, где и должны быть. Но если это так, то зачем тебе вторгаться в этот мир? Это ведь тебе недостает того, что доступно мне. Еды. Воды. Сна. Ты не способна насытиться в своем мире. Все материальное сосредоточено в этой реальности, и раз сейчас тебе этого не хватает, возможно, все это было доступно когда-то в прошлом.

Ноутбук скользит по столу, пока не оказывается прямо передо мной. Я вздрагиваю от внезапного движения.

— Почему ты дал мне спать допоздна? — спрашивает Лейла.

Я поднимаю взгляд и смотрю, как она потягивается, стоя на пороге кухни. Зевнув, она устремляется к кофейнику.

— Сейчас не так уж и поздно, — отвечаю я, неторопливо закрывая ноутбук.

Лейла наливает кофе в кружку.

— Уже одиннадцать утра.

— Самое смертоносное время дня, — дразню ее я.

— Чего? — Она с любопытством смотрит на меня, обхватив кружку обеими руками и делая глоток. Я подхожу к ней и целую в лоб.

— Одиннадцать утра — самое смертоносное время дня, — я повторяю один из многочисленных фактов, которые узнал от нее.

Лейла озадаченно косится на меня.

— Странно. Если подумать, это должно быть ночное время.

Меня накрывает чувством вины. Сколь многое из того, что Лейла восстанавливает с трудом, я воспринимаю как должное. Наши разговоры, воспоминания, прекрасные мгновения вместе. Будто кто-то взял ножницы и вырезал из ее памяти части ее жизни, разметав повсюду обрезки.

Мне кажется, что порой я отношусь к ее травмам недостаточно серьезно. Последние полгода я ходил вокруг нее на цыпочках, стараясь не замечать очевидное, чтобы она не ощущала, сколь много она лишилась. Но что если, потакая ее нежеланию обсуждать события той ночи, я невольно делаю только хуже?

Черепно-мозговая травма похожа на любую другую телесную травму. Она требует реабилитации. Нужно упорно работать, чтобы вернуть утраченную силу. Я прошел трехмесячный курс физиотерапии, чтобы восстановить раненое плечо, но с травмой Лейлы мы поступили диаметрально противоположным образом.

Мы не тренировали ее мозг… предоставили ему возможность восстанавливаться самому.

Мы не признавали ее травму, поставили вопрос на паузу в надежде, что Лейла исцелится сама по себе. Но этого не случилось. Она исцелилась физически. Но, как мне кажется, не эмоционально.


— Ты сейчас разговаривал по телефону? — спрашивает она.

— Нет. А что?

— Когда я спускалась, мне показалось, ты говорил.

— Я говорил, — спешно отвечаю я, — сам с собой. Не по телефону.

Лейла принимает мои объяснения за чистую монету. Затем открывает холодильник и рассматривает содержимое полок, но, так ничего и не взяв, захлопывает дверцу.

— Хочешь, я приготовлю тебе завтрак? — предлагаю я.

В ответ она издает стон.

— Я набрала два килограмма за эту неделю. Больше не буду завтракать.

— Мы же в отпуске. Тебе надо набрать еще минимум четыре килограмма, чтобы можно было считать нашу поездку успешной.

— Ты милый, — улыбается она. — Но если я наберу еще четыре килограмма, больше не смогу купаться в бассейне голышом. Буду сама себе противна.

Я подхожу к Лейле и заключаю в объятья. Мне неприятны ее слова. Не нравится, что ее огорчает такая ерунда, как незначительная прибавка в весе за время отпуска. Я размышляю о наших отношениях, пытаюсь вспомнить, что такого я мог сказать, что заставило бы ее думать, будто ее тело заботит меня больше, чем она сама. Я часто говорю Лейле, что она сексуальна, но вкладываю в свои слова позитивный смысл. Возможно, этот акцент на внешней привлекательности вынудил ее придавать внешности излишнее значение.

Я беру ее лицо в ладони.

— Я люблю тебя, Лейла. И моя любовь не зависит от цифр на весах.

Она улыбается, но ее улыбка не касается глаз.

— Я знаю. Но все равно хочу быть здоровой.

— Отказ от еды не способствует твоему здоровью.

— Как и «Поп-тартс»3 или «твинкис»4, но вся кухня забита вредной едой.

— У нас отпуск, — говорю я. — А в отпуск только тем и занимаются, что едят всякое вредное дерьмо, ленятся и спят допоздна, — я целую ее. — Тебе надо войти в отпускной режим, пока он не закончился.

Лейла обнимает меня за талию и упирается лбом мне в плечо.

— Ты прав. Нужно расслабиться и получить удовольствие от следующей недели. — Она отстраняется. — Знаешь, от чего я не могу отказаться? От мексиканской еды. Особенно от тако.

— Тако звучит заманчиво.

— И от маргариты. Где здесь поблизости можно поесть тако и выпить маргариту?

Предложение выйти из дома наполняет меня сомнениями. Хочется сводить ее куда-нибудь, и я рад, что ее так взбудоражила затея поесть тако, но меня по-прежнему распирает от тысячи вопросов, которые я хочу задать Уиллоу. И я не смогу их задать, если мы уедем из дома, а я буду за рулем и сосредоточу все внимание на Лейле.

— Уверена, что хочешь ехать куда-то? До ближайшего ресторана почти сотня километров.

Лейла решительно кивает.

— Да. Хочу выйти из дома. — Она целует меня, встав на носочки. — Я в душ.

Едва она выходит из кухни, я мчусь к ноутбуку и открываю его.

— Ты еще здесь? — спрашиваю я, надеясь получить хоть какой-то ответ.

Я неотрывно смотрю в монитор, но ничего не происходит. Терпеливо жду, пока со второго этажа не доносится шум воды в душевой. Я повторяю вопрос.

— Уиллоу? Ты еще здесь?

Секунды в ожидании ее ответа тянутся бесконечно долго. Но вскоре клавиши вновь утопают в клавиатуре, и я выдыхаю с облегчением, пока она печатает ответ.

Извини. Теперь я здесь. Я ушла, когда Лейла спустилась в кухню. Мне неловко наблюдать за вами без спроса, поэтому я стараюсь этого не делать.

— Куда ты уходишь?

Я была в Большом Зале.

— Ты поднимаешься на второй этаж?

Иногда. Но не хожу туда, когда вы оба там.

Это не совсем так.