Леди, которая любила готовить

Глава 5




Глава 5

Василиса не знала, как долго разглядывала картинку за окном, завороженная этою сменой пейзажей. Марье бы понравилось. Она бы, может, даже акварель написала. В последнее время в моду вновь вошли пасторали.

Подали чай в высоких стаканах. Подстаканники сияли серебром, как и щипцы для сахара, и серебряные ложечки. Белел фарфор. Сдоба пахла ванилью, но чересчур уж резко, почти назойливо. И Василиса поморщилась. Хотя вряд ли кто-то, кроме нее, обратит на сию мелочь внимание.

Девица, избавившись от шляпки, – под ней обнаружилось облако золотых кудряшек – взяла маковый крендель и поднесла к глазам, разглядывая его весьма пристально. И даже нахмурилась, но после все же снизошла и отщипнула крошечку.

Кинула в рот.

И уставилась на Василису.

Правда, вскоре ее вниманием завладел тот самый господин, которому все же следовало бы представиться, раз уж судьба столь часто их сводит. Но он промолчал, а сама Василиса не обладала той смелостью, которая досталась Настасье. Вот уж кто не стеснялся нарушать приличия и первой представляться. Господин же прикрыл глаза и сделал вид, что дремлет, хотя Василиса и слышала его дыхание – ровное и спокойное, но вовсе не такое, как у спящих.

Пускай.

А девица перевела взгляд на толстяка, который не притворялся, но сосредоточенно жевал ватрушку, прихлебывая сладкий – а после пяти кусков сахару он иным быть не может – чай. А под взглядом этим он вдруг засмущался.

Покраснел.

И ватрушкой подавился.

- Нюся! – с легким упреком произнесла женщина. А девица лишь дернула плечиком. И одно это слово, разрушив блаженную тишину, будто дозволило ей говорить.

- А что я? Я ничего… скукотень какая, правда? А мы в Гезлёв едем. А вы куда?

Ответом было молчание. И Василисе вдруг стало жаль эту девушку, которая ничего-то дурного не хотела. Вон как сцепила тонкие, почти хрустальные руки. И в огромных лазоревых очах появилось обиженное выражение, того и гляди расплачется.

- И я в Гезлёв, - ответила она.

- А куда? Маменька хотела в «Талассу»[1], но оказалось, что там мест совсем нет! Представляете, ужас какой!

- Нюся…

- А я ведь говорила, что надобно еще с зимы договариваться, там санатория приличная. Зато маменькина подруга собиралась на villa «Carmen», но после передумала, потому что у ней дочка замуж выходит. Такая дура…

- Нюся!

- Так ведь дура и есть! Зачем выходить за первого попавшегося, кто предложение сделал?! И ладно бы красавец какой или богатый, так нет, чиновник из этих… из жандармов, - Нюся скривила прехорошенький нос.

- Что плохого в жандармах? – подал вдруг голос господин.

Он избавился от серого своего пальто, оставшись в сером же невыразительном костюме, впрочем, весьма недурного качества.

- А что хорошего? – Нюся тряхнула кудряшками. – Они волю народа подавляют! Кровавые псы режима…

- Нюся! – женщина даже привстала. – Извините, она у меня…

- Очень непосредственна, - господин позволил себе улыбку.

- К сожалению, - мрачно произнесла женщина и, приложив ладонь к груди, представилась. – Ефимия Гавриловна. Рязина. Из мещан… и вправду… подруга предложила… места оплачены, не пропадать же. Хотя и неудобно получилось. Но…

- Ой, мам, говори уже прямо, что свадьбу никак не перенести. И без того младенчик на свет недоношенным появится, - Нюся захихикала.

А Василиса подумала, что эта девушка ей совершенно не нравится.

- Демьян Еремеевич, - представился господин.

- Курагин. Степан Федорович, - произнес толстяк неожиданно тонким голосом. – Писатель.

- Василиса… Александровна, - Василиса слегка запнулась – ей нечасто приходилось представляться по батюшке.

- Тоже на море?

- Да, - она робко улыбнулась женщине.

- В санаторию?


- У меня там дом. От тетушки остался.

- Повезло, - влезла Нюся. – А от нашей тетки, если что и останется, то только куча барахла…

Женщина вздохнула и виновато произнесла:

- Одна растила… недоглядела. Муж преставился, когда Нюся совсем крошкой была. Пришлось дело в свои руки брать, а оно времени требует. На нянек понадеялась, а теперь… - она махнула рукой. А Нюся обиженно выпятила губу, впрочем, надолго ее не хватило.

