Леди, которая любила готовить
Часть 18 из 66 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
К красоте она относилась серьезно, а потому губки были покрыты слоем алой помады, глаза подведены столь ярко, что казались неестественно огромными, а темные ресницы едва не обламывались под собственной тяжестью. Светлые волосики Нюся закрутила, а после, взбив, перевязала изумрудно-зеленой лентой, с которой на лоб спускалась нитка жемчужин, одна другой больше.
- Это вам, маменька, можно чучелом ходить, - сказала она, принимая меню. И манерно отставивши пальчик, в оное ткнуло. – А я молода. Мне жизнь еще устраивать.
Подали ужин.
Следовало признать, что повара в ресторации были куда лучше, чем в том трактире, где обычно столовался Демьян. Правда, конечно, страсть их к преогромным блюдам была совершенно не понятна. Мало, что еда терялась, так еще и стол вдруг оказался маловат.
- Устраивать она будет… посвистелка, - проворчала Ефимия Гавриловна. – Глаз да глаз за тобою нужен…
Нюся фыркнула и стрельнула глазками то ли офицеру, то ли еще кому, благо, лиц подходящих в зале хватало.
- И как вам здесь? – поинтересовался Демьян для поддержания беседы. В светских беседах он был не особо силен, но молчание показалось неудобным.
- Дорого, - сказала Ефимия Гавриловна.
- Все-то вы, маменька, над каждою копеечкой трясетесь. Всего-то восемьдесят рублей…
- Сто шестьдесят.
- С одного человека восемьдесят выходит. И это за месяц!
- Дома на десять можно жить и столоваться весьма неплохо, - Ефимия Гавриловна ткнула вилкой в мясной рулет, щедро политый острою подливой.
- Зато тут купальни есть, собственные. И грязевые ванны! Я записалась на завтра, утречком. А еще пляж. И парк, и… - Нюся от возбуждения подпрыгивала на стульчике. И громкий ее голос мешался с другими. – А город? Вы уже гуляли?
- Гулял.
- А маменька отказалась. Устала она с дороги. И мне одной запретила. Пришлось сидеть в нумерах… у нас двойной, преогромный. И ванна своя, представляете? Я маменьке говорю, что и нам надобно такую дома поставить.
- Дорого.
- Все-то ей дорого. Вы не слушайте, у нас доходы приличные весьма. Маменька, если не миллионщица, то скоро станет. А при том жадная…
- Я не жадная, - обиделась Ефимия Гавриловна, - я рачительная. От твоего батюшки, между прочим, одни долги в наследство остались.
- И что? Теперь-то долгов нету.
- Дурное дело – нехитрое…
- А главное бубнит и бубнит, не замолкает, считай. Все-то я не так делаю… все-то не то, а я же не виновата, что такая красивая уродилась!
- Нюся!
- Что? Они сами меня находят. И уважение оказывают.
- Главное, чтоб ты от этого уважения в подоле не принесла, - Ефимия Гавриловна хмурилась и своего недовольства не скрывала.
- Мама!
- Что? Я сказала. А вы, стало быть, тут же остановились?
- Да.
- Чудесно… я как-то вот… спокойней, когда знакомого человека увидишь, приличного, а не какого проходимца.
- Полечка не проходимец, - Нюся посмотрела куда-то влево и, подняв руку, помахала. А кому – Демьян не заметил. И тут же устыдился. Это ж надо, за девицей совершенно посторонней подглядывать. Еще решит, будто привлекла его внимание, и ладно, если она, она его за кавалера не примет, а вот матушка могла и счесть, что Демьян станет подходящей партией для дорогой бестолковой дочери.
- Все-то вы маменька выдумываете. Полечка – достойный молодой человек с большими перспективами…
- И слабыми активами.
- …он современный, а не то, что старичье, которое вы мне сватаете…
От этакой перспективы подурнело.
Жениться Демьян готов не был, здраво рассудив, что вряд ли на свете сыщется женщина, готовая сносить вечное его отсутствие, неспособность понять тонкие душевные переживания и в целом полную его неготовность к семейному счастью. А уж особа, подобная Нюсе, сколь бы привлекательна она ни была – лет пятнадцать тому Демьян всенепременно увлекся бы ею – в браке доставит одно лишь беспокойство.
- Прошу меня простить, - он поднялся и откланялся, что было невежливо и более напоминало бегство. Но дамы, увлеченные беседой, выяснением того, кто из них более прав, на уход Демьяна внимания не обратили.
Или обратили, но виду не подали.
Впрочем, и то, и другое Демьяна вполне себе устраивало.
Глава 10
Глава 10
Никанор Бальтазарович отыскался в лечебном корпусе, который стоял в отдалении, отделенный от жилого узкой преградой тополиной аллеи да колючим шиповником.
Здесь пахло больничкой, резко и неприятно. И неприятный запах этот едва не заставил Демьяна отступить, но все же тот был человеком действительно разумным.
Как знать, не повторится ли странный приступ.
И когда.
