Леди, которая любила готовить
Часть 22 из 66 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
- Так…
- Места я знаю, - Василиса пожала плечами. – Верхами держусь неплохо…
- А то, - Ляля все-таки зевнула, прикрывши рот ладошкой. – Узнает кто из ваших, что одну пустила, заругаются. Акимку вон возьмите.
Возьмет.
Приличия ради. Но после всенепременно потеряет, как раньше, когда она, Василиса, знала, как вырваться на свободу, как пролететь по-над морем, распластавшись на горячей конской спине.
В городе дамы катались степенно.
Шагом.
А если кому случалось коня рысью пустить, так и та получалась какою-то неспешною, чтоб все, кому случилось увидеть, сумели оценить и конские стати, и великолепие наездницы.
- Из коней-то кто есть?
Из шкафа Ляля вытащила светлый костюм, присланный Настасьей, да так ни разу не одетый. В городе как-то невозможно было и подумать о том, чтобы примерить брюки. А тут… он и тут был невозможен, но амазонка давно уж сделалась мала, а новой Василиса не заказывала, ибо вот не доставляла ей степенная езда никакого удовольствия.
И вот что делать?
Примерить?
Не в юбках же кататься в самом-то деле.
- Непотребство какое! – восхитилась Ляля, когда Василиса застегнула последнюю пуговку. И глянув на себя в зеркало, она согласилась: непотребство полное.
И восхитительное.
Узкий жакет доходил до середины бедра, прикрывая ягодицы, которые, впрочем, все одно угадывались. Сверху он был одновременно и строгим, под мундир, и в то же время подчеркивающим стройность фигуры. Штаны гляделись тесными, и ноги обрисовывали так, что Василиса густо покраснела.
Вздохнула.
Почти решилась отказаться от мысли, - вдруг кто увидит ее в этаком наряде – но после велела себе не глупить. Кто увидит? Да если и увидит, то что? Старым девам позволено куда больше, нежели юным трепетным барышням.
А юной и трепетной Василиса давно уже перестала быть.
Она надела кепи.
И оглянувшись, улыбнулась собственному отражению, которое вдруг больше не казалось ей нелепым или ничтожным. А после спустилась. Аким ждал у конюшен, глянул на барыню и покраснел, отвернулся, пробормотавши что-то, явно нелестное.
Пускай.
Зато вот при виде коня, которого Аким держал, Василиса расплылась в счастливой улыбке. Надо же… а она и не знала… коней после тетушкиной смерти перевезли в имение под Ахтиаром, а после переслали на фермы.
Выходит, не всех.
- Здравствуй, - сказала она, перехватывая повод. И жеребец вскинул было голову, резанул взглядом, но, признавши, всхрапнул. И к угощению потянулся. Горбушку хлеба, щедро посыпанную солью, он взял осторожно, мягко. А Василиса погладила бархатный нос.
- Хмурый, - сказала она, и конь закивал, признавая, что его это имя. – И давно ты тут?
- Так… господин барин велел перевезти, - отозвался не конь, но Аким. – Сказал, что ваш будет. Только того… барышня, глядите, он злой.
- Знаю.
А жеребец, повернувшись к Акиму, заржал тоненько, предупреждая, что и вправду злой, что не подпустит к себе никого-то постороннего. Только разве ж Василиса посторонняя?
Своя она.
И, похлопав по шее, Василиса перекинула повод.
- Тут у нас еще кобылка имеется, - Аким явно полагал, что барышня совершает ошибку, хотя прямо перечить не смел. – Красивая. Молоденькая. Смирненькая.
- Чудесно.
Василиса взлетела в седло легко, будто и не было тех лет, которые провела она вдали от этого места, связанная путами приличий и обстоятельств. И наклонившись к самой конской шее, прильнув к ней, она сказала:
- Прокатишь?
Конь заплясал.
И пошел широкой ровной рысью.
- Барышня! – Аким поспешно взобрался на каурого мерина, хорошего статью, но более приземистого, ширококостного. Такой хорош в упряжке, но никак не под седлом. Впрочем, Василиса попридержала Хмурого, хотя тот и выказал недовольство.
