Леди, которая любила готовить
Часть 29 из 66 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Давешний конюх Демьяну обрадовался, как родному.
- Живой! – заорал он так, что толстые голуби, обретавшиеся тут же, под крышей, заволновались. Пара поднялась даже, чтобы опуститься рядышком, заворковать с новою силой. – Живой! Как есть живой…
- Живой, живой, - подтвердил Демьян, отрывая от себя заботливые руки, ощупывавшие его. – И целый. И конь…
- Вернулся, барин. Пару часов как. Он порядок знает.
Прозвучало упреком.
- Мы уж думали на поиски кого рядить, да только… - конюх обвел конюшни. – Людно сегодня, будто весь город решил вдруг верхами проехаться.
- Благодарю за беспокойство, - Демьян вытащил еще один рубль, подумавши, что этак от содержания ничего-то не останется. – А скажи, любезный, отчего жеребчик так выстрелов боится?
- Стреляли, стало быть? – рыжеватые брови конюха сошлись над переносицею. – Тогда оно понятно… а чего боится, того не знаю. Только прямо аж до усмерти. Его из-за этого страху и продали. И главное, шельмец этакий, на слух различает. Наши думали отучить, кнутом хлопать стали, так он даже ухом не повел. Одного разу мы ехали, так телега со скобяным товаром перевернулась, грохоту было, а ему хоть бы хны. А чуть стрельбу заслышит, прямо-таки разум теряет.
- И не боитесь держать?
- Ну… - взгляд конюха заметался. – Когда б наше дело… а хозяин купил задешево и…
…дороже вряд ли продаст, если торговать честь по чести. А иначе лучше бы и не торговать, места тут малолюдные, все на виду. Верно, надеялся избавить жеребчика от этого страха, а когда не вышло, то и рукой махнул.
- Стреляют-то у нас редко. Это вам вот… не повезло. Вы б, барин, сходили к хозяину… эту… как его… тензию выставили, как та барышня, которая утром Ласку взяла, а после стала ругаться, что кобыла неходкая. Только кто ж чахоточной ходкую-то даст? Мы себе, небось, не враги. Ласка немолодая уже, спокойная, такая, может, и галопом не поскачет, но и не понесет от шороха…
- Погоди, - Демьян удержал конюха и протянул еще рубль. – Что за девица?
Он описал Пахотину парой фраз, и конюх пожал плечами.
- Да… навроде она.
- И когда явилась?
- Аккурат после вас. Я еще, признаться, грешным делом подумал, что она это… из тех, которые… ну… за мужиками… - оттопыренные уши густо покраснели, и конюх шмыгнул носом. – Туточки такие барышни бывают, что просто мамочки мои родные. Вся сама такая приличная, а на коня сядет и усвистает за кавалером. Там уж глядишь, и вместе ворочаются, и потом уже катаются, ну, если оно сладится… вот и…
- И не боятся по одиночке?
- А чего тут бояться? – вполне искренне удивился конюх. – Места у нас тихие, жандармерия свое дело знает. Тут и воровать-то не воруют.
В это Демьян точно не поверил, а вот в остальное, пожалуй, на правду походило. Если на той же вилле лечили нужных ведомству людей, то и о покое их оно бы позаботилось, и не только их.
- Значит, уехала за мной, а вернулась?
- Ну… - он поскреб рыжую лохматую макушку. – А вот до полудня и вернулась… только, барин, вы с нею не водитеся. Злая она. Вон, Ласку всю кнутом исходила. А чего? Понятно же ж, что кобыла старая, шла, как могла. В другой раз Вороницу дадим, пускай ей уже норов показывает.
Сказано это было с нескрываемым злорадством.
- А он ничего-то, - Ляля вертелась, изнывая от любопытства. – Откудова родом?
- Понятия не имею.
