Леди, которая любила лошадей
Часть 6 из 70 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Вот огромный фриз с лохматыми ногами, с гривою, едва ли не до копыт. А вот, словно в противоположность ему, сухой, изящный ахалтекинец изабелловой масти и с глазами зелеными, что уж точно встречается почти до невозможности редко.
Костистый дончак.
И угловатый некрасивый с виду англичанин, изображенный резко, будто раздраженно.
Василиса отложила альбом и взяла другой. Снова лошади. Разные. Всякие. Большие и малые, порой едва ли не дикие, вроде якутских большеголовых, покрытых толстою шерстью, а с виду больше на медведей похожих, чем на лошадок.
Аргамаки.
И тяжеловозы.
Упряжные. Верховые. Смески, подписанные тетушкиной рукой, чтоб, верно, не запутаться, в ком какая кровь. И записи эти ценны, но не только они. Должен быть дневник, журнал, что-то, в чем бы тетушка оставляла настоящие заметки.
- Что тут? – Марья принесла еще свечей, и стало светлее. – Нашла?
- Нашла. Видишь? – Василиса развернула еще один альбом. – Она тоже про них знала.
Эти лошади, в отличие от прочих, на первый взгляд казались одинаковыми, даже Василиса сперва решила, что видит перед собой одну и ту же… но нет. Вот у этой кобылы грудь чуть узковата и зад обвислый. А жеребец имеет белые пежины на бабках. У третьего грива острижена коротко, что подчеркивает мускулистую шею…
- Она их придумала.
- Нет, - Василиса покачала головой, коснувшись последнего рисунка, где подле обыкновенной с виду кобылы на тонких ногах стоял золотой жеребенок. – Она их увидела… только не знаю, как.
И почему лишь лошадей.
И…
И вопросов было слишком много, а ответы, признаться, пугали. Василиса закрыла альбом и прижала его к груди. Она рассмотрит его позже и не только его.
Главное, теперь она совершенно точно знала, что ей делать.
Глава 3
Возвращаться на виллу не хотелось, ибо остаток дня прошел, как ни странно, в этаком благословенном умиротворении, нарушить которого оказались неспособны ни холодные взгляды княжны, ни присутствие некроманта. Последний явно не намеревался покидать дом, впрочем, и хозяйку его игнорировал самым невозможным способом, отдавая предпочтение еде. Жевал он постоянно, что, однако, не мешало ему говорить.
А говорили обо всем.
О погоде, которая в Крыму всегда-то была чудесной, но нынешним годом особенно.
О политике, пусть сия тема сперва показалась Демьяну не представляющею интереса для дам, но выяснилось, что он очень даже ошибается, ибо рассуждала княжна Вещерская весьма здраво, а местами едко и даже зло, хотя и до боли точно. И он сам-то неожиданно для себя заговорил.
Не о политике.
В политике Демьян к стыду своему разбирался мало, то ли дело лошади. Лошади… когда и кто первым заговорил о них, но…
…он и вправду любил лошадей, хотя прежде и стеснялся этой своей во многом сугубо теоретической любви, ибо не назовешь же практикой прогулки по лошадиному базару и те малые выезды, которые, если и случались в свободное от работы время, то исключительно на конях прокатных.
Но вот…
…тонконогие аргамаки или все-таки степные кони, которых ныне, слышали, в целых три породы выделили. И говорят, что есть еще четвертая, которую никто-то из людей белых, даже из тех, что допущены были ко дворцу султана, а иные и жили-то в нем, немало обласканные, не видывал. Ибо кони эти давно уж признаны сокровищем куда большим, нежели золото или камни драгоценные. Демьян сам слышал о них от отца, а тот от приятеля, с которым служил, утверждая, что приятель оный, пусть и известен был языком длинным, но все же в иных вещах не обманывал.
…о лошадях диких.
И полудиких.
Тех, что гуляют на просторах, пусть и вида невзрачного, но весьма умны и выносливы. О фризах и аппалузах, о невозмутимых ольденбургах[1] или до крайности редких марвари[2], о достоинствах и недостатках которых ходит немало слухов, и как знать, которые из них верны, если англичане запрещают этими лошадьми торговать. И не понять, из природной ли вредности или нежелания делиться редкостным сокровищем. О клайдесдалях[3] и першеронах[4], равных которым в Империи нет, хотя давно следовало бы заняться выведением своих тяжеловозов, таких, чтоб и сильны, и неприхотливы.
О липицианской породе[5], славной, что мастью своей, что воистину редким умом.
И об отходящих в прошлое вместе с рыцарями жемайтах[6].