- Погоди, на поле выйдем, - пообещала ему Василиса, чувствуя, как закипает кровь.
Она бы и сама…
Она и сама… широкое полотно дороги манило. И Василиса, привстав на стременах, громко свистнула. А Хмурый затряс головой, коротко всхрапнул и разом перешел в галоп. Он сперва осторожничал, будто не до конца доверяя этой вот ровной с виду дороге, а может, и наезднице, которая слишком долго отсутствовала, чтобы вот так признать ее. Но стоило свернуть вбок, на знакомую тропу, что разрезала густую зелень лугов, и Хмурый полетел стрелой.
Конь разрывал упругий воздух, заставляя пригибаться, прятаться за могучую его шею.
Где-то сзади донесся окрик.
И растаял, украденный ветром.
- Хороший мой, - сказала Василиса, когда конь, уставши, перешел сперва на рысь, а после и на шаг. – Как же я по тебе скучала.
Хмурый встряхнул головой, будто говоря, что, если б и вправду она скучала, то нашла бы время выбраться. Чай, поместье от города не так и далеко.
- Виновата, признаю.
И Александру спасибо сказать надо будет. А лучше торт отправить, торту он точно обрадуется. Вырасти вырос, а как был сладкоежкою, так и остался.
Конь шел по мягкому ковру из сухого мха и иглицы, время от времени останавливаясь. Уши его шевелились, он явно прислушивался к тому, что происходило вокруг. И Василиса сама поневоле стала прислушиваться.
Вот с шелестом поднялась птица.
Закричала где-то в стороне, словно предупреждая о неведомой опасности. Вот качнулись ветки, пуская по ковру длинные утренние тени, будто кто-то чужой, выглянувший с изнанки мира, примеривался, как половчее ухватить Василису.
Сердце заухало.
Заколотилось.
Хрустнула ветка вдалеке, заставивши коня замереть. По шкуре его прокатилась дрожь. Того и гляди, взовьется на дыбы, скидывая всадника.
- Спокойно, - дрогнувшим голосом велела Василиса. И поводья подобрала. С седла она себя ссадить не позволит. Сколько себя Василиса помнила, всегда-то у нее получалось с лошадьми ладить, все ж была польза и от той, иной крови. – Тихо, хороший мой… это просто лес. И просто птица. Сейчас к берегу выедем. На берегу нестрашно…
Она уговаривала и его, и себя, успокаиваясь самим звуком человеческой речи. И Хмурый слушал. Вот прошла мелкая дрожь по шее, а шаг он ускорил, пусть и не до рыси, но все же шел широко, красиво вынося ноги, будто на параде.
Заухало в ветвях.
Захохотало.
- Тихо, - Василиса натянула поводья. – Тихо…
Долгий тоскливый вой донесся из чащи. А после раздался выстрел. И еще один. Звук был сухим, хлестким и совершенно неуместным в тихое это утро.
Василиса придержала коня.
И, привстав на стременах, прислушалась. Эхо еще гуляло по лесу, но только оно лишь… и как быть? Куда ехать? Может, конечно, и охотники это. Если есть леса, должны и охотники быть. На перепелов там или прочую птицу… и больше ведь не стреляют?
Нет.
В лесу стояла звонкая тишина. Птицы и те смолкли, не решаясь тревожить ее.
- К морю, - сказала Василиса, точно конь мог ее понять. И не удивилась, когда тот совершенно по-человечески кивнул и, развернувшись, зашагал сквозь лес.
Глава 12
Глава 12
Утро выдалось тревожным. И главное, Демьян, сколь к себе ни прислушивался, не мог сказать, что именно его тревожит.
Спалось…
Обыкновенно. Без снов тревожных и ночных пробуждений, которыми мучаются люди с больной совестью. И пусть чувство вины никуда не делось, но спать оно не мешало. А вот утро…
Демьян умылся.
Переоделся в костюм, который худо-бедно можно было признать годным для верховой езды. Позавтракал в пустой еще ресторации – гости явно предпочитали в столь ранний час отдыхать – и, остановивши бричку, попросил отвезти к конюшням.