- У маменьки окромя фабрик еще пять лавок имеется, суконных… скукотень. Я ей говорила, что надобно модный дом открывать, а она не хочет.

Упомянутая маменька поджала губы.

- Я ж уже и согласная была фасоны рисовать! У меня очень хорошо рисовать получается… вот видели мою шляпку?

- Чудесная, - согласилась с ней Василиса.

- Мне маменька в Петербурге купила. А я еще лучше могу! – она замолчала, правда, ненадолго, явно раздумывая, о чем же заговорить вновь. По лицу было видно, что нынешняя компания Нюсе категорически не нравится, что все эти люди скучны и приземлены, и говорить с ними не о чем, однако же приходится. – А кто вас провожал? Муж?

- Брат.

Нюся откровенно оживилась.

- А он женат?

- Пока нет, - Василиса сказала и подумала, что это именно тот случай, когда следовало бы солгать, но как-то никогда-то у нее не получалось выдумать хоть сколь бы правдоподобную ложь.

- Видите, маменька, не все приличные люди женаты, - Нюся ткнула маменьку локотком в бок. – А то вечно норовите мне какого-то старикашку подсунуть. А зачем мне старики? Что толку от мужа, которому тридцать лет…

- Александру двадцать девять, - на всякий случай уточнила Василиса.

- Так ведь не тридцать же! И не тридцать три. В тридцать три порядочные люди о женитьбе не думают.

- А о чем думают? – подал голос Демьян Еремеевич.

- О похоронах!

- Нюся!

- Что, маменька? Я ж правду говорю! Вам когда еще тетка говорила, что пора уже гробовые откладывать, а то вдруг помрете ненароком от старости, и что мне тогда?

Демьян Еремеевич отвернулся к окну, как показалось Василисе, пытаясь скрыть улыбку. Нюся же продолжила:

- А вы мне адресок дадите? Скажите брату вашему, что мы с маменькой на villa «Carmen» отдыхать будем, что люди мы приличные, у меня и приданое есть. А как маменька помрет, то и заводики, и мануфактурочки, и лавки все мне в хозяйство отойдут, тогда-то я их продам и модный дом открою.

Она мечтательно прищурилась.

- Или лучше кабаре? Мне одна подружка писала… так-то она не особо умна, но в Петербурге живет. Я маменьке тоже говорила, зачем нам надобен этот Ахтиар[2]? В Петербурге ныне вся жизнь. Я хотела к подружке поехать, так не пустила же, - Нюся всплеснула хрустальными своими ручками, едва не опрокинув притом стакан с чаем. – Говорит, что неможно одной, будто у нас ныне темные времена.

- А не темные? – Демьян Еремеевич разглядывал то ли окно, то ли собственное в нем отражение, несколько мутноватое, правда.

- Нет, конечно. Просвещенные, - она поерзала, устраиваясь поудобней. Огромное кресло было ей велико, а темный бархат обивки лишь подчеркивал Нюсину хрупкость. – Ныне женщина не должна сидеть дома взаперти, не имея прав ни на что. Ныне она свободна в своих желаниях. И может делать, что хочешь. Замуж там идти или кабаре открывать…

- Нюся, - выдохнула Ефимия Гавриловна, платочком смахивая то ли слезу, то ли пылинку со щеки. – Что ты такое говоришь?

- Правду, - Нюся задрала голову. – Против правды не попрешь. Пришел конец вековому угнетательству…

- Вы из суфражисток будете? – поинтересовался Демьян Еремеевич, повернувшись таки к Нюсе. Он разглядывал ее с немалым интересом, будто только-только заметил. – Или сразу из революционерок?

- А что? – произнесла Нюся с немалым вызовом.

- Ничего. Интересно просто.

- Чего интересно? – светлые бровки слегка нахмурились. – Или думаете, что женщина только и должна, что борщи варить и дома сидеть? Для того кухарки имеются.

- Не у всех.

- Это все нянька… избаловала ее, - Ефимия Гавриловна сняла-таки шляпку и пригладила светлые, сдобренные серебряной паутиной седины, волосы. – Все-то дозволяла, а я только и думала, что, коль дитё счастливо, то так оно и надо… и дела постоянного внимания требовали. Ныне-то управляющие работают, но за ними тоже глаз да глаз. Чуть почуют слабину, мигом в конец разворуются…

- Просто вы, маменька, с людями работать не умеете, - сказала Нюся с упреком. – К людям подход нужен, а не это ваше сплошное угнетательство.

- Кого я угнетаю? – искренне возмутилась Ефимия Гавриловна.

- Всех! Меня так точно.