Говорить было до странности легко, впервые, пожалуй, Демьян вовсе разговаривал с кем-то не о работе и не о делах домашних, но о чем-то ином. И не только говорил, но… его слушали.
Даже княжна.
Пусть и смотрела все одно слегка свысока и, как почудилось, с насмешкою, но обидно не было. Просто стало вдруг ясно, что вся она, Марья Вещерская, такая и есть, какою кажется, холодная, надменная и чрезмерно строгая, что к себе, что к людям. Такой угодить непросто.
И не нужно.
Вот Василиса спорила иначе. Она злилась.
И хмурилась.
Кусала губы и сжимала кулачки, когда с чем-то категорически была не согласна. Встряхивала головой, и темные ее пряди, выбившиеся из косы, подпрыгивали этакими забавными пружинками. И хотелось смотреть, и злить ее нарочно, или все же уступить, хотя нутром Демьян чуял, что это-то и будет неверным. Да и спор… от пород и лошадей он сам собою перешел на автомобили. И уже Марья, слегка взбудораженная, утверждала, что будущее аккурат за ними. А Василиса не соглашалась. И говорила, что, конечно, автомобиль преудивительное изобретение, однако лошадей он не заменит. Уж больно много понадобится автомобилей.
А лошадь и надежней, и обходится дешевле, и главное, что хватит с нее травы и овса, нет никакой надобности скупать керосин по аптечным лавкам.
Вечер упал на долину, принеся влажноватый дух моря, в который примешались запахи иные, густые и сочные, и было их так много, что закружилась голова. И верно, не у одного Демьяна, если он вдруг понял, что утомился говорить, да и вовсе.
Пили чай на веранде.
Скрипели доски и полозья старого кресла, в котором устроилась княжна, и на плечи ее сама собою опустилась снежная легчайшая шаль, пусть было вовсе даже не холодно.
Устроился на ступеньках некромант.
И это вновь же не показалось неправильным, скорее неправильным было бы не подчиниться местной завораживающей тишине.
Был старый самовар, который растапливали сосновыми шишками, и княжна ворчала, что этой древности самое место на кухне, а никак не за столом, но ворчала не зло, и после, устав ждать, когда займутся-таки шишки, сама кинула искру.
Были пряники.
И плюшки.
Чай с дымком. Смородиновое варенье и варенье малиновое, с мятою, пусть и прошлого года, но все одно темно-пурпурное и тягучее.
Первый весенний мед. И мед прошлогодний, потерявший текучесть и даже мягкость. Княжна его ела и жмурилась. И Василиса тоже жмурилась. И в этот момент становились они с сестрой похожи до невозможности.
Почему-то там, на веранде, все-то представлялось Демьяну простым и понятным.
Ночь.
Ветерок с моря. Темнота да звезды. Дичающий сад и новый, неуместный этой своей современностью, автомобиль. Собственный голос… игра в фанты, которая началась с пустяка.
Песня… он никогда-то не умел петь красиво, и голос его отличала неприятная хрипотца, но ныне и она не помешала. А что до песни, то сама собою в голову пришла. Демьян и не знал, откуда взялись-то слова. Взялись. И нервно перебирал струны гитары Вещерский, и… и все закончилось, когда выползла-таки тяжелая, кривобокая луна.
- Я вас довезу, - сказал Вещерский, отдавши гитару супруге.
- Может…
- Больше пока просить некого, разве что Лялю.
- Не надо Лялю, - Демьян вдруг понял, что просидел здесь, в чужом доме, не один час и, возможно, присутствие его и вправду было неуместно.
Возможно даже, что присутствие это до крайности тяготило хозяев.
Или…
Вещерский указал взглядом на Василису, которая спала.
В кресле.
Укрытая той самой белоснежной шалью, что еще мгновенье тому лежала на плечах княжны. А та, вернувшись в кресло, грызла бублик и на Демьяна вовсе не глядела. И…
- Прошу прощения, - стало стыдно.
Хорош.
Мог бы понять, что девушка всю ночь на ногах провела, да и день-то приключился хлопотным, а он, вместо того, чтобы откланяться, когда это было прилично, мучил ее.
- Не берите в голову, - сказал Вещерский, когда автомобиль выбрался на дорогу. – Это хорошо, что уснула. Значит, спокойно ей. И Марье вы глянулись.
- Сватаете?
- Пользуюсь случаем.
Вещерский вел автомобиль куда более решительно, чем сам Демьян.
- Что? Сами посудите. Марья, пока всех сестер замуж не выдаст, не успокоится. Настасья, к счастью, сама справилась, а вот с Василисой… не так уж много у меня знакомых, в порядочности которых я уверен.