И…
Кабинет располагался на втором этаже, и Демьян решился-таки постучать, а после и дверь открыл, заглянув.
- Какие люди! – Никанор Бальтазарович поднялся навстречу. – Погодите, я сейчас закончу и отпущу мою прелестницу…
Медицинская сестра, находившаяся в том почтенном возрасте, который редко собирает комплименты, зарделась.
И нахмурилась, но притворно.
- И вас, моя дорогая, тоже… мы, надеюсь, поняли друг друга? Болезнь ваша… - голос утих, отрезанный защитным пологом.
Ждать пришлось недолго.
Вот дверь открылась, пропуская сухопарую старушку, сопровождаемую другой старухой, но полнотелой, грузной и ворчливой с виду. Вот закрылась и открылась вновь, на сей раз из кабинета выпорхнула медицинская сестра с корзинкой.
- Идите, - сказала она, окинув Демьяна любопытствующим взглядом. – Вас ждут…
- Заходите, заходите, дорогой мой… премного рад, что вы всерьез отнеслись к моему предупреждению. Сердечные приступы игнорировать не след, это, я вам скажу, неразумно. Настолько неразумно, что сия неразумность может отправить вас прямо…
Никанор Бальтазарович поднял очи к выбеленному потолку.
- Откуда вы…
- Маячок повесил, уж извините, - он развел руками. – Опыт подсказывает, что менее всего целителю стоит уповать на человеческое благоразумие. Маячок – оно как-то надежней. А вы меня напугали. Присаживайтесь и раздевайтесь, коль уж пришли.
Он запер дверь.
И на кушетку указал.
- Зачем?
- Сердце ваше смотреть станем. Надо же понять, что с ним приключилось вдруг… а вы рассказывайте, рассказывайте… как день прошел, кого встретили… и что вас так напугало.
- Не знаю.
Разделся Демьян тут же, и на холодную кушетку лег, преодолевая подлую мыслишку, что от мест подобных и целителей вовсе надо держаться подальше.
- Просто вдруг… увидел девицу… попутчицу… которая с чахоткой. Имени не знаю.
- Белла.
- Вы…
- Пахотина Белла Игнатьевна, в девичестве Назимова, двадцати трех лет отроду, дворянка. Батюшка ее из офицеров, матушка тоже из рода старого, но никогда-то богатым не бывшего. Честные достойные люди…
- А она?
- И она… была, конечно, замечена средь сочувствующих. Все эти поэтические кружки, спиритические кружки, революционные… ходят люди, спорят, как отечеству помочь… вроде бы и неплохо, что неравнодушные к судьбам, но вот… одного разу попалась, правда, на контактах с бомбисткой, но привлекать не стали. Ей шестнадцать было, молодая, глупенькая. Пожалели… да и видно было, что дальше пылких слов дело не пошло. Так что…
Пальцы мяли тело.
Щипали.
Тыкали.
И иглы силы уходили внутрь Демьяна, одна за другой. Он и чувствовал себя этакою бабочкой, старым потрепанным бражником, которого того и гляди приспособят в коллекцию, хотя и видом он неказист, и редкости никакой-то не представляет.
- Это вам, маменька, можно чучелом ходить, - сказала она, принимая меню. И манерно отставивши пальчик, в оное ткнуло. – А я молода. Мне жизнь еще устраивать.
Подали ужин.
Следовало признать, что повара в ресторации были куда лучше, чем в том трактире, где обычно столовался Демьян. Правда, конечно, страсть их к преогромным блюдам была совершенно не понятна. Мало, что еда терялась, так еще и стол вдруг оказался маловат.
- Устраивать она будет… посвистелка, - проворчала Ефимия Гавриловна. – Глаз да глаз за тобою нужен…
Нюся фыркнула и стрельнула глазками то ли офицеру, то ли еще кому, благо, лиц подходящих в зале хватало.
- И как вам здесь? – поинтересовался Демьян для поддержания беседы. В светских беседах он был не особо силен, но молчание показалось неудобным.
- Дорого, - сказала Ефимия Гавриловна.
- Все-то вы, маменька, над каждою копеечкой трясетесь. Всего-то восемьдесят рублей…
- Сто шестьдесят.
- С одного человека восемьдесят выходит. И это за месяц!
- Дома на десять можно жить и столоваться весьма неплохо, - Ефимия Гавриловна ткнула вилкой в мясной рулет, щедро политый острою подливой.
- Зато тут купальни есть, собственные. И грязевые ванны! Я записалась на завтра, утречком. А еще пляж. И парк, и… - Нюся от возбуждения подпрыгивала на стульчике. И громкий ее голос мешался с другими. – А город? Вы уже гуляли?
- Гулял.
- А маменька отказалась. Устала она с дороги. И мне одной запретила. Пришлось сидеть в нумерах… у нас двойной, преогромный. И ванна своя, представляете? Я маменьке говорю, что и нам надобно такую дома поставить.
- Дорого.