- А и вправду, - всплеснула Ляля руками. – Откудова бы ни был, нам-то какое дело? Вы сидите смирненько, барышня, а то ж вздумали тоже… гулять-то… я уж Акиму сказала, чтоб следующим разом ворон не ловил, а ехал…
Щетка из свиной щетины скользила по гладким волосам. Ляля что-то говорила, про кавалера, который всенепременно вернется, потому как по лицу видно, что человек серьезный, а не хлыщ какой-нибудь. Про Акима – вздумалось ему Ляле перечить, мол, не хозяйка она ему тут. Про саму Василису, которая по солнцу прогулялась и теперь точно посмуглеет, про волос ее, Василисы, тяжеленный, такому все завидуют и даже Марья, потому как сама бледна и немочна…
Василиса, кажется, даже придремала слегка, очнувшись лишь, когда Ляля заплела влажные еще волосы в косу.
- Тут, пока вас не было, Сергей Владимирович телефонировать изволил, - доложилась она, подвигая зеркальце так, чтобы Василиса увидела: коса не простая, а на семь прядей. Укрась такую жемчугами – не хуже прическа выйдет, чем придворного куафера.
Так, во всяком случае, Ляля считала. А Василиса не спешила ее разочаровывать.
- Сказал, что к вечеру придет с визитом. Очень просил, чтоб вы его дождались, - Ляля выглядела до крайности довольной, то ли собою, то ли Василисой. – Какой-то он был… растревоженный, что ли?
- Тогда надо его успокоить.
Настроение было пречудесным.
Душа пела. И хотелось танцевать, закружиться, пройтись по комнатам, заглянув в каждую, даже в ту совсем махонькую, подвальную, в которой некогда молоко хранили.
Давно.
А теперь там что?
Василиса спустилась на кухню. Такое настроение не грех было использовать. И что приготовить? Сергей Владимирович был человеком степенным, устоявшихся привычек и ко всему новому относился с немалым подозрением.
Стало быть…
Утиная грудка? Или все же курица? Нет, грудка… в медовой глазури и с клюквенным соусом. Знать бы еще, когда он явится. Хотя… если он возвращается тем же поездом, что и Василиса, то прибыть уже должен. Сразу он не поедет, заглянет к себе, примет ванну, переоденется…
А на гарнир… картошка уже старовата, вяловата, такую ни чистить, ни есть удовольствия нет. Разве что в пюре? Со сливками? Или со сливками и жареным луком? Или лучше чеснок?
Она задумалась ненадолго.
Лук.
Определенно, лук. Чеснок имеет слишком уж выраженный аромат, и в сочетании с клюквой да глазурью может получиться совершенно несъедобно.
- Дайте я хоть картошку почищу, - Ляля спустилась следом за хозяйкою. – А то ручки замараете…
Василиса была не против замарать ручки, но Ляле уступила. Сама же занялась приправами, которые со вчерашнего дня так и стояли на широком подоконнике этаким молчаливым упреком. Василиса выбрала пару горошин черного перца.
И зеленую.
Подумала, но все же отказалась от мысли брать душистый, вновь же из-за чересчур уж резкого аромата. Вот в бульоне он будет хорош… нет, бульону надобно время настояться, его она сварит на завтра. А сейчас…
Василиса растолкла перец в ступке, там же размяла чересчур уж крупную – вот как чуяла, что свою надо было брать – соль, а после натерла смесью утиные грудки. Глянула на Лялю, которая с пресосредоточеннейшим видом чистила картошку, и улыбнулась.
…надо будет пригласить Демьяна Еремеевича на ужин.
Или на обед?
И приготовить что-то такое, особенное, из того, что она давно хотела, но все как-то случая не выпадало.
Загудел живой огонь на конфорке, и старая чугунная сковородка заняла свое место. Толстый слой окалины покрывал ее бока, и сама она гляделась столь древней, что просто-таки удивительно было, как не сменили ее другой, поновее.
Василиса уменьшила пламя.
- А женат, не знаете? – Ляля все же не выдержала.
- Не знаю. Как-то не спросила.
- Это вы зря, - Ляля стряхнула с пальцев тонкую полоску кожуры. – Это всегда надобно спрашивать, а то будет, как с Матренкой. Она вот тоже одного встретила, из белой прислуги. Лакей. И говорил, что того и гляди старшим поставят.
Утка легла на чугун, прижавшись шкуркой к маслянистому дну сковородки. Слегка зашкворчала, но тут же успокоилась. А Василиса прижала ее лопаточкой, и огонь убрала до самого слабого. Рядом положила и вторую.