- В моей, стало быть, уверены?
- Пока нет. Но досье доставят.
Что ж, доля шутки в этих словах тоже имелась.
А на вилле его ждали.
Костистый дончак.
И угловатый некрасивый с виду англичанин, изображенный резко, будто раздраженно.
Василиса отложила альбом и взяла другой. Снова лошади. Разные. Всякие. Большие и малые, порой едва ли не дикие, вроде якутских большеголовых, покрытых толстою шерстью, а с виду больше на медведей похожих, чем на лошадок.
Аргамаки.
И тяжеловозы.
Упряжные. Верховые. Смески, подписанные тетушкиной рукой, чтоб, верно, не запутаться, в ком какая кровь. И записи эти ценны, но не только они. Должен быть дневник, журнал, что-то, в чем бы тетушка оставляла настоящие заметки.
- Что тут? – Марья принесла еще свечей, и стало светлее. – Нашла?
- Нашла. Видишь? – Василиса развернула еще один альбом. – Она тоже про них знала.
Эти лошади, в отличие от прочих, на первый взгляд казались одинаковыми, даже Василиса сперва решила, что видит перед собой одну и ту же… но нет. Вот у этой кобылы грудь чуть узковата и зад обвислый. А жеребец имеет белые пежины на бабках. У третьего грива острижена коротко, что подчеркивает мускулистую шею…
- Она их придумала.
- Нет, - Василиса покачала головой, коснувшись последнего рисунка, где подле обыкновенной с виду кобылы на тонких ногах стоял золотой жеребенок. – Она их увидела… только не знаю, как.
И почему лишь лошадей.
И…
И вопросов было слишком много, а ответы, признаться, пугали. Василиса закрыла альбом и прижала его к груди. Она рассмотрит его позже и не только его.
Главное, теперь она совершенно точно знала, что ей делать.
Глава 3
Возвращаться на виллу не хотелось, ибо остаток дня прошел, как ни странно, в этаком благословенном умиротворении, нарушить которого оказались неспособны ни холодные взгляды княжны, ни присутствие некроманта. Последний явно не намеревался покидать дом, впрочем, и хозяйку его игнорировал самым невозможным способом, отдавая предпочтение еде. Жевал он постоянно, что, однако, не мешало ему говорить.
А говорили обо всем.
О погоде, которая в Крыму всегда-то была чудесной, но нынешним годом особенно.
О политике, пусть сия тема сперва показалась Демьяну не представляющею интереса для дам, но выяснилось, что он очень даже ошибается, ибо рассуждала княжна Вещерская весьма здраво, а местами едко и даже зло, хотя и до боли точно. И он сам-то неожиданно для себя заговорил.
Не о политике.
В политике Демьян к стыду своему разбирался мало, то ли дело лошади. Лошади… когда и кто первым заговорил о них, но…
…он и вправду любил лошадей, хотя прежде и стеснялся этой своей во многом сугубо теоретической любви, ибо не назовешь же практикой прогулки по лошадиному базару и те малые выезды, которые, если и случались в свободное от работы время, то исключительно на конях прокатных.
Но вот…
…тонконогие аргамаки или все-таки степные кони, которых ныне, слышали, в целых три породы выделили. И говорят, что есть еще четвертая, которую никто-то из людей белых, даже из тех, что допущены были ко дворцу султана, а иные и жили-то в нем, немало обласканные, не видывал. Ибо кони эти давно уж признаны сокровищем куда большим, нежели золото или камни драгоценные. Демьян сам слышал о них от отца, а тот от приятеля, с которым служил, утверждая, что приятель оный, пусть и известен был языком длинным, но все же в иных вещах не обманывал.
…о лошадях диких.
И полудиких.
Тех, что гуляют на просторах, пусть и вида невзрачного, но весьма умны и выносливы. О фризах и аппалузах, о невозмутимых ольденбургах[1] или до крайности редких марвари[2], о достоинствах и недостатках которых ходит немало слухов, и как знать, которые из них верны, если англичане запрещают этими лошадьми торговать. И не понять, из природной ли вредности или нежелания делиться редкостным сокровищем. О клайдесдалях[3] и першеронах[4], равных которым в Империи нет, хотя давно следовало бы заняться выведением своих тяжеловозов, таких, чтоб и сильны, и неприхотливы.
О липицианской породе[5], славной, что мастью своей, что воистину редким умом.
И об отходящих в прошлое вместе с рыцарями жемайтах[6].
Говорить было до странности легко, впервые, пожалуй, Демьян вовсе разговаривал с кем-то не о работе и не о делах домашних, но о чем-то ином. И не только говорил, но… его слушали.