- Места я знаю, - Василиса пожала плечами. – Верхами держусь неплохо…
- А то, - Ляля все-таки зевнула, прикрывши рот ладошкой. – Узнает кто из ваших, что одну пустила, заругаются. Акимку вон возьмите.
Возьмет.
Приличия ради. Но после всенепременно потеряет, как раньше, когда она, Василиса, знала, как вырваться на свободу, как пролететь по-над морем, распластавшись на горячей конской спине.
В городе дамы катались степенно.
Шагом.
А если кому случалось коня рысью пустить, так и та получалась какою-то неспешною, чтоб все, кому случилось увидеть, сумели оценить и конские стати, и великолепие наездницы.
- Из коней-то кто есть?
Из шкафа Ляля вытащила светлый костюм, присланный Настасьей, да так ни разу не одетый. В городе как-то невозможно было и подумать о том, чтобы примерить брюки. А тут… он и тут был невозможен, но амазонка давно уж сделалась мала, а новой Василиса не заказывала, ибо вот не доставляла ей степенная езда никакого удовольствия.
И вот что делать?
Примерить?
Не в юбках же кататься в самом-то деле.
- Непотребство какое! – восхитилась Ляля, когда Василиса застегнула последнюю пуговку. И глянув на себя в зеркало, она согласилась: непотребство полное.
И восхитительное.
Узкий жакет доходил до середины бедра, прикрывая ягодицы, которые, впрочем, все одно угадывались. Сверху он был одновременно и строгим, под мундир, и в то же время подчеркивающим стройность фигуры. Штаны гляделись тесными, и ноги обрисовывали так, что Василиса густо покраснела.
Вздохнула.
Почти решилась отказаться от мысли, - вдруг кто увидит ее в этаком наряде – но после велела себе не глупить. Кто увидит? Да если и увидит, то что? Старым девам позволено куда больше, нежели юным трепетным барышням.
А юной и трепетной Василиса давно уже перестала быть.
Она надела кепи.
И оглянувшись, улыбнулась собственному отражению, которое вдруг больше не казалось ей нелепым или ничтожным. А после спустилась. Аким ждал у конюшен, глянул на барыню и покраснел, отвернулся, пробормотавши что-то, явно нелестное.
Пускай.
Зато вот при виде коня, которого Аким держал, Василиса расплылась в счастливой улыбке. Надо же… а она и не знала… коней после тетушкиной смерти перевезли в имение под Ахтиаром, а после переслали на фермы.
Выходит, не всех.
- Здравствуй, - сказала она, перехватывая повод. И жеребец вскинул было голову, резанул взглядом, но, признавши, всхрапнул. И к угощению потянулся. Горбушку хлеба, щедро посыпанную солью, он взял осторожно, мягко. А Василиса погладила бархатный нос.
- Хмурый, - сказала она, и конь закивал, признавая, что его это имя. – И давно ты тут?
- Так… господин барин велел перевезти, - отозвался не конь, но Аким. – Сказал, что ваш будет. Только того… барышня, глядите, он злой.
- Знаю.
А жеребец, повернувшись к Акиму, заржал тоненько, предупреждая, что и вправду злой, что не подпустит к себе никого-то постороннего. Только разве ж Василиса посторонняя?
Своя она.
И, похлопав по шее, Василиса перекинула повод.
- Тут у нас еще кобылка имеется, - Аким явно полагал, что барышня совершает ошибку, хотя прямо перечить не смел. – Красивая. Молоденькая. Смирненькая.
- Чудесно.
Василиса взлетела в седло легко, будто и не было тех лет, которые провела она вдали от этого места, связанная путами приличий и обстоятельств. И наклонившись к самой конской шее, прильнув к ней, она сказала:
- Прокатишь?
Конь заплясал.
И пошел широкой ровной рысью.
- Барышня! – Аким поспешно взобрался на каурого мерина, хорошего статью, но более приземистого, ширококостного. Такой хорош в упряжке, но никак не под седлом. Впрочем, Василиса попридержала Хмурого, хотя тот и выказал недовольство.