- Совсем девке голову задурил. Она уже и в лавки забегала, примерялась, какой ткани на платье купить, даже заказать подумывала… - Ляля раздраженно – кажется, Василисина непредусмотрительность изрядно ее расстроила. – А что после?
- Что? – послушно спросила Василиса.
- Женатым оказался, подлец этакий! – воскликнула Ляля чересчур, пожалуй, эмоционально. – Представляете?
- Ужас какой.
Жир медленно вытапливался, утки не собирались сгорать, а огонь гаснуть, и Василиса кивнула. Соус… клюквенный хорошо, но клюквы нет, разве что сушеная, а это все ж не то. Зато в стазис-ларе обнаружилось целое ведерко черной смородины, что тоже весьма неплохо. Может, даже лучше, чем клюква будет? Менее кислая, терпкая и почти по сезону.
Она не удержалась и кинула в рот ягодку.
Зажмурилась.
Так и есть, сладкая, прогретая на солнце, с тонкою кожицей и сочным нутром.
- Хоть бы помыли, барышня. А то как дитё малое… вы у своего-то спросите, всенепременно…
- Он не мой.
- Это пока ещё.
- И совсем ещё, - возразила Василиса, выставляя на плиту махонькую медную кастрюлю со слегка подгоревшим боком. Она погладила пятно, которое так и не отошло, оставшись напоминанием о ее, Василисиной, неудаче…
Когда это было?
Ей двенадцать и на кухне ей совсем даже не рады. Алевтина, тетушкина кухарка, взирает хмуро, и Василиса ее побаивается, ещё не зная, что хмурость эта напускная, и нет в мире человека добрее…
…Алевтина уехала еще при тетушкиной жизни. Стара стала, слаба руками, и сама попросилась на покой, а тетушка просьбу исполнила. И дала сто рублей на обзаведение.
Марья, помнится, говорила, что зряшние это траты, что людям подлого сословия нельзя давать много денег, что вводят эти деньги в искушение и будят страсти.
Чушь какая.
- Живой! – заорал он так, что толстые голуби, обретавшиеся тут же, под крышей, заволновались. Пара поднялась даже, чтобы опуститься рядышком, заворковать с новою силой. – Живой! Как есть живой…
- Живой, живой, - подтвердил Демьян, отрывая от себя заботливые руки, ощупывавшие его. – И целый. И конь…
- Вернулся, барин. Пару часов как. Он порядок знает.
Прозвучало упреком.
- Мы уж думали на поиски кого рядить, да только… - конюх обвел конюшни. – Людно сегодня, будто весь город решил вдруг верхами проехаться.
- Благодарю за беспокойство, - Демьян вытащил еще один рубль, подумавши, что этак от содержания ничего-то не останется. – А скажи, любезный, отчего жеребчик так выстрелов боится?
- Стреляли, стало быть? – рыжеватые брови конюха сошлись над переносицею. – Тогда оно понятно… а чего боится, того не знаю. Только прямо аж до усмерти. Его из-за этого страху и продали. И главное, шельмец этакий, на слух различает. Наши думали отучить, кнутом хлопать стали, так он даже ухом не повел. Одного разу мы ехали, так телега со скобяным товаром перевернулась, грохоту было, а ему хоть бы хны. А чуть стрельбу заслышит, прямо-таки разум теряет.
- И не боитесь держать?
- Ну… - взгляд конюха заметался. – Когда б наше дело… а хозяин купил задешево и…
…дороже вряд ли продаст, если торговать честь по чести. А иначе лучше бы и не торговать, места тут малолюдные, все на виду. Верно, надеялся избавить жеребчика от этого страха, а когда не вышло, то и рукой махнул.
- Стреляют-то у нас редко. Это вам вот… не повезло. Вы б, барин, сходили к хозяину… эту… как его… тензию выставили, как та барышня, которая утром Ласку взяла, а после стала ругаться, что кобыла неходкая. Только кто ж чахоточной ходкую-то даст? Мы себе, небось, не враги. Ласка немолодая уже, спокойная, такая, может, и галопом не поскачет, но и не понесет от шороха…
- Погоди, - Демьян удержал конюха и протянул еще рубль. – Что за девица?