Даже княжна.
Пусть и смотрела все одно слегка свысока и, как почудилось, с насмешкою, но обидно не было. Просто стало вдруг ясно, что вся она, Марья Вещерская, такая и есть, какою кажется, холодная, надменная и чрезмерно строгая, что к себе, что к людям. Такой угодить непросто.
И не нужно.
Вот Василиса спорила иначе. Она злилась.
И хмурилась.
Кусала губы и сжимала кулачки, когда с чем-то категорически была не согласна. Встряхивала головой, и темные ее пряди, выбившиеся из косы, подпрыгивали этакими забавными пружинками. И хотелось смотреть, и злить ее нарочно, или все же уступить, хотя нутром Демьян чуял, что это-то и будет неверным. Да и спор… от пород и лошадей он сам собою перешел на автомобили. И уже Марья, слегка взбудораженная, утверждала, что будущее аккурат за ними. А Василиса не соглашалась. И говорила, что, конечно, автомобиль преудивительное изобретение, однако лошадей он не заменит. Уж больно много понадобится автомобилей.
А лошадь и надежней, и обходится дешевле, и главное, что хватит с нее травы и овса, нет никакой надобности скупать керосин по аптечным лавкам.
Вечер упал на долину, принеся влажноватый дух моря, в который примешались запахи иные, густые и сочные, и было их так много, что закружилась голова. И верно, не у одного Демьяна, если он вдруг понял, что утомился говорить, да и вовсе.
Пили чай на веранде.
Скрипели доски и полозья старого кресла, в котором устроилась княжна, и на плечи ее сама собою опустилась снежная легчайшая шаль, пусть было вовсе даже не холодно.
Устроился на ступеньках некромант.
И это вновь же не показалось неправильным, скорее неправильным было бы не подчиниться местной завораживающей тишине.
Был старый самовар, который растапливали сосновыми шишками, и княжна ворчала, что этой древности самое место на кухне, а никак не за столом, но ворчала не зло, и после, устав ждать, когда займутся-таки шишки, сама кинула искру.
Были пряники.
И плюшки.
Чай с дымком. Смородиновое варенье и варенье малиновое, с мятою, пусть и прошлого года, но все одно темно-пурпурное и тягучее.
Первый весенний мед. И мед прошлогодний, потерявший текучесть и даже мягкость. Княжна его ела и жмурилась. И Василиса тоже жмурилась. И в этот момент становились они с сестрой похожи до невозможности.
Почему-то там, на веранде, все-то представлялось Демьяну простым и понятным.
Ночь.
Ветерок с моря. Темнота да звезды. Дичающий сад и новый, неуместный этой своей современностью, автомобиль. Собственный голос… игра в фанты, которая началась с пустяка.
Песня… он никогда-то не умел петь красиво, и голос его отличала неприятная хрипотца, но ныне и она не помешала. А что до песни, то сама собою в голову пришла. Демьян и не знал, откуда взялись-то слова. Взялись. И нервно перебирал струны гитары Вещерский, и… и все закончилось, когда выползла-таки тяжелая, кривобокая луна.
- Я вас довезу, - сказал Вещерский, отдавши гитару супруге.
- Может…
- Больше пока просить некого, разве что Лялю.
- Не надо Лялю, - Демьян вдруг понял, что просидел здесь, в чужом доме, не один час и, возможно, присутствие его и вправду было неуместно.
Возможно даже, что присутствие это до крайности тяготило хозяев.
Или…
Вещерский указал взглядом на Василису, которая спала.
В кресле.
Укрытая той самой белоснежной шалью, что еще мгновенье тому лежала на плечах княжны. А та, вернувшись в кресло, грызла бублик и на Демьяна вовсе не глядела. И…
- Прошу прощения, - стало стыдно.
Хорош.
Мог бы понять, что девушка всю ночь на ногах провела, да и день-то приключился хлопотным, а он, вместо того, чтобы откланяться, когда это было прилично, мучил ее.
- Не берите в голову, - сказал Вещерский, когда автомобиль выбрался на дорогу. – Это хорошо, что уснула. Значит, спокойно ей. И Марье вы глянулись.
- Сватаете?
- Пользуюсь случаем.
Вещерский вел автомобиль куда более решительно, чем сам Демьян.
- Что? Сами посудите. Марья, пока всех сестер замуж не выдаст, не успокоится. Настасья, к счастью, сама справилась, а вот с Василисой… не так уж много у меня знакомых, в порядочности которых я уверен.
- В моей, стало быть, уверены?
- Пока нет. Но досье доставят.
Что ж, доля шутки в этих словах тоже имелась.
А на вилле его ждали.