Леди, которая любила готовить

- В свете упорно гуляют слухи о проклятье, хотя Радковские категорически отрицают, что оно существует. И даже обследование проводили, только слухам что? Слухам на науку плевать.

Пиджак вдруг показался тесным.

И нелепым.

Измялся вот, будто Демьян в нем акробатические экзерсисы устраивал, а не мирно прогуливался и в ресторане сиживал. На брюках пятно возникло, невесть как появившееся. Да и сам он…

- Факты же весьма интересные. Первый жених ее бросил перед самою свадьбой. Любовь там у него приключилась, как говорится, всей жизни. Скандал вышел знатный, но Радковские подсуетились и вторую помолвку устроили. Да только и тут не вышло. Опять же перед самою свадьбой катался верхом, свалился и шею сломал… вроде как со всеми случается, но тут уж кто-то сплетню пустил, что и первый жених вовсе не сбежал с горничной, но умер, а от света это скрыли. А чем дурнее выдумка, тем она живучей. Радковские третью помолвку объявили…

Никанор Бальтазарович стряхнул пепел в стеклянную чашу.

- …и даже почти до венчания дело дошло, только вот по дороге в церковь кони понесли, коляску опрокинуло, да не просто так, а на мосту. Невесте ничего, ни царапинки, а жених утонул. Вот.

Странная история.

И целитель кивнул, с мыслью соглашаясь, что и вправду странная.

- Расследовали, будьте уверены, со всем возможным тщанием. И ничего-то не нашли. Но с четвертой помолвкой Радковские уже не спешили. Отослали девицу по Европам путешествовать, а уж когда вернулась, то и объявили о скором замужестве…

Демьян покачал головой.

Стало вдруг жаль Василису, которой, верно, немало пришлось пережить. Люди злы. И жадны до сплетен. И наверняка не щадили ее, но пытались вытянуть подробности, узнать нечто такое, что другим неизвестно.

- На ужине перед свадьбой жених косточкой подавился. Повара недоглядели, но…

- Насмерть?

- Нет. Перепугался только и скоренько помолвку расторг. А тут уж кто-то додумался, что, мол, в проклятье дело, в прабабке их, которая из степняков была. Именно потому, дескать, и проклятья обнаружить не способны, что магия иная, кровь иная… а сами видели, внешне девица от родни крепко отличается… да…

- И что за прабабка?

- Была у них в роду история, о которой Радковские крепко вспоминать не любят. Дед нынешнего князя в набег пошел. Оно-то ладно, дело молодое, по тем временам обыкновенное. Да только он с набега девицу привез, с которой и обвенчался, хотя ж вся родня против была. Кому нужна в роду дикая степная кровь? Правда, Радковский, как после выяснилось, не дурак был. Позвал целителей, чтобы ту кровь запечатали, оттого и рождаются Радковские светлыми да голубоглазыми, как должно.

На сказку походило, из тех, что так любила сестрица слушать, про грозных воинов и девиц распрекрасных, про любовь до самой смерти и после нее даже.

Ей бы понравилось.

- Но верно что-то там не до конца сладилось, вот время от времени и прорывается кровь степная. А где она, там и проклятье… последний жених, из бедных да благородных был. Вещерская отыскала. И она же свадьбою занялась, только…

Опять не вышло.

- Руку сломал. И скоренько жениться передумал. Верно, понял, что никакое приданое жизни не стоит. Вот так-то… могла ли она что-то сделать? Как знать… семья старая, свои секреты имеет. И хотел бы сказать, что безопасно вам рядом с этой дамой, да не могу.

Это Демьян и сам понимал.

Ни кровь голубая, ни вереницы предков благородных от революционной заразы не спасали. А потому… потому он постарается от всяких подозрительных девиц держаться подальше.

И вовсе…

- Возьмите, - из кармана Никанора Бальтазаровича появилась подвеска вида самого легкомысленного: розовая жемчужина в оправе из белого золота. Оправа эта, хрупкая весьма, оплетала камень этакою паутинкой. – Серег вы не носите… хотя…

- Не ношу, - мрачно заявил Демьян.

- А придется.

- Может…

- Нет, - идея, пришедшая в голову Никанору Бальтазаровичу, показалась ему донельзя удачною. И вон, глаза загорелись нездоровым целительским энтузиазмом, спастись от которого, как подозревал Демьян, не в силах человеческих. – Так будет удобнее всего. И контакт с физическим телом, и энергетические узлы… вы бы знали, сколько в ушах энергетических каналов.