Он описал Пахотину парой фраз, и конюх пожал плечами.
- Да… навроде она.
- И когда явилась?
- Аккурат после вас. Я еще, признаться, грешным делом подумал, что она это… из тех, которые… ну… за мужиками… - оттопыренные уши густо покраснели, и конюх шмыгнул носом. – Туточки такие барышни бывают, что просто мамочки мои родные. Вся сама такая приличная, а на коня сядет и усвистает за кавалером. Там уж глядишь, и вместе ворочаются, и потом уже катаются, ну, если оно сладится… вот и…
- И не боятся по одиночке?
- А чего тут бояться? – вполне искренне удивился конюх. – Места у нас тихие, жандармерия свое дело знает. Тут и воровать-то не воруют.
В это Демьян точно не поверил, а вот в остальное, пожалуй, на правду походило. Если на той же вилле лечили нужных ведомству людей, то и о покое их оно бы позаботилось, и не только их.
- Значит, уехала за мной, а вернулась?
- Ну… - он поскреб рыжую лохматую макушку. – А вот до полудня и вернулась… только, барин, вы с нею не водитеся. Злая она. Вон, Ласку всю кнутом исходила. А чего? Понятно же ж, что кобыла старая, шла, как могла. В другой раз Вороницу дадим, пускай ей уже норов показывает.
Сказано это было с нескрываемым злорадством.
- А он ничего-то, - Ляля вертелась, изнывая от любопытства. – Откудова родом?
- Понятия не имею.
- А и вправду, - всплеснула Ляля руками. – Откудова бы ни был, нам-то какое дело? Вы сидите смирненько, барышня, а то ж вздумали тоже… гулять-то… я уж Акиму сказала, чтоб следующим разом ворон не ловил, а ехал…
Щетка из свиной щетины скользила по гладким волосам. Ляля что-то говорила, про кавалера, который всенепременно вернется, потому как по лицу видно, что человек серьезный, а не хлыщ какой-нибудь. Про Акима – вздумалось ему Ляле перечить, мол, не хозяйка она ему тут. Про саму Василису, которая по солнцу прогулялась и теперь точно посмуглеет, про волос ее, Василисы, тяжеленный, такому все завидуют и даже Марья, потому как сама бледна и немочна…
Василиса, кажется, даже придремала слегка, очнувшись лишь, когда Ляля заплела влажные еще волосы в косу.
- Тут, пока вас не было, Сергей Владимирович телефонировать изволил, - доложилась она, подвигая зеркальце так, чтобы Василиса увидела: коса не простая, а на семь прядей. Укрась такую жемчугами – не хуже прическа выйдет, чем придворного куафера.
Так, во всяком случае, Ляля считала. А Василиса не спешила ее разочаровывать.
- Сказал, что к вечеру придет с визитом. Очень просил, чтоб вы его дождались, - Ляля выглядела до крайности довольной, то ли собою, то ли Василисой. – Какой-то он был… растревоженный, что ли?
- Тогда надо его успокоить.
Настроение было пречудесным.
Душа пела. И хотелось танцевать, закружиться, пройтись по комнатам, заглянув в каждую, даже в ту совсем махонькую, подвальную, в которой некогда молоко хранили.
Давно.
А теперь там что?
Василиса спустилась на кухню. Такое настроение не грех было использовать. И что приготовить? Сергей Владимирович был человеком степенным, устоявшихся привычек и ко всему новому относился с немалым подозрением.
Стало быть…
Утиная грудка? Или все же курица? Нет, грудка… в медовой глазури и с клюквенным соусом. Знать бы еще, когда он явится. Хотя… если он возвращается тем же поездом, что и Василиса, то прибыть уже должен. Сразу он не поедет, заглянет к себе, примет ванну, переоденется…
А на гарнир… картошка уже старовата, вяловата, такую ни чистить, ни есть удовольствия нет. Разве что в пюре? Со сливками? Или со сливками и жареным луком? Или лучше чеснок?