- Погоди, на поле выйдем, - пообещала ему Василиса, чувствуя, как закипает кровь.
Она бы и сама…
Она и сама… широкое полотно дороги манило. И Василиса, привстав на стременах, громко свистнула. А Хмурый затряс головой, коротко всхрапнул и разом перешел в галоп. Он сперва осторожничал, будто не до конца доверяя этой вот ровной с виду дороге, а может, и наезднице, которая слишком долго отсутствовала, чтобы вот так признать ее. Но стоило свернуть вбок, на знакомую тропу, что разрезала густую зелень лугов, и Хмурый полетел стрелой.
Конь разрывал упругий воздух, заставляя пригибаться, прятаться за могучую его шею.
Где-то сзади донесся окрик.
И растаял, украденный ветром.
- Хороший мой, - сказала Василиса, когда конь, уставши, перешел сперва на рысь, а после и на шаг. – Как же я по тебе скучала.
Хмурый встряхнул головой, будто говоря, что, если б и вправду она скучала, то нашла бы время выбраться. Чай, поместье от города не так и далеко.
- Виновата, признаю.
И Александру спасибо сказать надо будет. А лучше торт отправить, торту он точно обрадуется. Вырасти вырос, а как был сладкоежкою, так и остался.
Конь шел по мягкому ковру из сухого мха и иглицы, время от времени останавливаясь. Уши его шевелились, он явно прислушивался к тому, что происходило вокруг. И Василиса сама поневоле стала прислушиваться.
Вот с шелестом поднялась птица.
Закричала где-то в стороне, словно предупреждая о неведомой опасности. Вот качнулись ветки, пуская по ковру длинные утренние тени, будто кто-то чужой, выглянувший с изнанки мира, примеривался, как половчее ухватить Василису.
Сердце заухало.
Заколотилось.
Хрустнула ветка вдалеке, заставивши коня замереть. По шкуре его прокатилась дрожь. Того и гляди, взовьется на дыбы, скидывая всадника.
- Спокойно, - дрогнувшим голосом велела Василиса. И поводья подобрала. С седла она себя ссадить не позволит. Сколько себя Василиса помнила, всегда-то у нее получалось с лошадьми ладить, все ж была польза и от той, иной крови. – Тихо, хороший мой… это просто лес. И просто птица. Сейчас к берегу выедем. На берегу нестрашно…
Она уговаривала и его, и себя, успокаиваясь самим звуком человеческой речи. И Хмурый слушал. Вот прошла мелкая дрожь по шее, а шаг он ускорил, пусть и не до рыси, но все же шел широко, красиво вынося ноги, будто на параде.
Заухало в ветвях.
Захохотало.
- Тихо, - Василиса натянула поводья. – Тихо…
Долгий тоскливый вой донесся из чащи. А после раздался выстрел. И еще один. Звук был сухим, хлестким и совершенно неуместным в тихое это утро.
Василиса придержала коня.
И, привстав на стременах, прислушалась. Эхо еще гуляло по лесу, но только оно лишь… и как быть? Куда ехать? Может, конечно, и охотники это. Если есть леса, должны и охотники быть. На перепелов там или прочую птицу… и больше ведь не стреляют?
Нет.
В лесу стояла звонкая тишина. Птицы и те смолкли, не решаясь тревожить ее.
- К морю, - сказала Василиса, точно конь мог ее понять. И не удивилась, когда тот совершенно по-человечески кивнул и, развернувшись, зашагал сквозь лес.
Глава 12
Глава 12
Утро выдалось тревожным. И главное, Демьян, сколь к себе ни прислушивался, не мог сказать, что именно его тревожит.
Спалось…
Обыкновенно. Без снов тревожных и ночных пробуждений, которыми мучаются люди с больной совестью. И пусть чувство вины никуда не делось, но спать оно не мешало. А вот утро…
Демьян умылся.
Переоделся в костюм, который худо-бедно можно было признать годным для верховой езды. Позавтракал в пустой еще ресторации – гости явно предпочитали в столь ранний час отдыхать – и, остановивши бричку, попросил отвезти к конюшням.