Демьян не знал.

И знать не желал.

- Ну же, дорогой мой, не упрямьтесь. Вы столь скучны, что этакая малость просто несколько оживит образ… барышням понравится.

- Не думаю.

- И не думайте. Найдется, кому подумать за вас. Вы, главное, рекомендации целителя исполняйте. Сидите смирно, больно не будет… и не кривитесь. Слышали, сам цесаревич серьгу вдел.

Цесаревич на то и цесаревич, что ему позволительно, что серьгу, что цепку, что хоть алмаз в лоб. А Демьян – человек служивый, ему этакие вольности не по чину. Да и в родном управлении всерьез принимать перестанут, не говоря уже о людях авторитетных, с которыми время от времени приходилось иметь дело.

Больно и вправду не было.


И прокола-то Демьян не ощутил, только прохладу и тяжесть серьги, что повисла этакою капелькой. Ее тянуло потрогать, но стоило поднять руку, как Демьян получил по пальцам.

- Что вы как маленький в самом-то деле? – с упреком произнес Никанор Бальтазарович. – Дайте себе время. Привыкнете и еще удовольствие получать начнете.

Привыкать к этакому безобразию Демьян не собирался, давши себе слово, что потерпит его дела ради, а по возвращению домой всенепременно избавится.

- К слову, вы верхом ездите? – поинтересовался Никанор Бальтазарович, отстраняясь. Он склонил голову налево, потом направо.

Хмыкнул довольно.

- Езжу.

- Хорошо или так?

- Хорошо.

- Чудесно… тут весьма пристойные конюшни имеются, прогуляйтесь завтра с утреца.

- Насколько с утреца?

- А вот как встанете… многие балуются, места у нас красивые, просто дух занимает… и не дичитесь, Демьян Еремеевич, не сторонитесь знакомств. Мало ли, с какими людьми судьба сведет?

Совет прозвучал почти приказом.

И Демьян склонил голову. Что ж, всяко лучше, чем бесцельно по пляжам бродить.





Глава 11




Глава 11

Василиса злилась.

С нею это случалось редко, то ли в силу характера, то ли по привычке, пониманию, что ничего-то злостью не изменить. И надо лишь вдохнуть поглубже и сказать себе, что надо погодить, и все непременно наладится.

Но сегодня…

Она злилась.

И злость эта требовала выхода. Даже Ляля, ощутив неладное, поспешила заняться делами, ибо, пусть и невелик был дом, но запущен до крайности. И восстанавливать его придется долго.

Так она сказала.

И исчезла.

А Василиса спустилась на кухню.

Огляделась.

Расставила склянки с приправами, открыла крышку, вдохнула острый пряный аромат орегано. А вот шалфея надо будет свежего на рынке глянуть. И посеять розмарин. Прежде тетушка выращивала его на подоконнике, в глиняных, облитых глазурью, горшках. Куда подевались и они?

Или прячутся где-то в доме?

Там же, где прячутся чудесные куклы и старые формы для выпечки, покрывшиеся снаружи толстым слоем окалины, а изнутри выскобленные, вычищенные до блеска. И чугунные сковородки, про которые тетушка говорила, будто достались они ей от свекрови, а той – еще от ее матушки, и потому не было в мире сковородок лучше. За годы чугун напитался маслом, сделался гладок и темен, обзавелся тем характерным блеском, что выдает и вправду качественную посуду.

Василиса вздохнула и, вернув склянку на полку, обняла себя.

Огляделась.

Продать это место? Зачем? И почему именно сейчас, когда оно понадобилось Василисе? И когда она решила, что станет тут жить? И вовсе не месяц-другой, и даже не крымский сезон с золотой его осенью, что пахнет спелыми яблоками, но совсем?

Как Марья вовсе…

Василиса присела у кофра и вытащила мятый пакет. Корица в палочках. А рядом – та самая драгоценная ваниль, которую привозят по особому заказу прямо из Петербурга. Темный, черный почти какао-порошок с горьковатым запахом. И другой, тоже порошок и тоже какао, но посветлее. И запах у него сладковатый.

Надо испечь торт.

Торты всегда успокаивают, а Василисе требовалось успокоиться.