Она задумалась ненадолго.
Лук.
Определенно, лук. Чеснок имеет слишком уж выраженный аромат, и в сочетании с клюквой да глазурью может получиться совершенно несъедобно.
- Дайте я хоть картошку почищу, - Ляля спустилась следом за хозяйкою. – А то ручки замараете…
Василиса была не против замарать ручки, но Ляле уступила. Сама же занялась приправами, которые со вчерашнего дня так и стояли на широком подоконнике этаким молчаливым упреком. Василиса выбрала пару горошин черного перца.
И зеленую.
Подумала, но все же отказалась от мысли брать душистый, вновь же из-за чересчур уж резкого аромата. Вот в бульоне он будет хорош… нет, бульону надобно время настояться, его она сварит на завтра. А сейчас…
Василиса растолкла перец в ступке, там же размяла чересчур уж крупную – вот как чуяла, что свою надо было брать – соль, а после натерла смесью утиные грудки. Глянула на Лялю, которая с пресосредоточеннейшим видом чистила картошку, и улыбнулась.
…надо будет пригласить Демьяна Еремеевича на ужин.
Или на обед?
И приготовить что-то такое, особенное, из того, что она давно хотела, но все как-то случая не выпадало.
Загудел живой огонь на конфорке, и старая чугунная сковородка заняла свое место. Толстый слой окалины покрывал ее бока, и сама она гляделась столь древней, что просто-таки удивительно было, как не сменили ее другой, поновее.
Василиса уменьшила пламя.
- А женат, не знаете? – Ляля все же не выдержала.
- Не знаю. Как-то не спросила.
- Это вы зря, - Ляля стряхнула с пальцев тонкую полоску кожуры. – Это всегда надобно спрашивать, а то будет, как с Матренкой. Она вот тоже одного встретила, из белой прислуги. Лакей. И говорил, что того и гляди старшим поставят.
Утка легла на чугун, прижавшись шкуркой к маслянистому дну сковородки. Слегка зашкворчала, но тут же успокоилась. А Василиса прижала ее лопаточкой, и огонь убрала до самого слабого. Рядом положила и вторую.
- Совсем девке голову задурил. Она уже и в лавки забегала, примерялась, какой ткани на платье купить, даже заказать подумывала… - Ляля раздраженно – кажется, Василисина непредусмотрительность изрядно ее расстроила. – А что после?
- Что? – послушно спросила Василиса.
- Женатым оказался, подлец этакий! – воскликнула Ляля чересчур, пожалуй, эмоционально. – Представляете?
- Ужас какой.
Жир медленно вытапливался, утки не собирались сгорать, а огонь гаснуть, и Василиса кивнула. Соус… клюквенный хорошо, но клюквы нет, разве что сушеная, а это все ж не то. Зато в стазис-ларе обнаружилось целое ведерко черной смородины, что тоже весьма неплохо. Может, даже лучше, чем клюква будет? Менее кислая, терпкая и почти по сезону.
Она не удержалась и кинула в рот ягодку.
Зажмурилась.
Так и есть, сладкая, прогретая на солнце, с тонкою кожицей и сочным нутром.
- Хоть бы помыли, барышня. А то как дитё малое… вы у своего-то спросите, всенепременно…
- Он не мой.
- Это пока ещё.
- И совсем ещё, - возразила Василиса, выставляя на плиту махонькую медную кастрюлю со слегка подгоревшим боком. Она погладила пятно, которое так и не отошло, оставшись напоминанием о ее, Василисиной, неудаче…
Когда это было?
Ей двенадцать и на кухне ей совсем даже не рады. Алевтина, тетушкина кухарка, взирает хмуро, и Василиса ее побаивается, ещё не зная, что хмурость эта напускная, и нет в мире человека добрее…
…Алевтина уехала еще при тетушкиной жизни. Стара стала, слаба руками, и сама попросилась на покой, а тетушка просьбу исполнила. И дала сто рублей на обзаведение.
Марья, помнится, говорила, что зряшние это траты, что людям подлого сословия нельзя давать много денег, что вводят эти деньги в искушение и будят страсти.
Чушь какая.