- Все-то ей дорого. Вы не слушайте, у нас доходы приличные весьма. Маменька, если не миллионщица, то скоро станет. А при том жадная…
- Я не жадная, - обиделась Ефимия Гавриловна, - я рачительная. От твоего батюшки, между прочим, одни долги в наследство остались.
- И что? Теперь-то долгов нету.
- Дурное дело – нехитрое…
- А главное бубнит и бубнит, не замолкает, считай. Все-то я не так делаю… все-то не то, а я же не виновата, что такая красивая уродилась!
- Нюся!
- Что? Они сами меня находят. И уважение оказывают.
- Главное, чтоб ты от этого уважения в подоле не принесла, - Ефимия Гавриловна хмурилась и своего недовольства не скрывала.
- Мама!
- Что? Я сказала. А вы, стало быть, тут же остановились?
- Да.
- Чудесно… я как-то вот… спокойней, когда знакомого человека увидишь, приличного, а не какого проходимца.
- Полечка не проходимец, - Нюся посмотрела куда-то влево и, подняв руку, помахала. А кому – Демьян не заметил. И тут же устыдился. Это ж надо, за девицей совершенно посторонней подглядывать. Еще решит, будто привлекла его внимание, и ладно, если она, она его за кавалера не примет, а вот матушка могла и счесть, что Демьян станет подходящей партией для дорогой бестолковой дочери.
- Все-то вы маменька выдумываете. Полечка – достойный молодой человек с большими перспективами…
- И слабыми активами.
- …он современный, а не то, что старичье, которое вы мне сватаете…
От этакой перспективы подурнело.
Жениться Демьян готов не был, здраво рассудив, что вряд ли на свете сыщется женщина, готовая сносить вечное его отсутствие, неспособность понять тонкие душевные переживания и в целом полную его неготовность к семейному счастью. А уж особа, подобная Нюсе, сколь бы привлекательна она ни была – лет пятнадцать тому Демьян всенепременно увлекся бы ею – в браке доставит одно лишь беспокойство.
- Прошу меня простить, - он поднялся и откланялся, что было невежливо и более напоминало бегство. Но дамы, увлеченные беседой, выяснением того, кто из них более прав, на уход Демьяна внимания не обратили.
Или обратили, но виду не подали.
Впрочем, и то, и другое Демьяна вполне себе устраивало.
Глава 10
Глава 10
Никанор Бальтазарович отыскался в лечебном корпусе, который стоял в отдалении, отделенный от жилого узкой преградой тополиной аллеи да колючим шиповником.
Здесь пахло больничкой, резко и неприятно. И неприятный запах этот едва не заставил Демьяна отступить, но все же тот был человеком действительно разумным.
Как знать, не повторится ли странный приступ.
И когда.
И…
Кабинет располагался на втором этаже, и Демьян решился-таки постучать, а после и дверь открыл, заглянув.
- Какие люди! – Никанор Бальтазарович поднялся навстречу. – Погодите, я сейчас закончу и отпущу мою прелестницу…
Медицинская сестра, находившаяся в том почтенном возрасте, который редко собирает комплименты, зарделась.
И нахмурилась, но притворно.
- И вас, моя дорогая, тоже… мы, надеюсь, поняли друг друга? Болезнь ваша… - голос утих, отрезанный защитным пологом.
Ждать пришлось недолго.
Вот дверь открылась, пропуская сухопарую старушку, сопровождаемую другой старухой, но полнотелой, грузной и ворчливой с виду. Вот закрылась и открылась вновь, на сей раз из кабинета выпорхнула медицинская сестра с корзинкой.
- Идите, - сказала она, окинув Демьяна любопытствующим взглядом. – Вас ждут…
- Заходите, заходите, дорогой мой… премного рад, что вы всерьез отнеслись к моему предупреждению. Сердечные приступы игнорировать не след, это, я вам скажу, неразумно. Настолько неразумно, что сия неразумность может отправить вас прямо…
Никанор Бальтазарович поднял очи к выбеленному потолку.
- Откуда вы…
- Маячок повесил, уж извините, - он развел руками. – Опыт подсказывает, что менее всего целителю стоит уповать на человеческое благоразумие. Маячок – оно как-то надежней. А вы меня напугали. Присаживайтесь и раздевайтесь, коль уж пришли.
Он запер дверь.
И на кушетку указал.
- Зачем?
- Сердце ваше смотреть станем. Надо же понять, что с ним приключилось вдруг… а вы рассказывайте, рассказывайте… как день прошел, кого встретили… и что вас так напугало.
- Не знаю.
Разделся Демьян тут же, и на холодную кушетку лег, преодолевая подлую мыслишку, что от мест подобных и целителей вовсе надо держаться подальше.
- Просто вдруг… увидел девицу… попутчицу… которая с чахоткой. Имени не знаю.
- Белла.
- Вы…
- Пахотина Белла Игнатьевна, в девичестве Назимова, двадцати трех лет отроду, дворянка. Батюшка ее из офицеров, матушка тоже из рода старого, но никогда-то богатым не бывшего. Честные достойные люди…
- А она?
- И она… была, конечно, замечена средь сочувствующих. Все эти поэтические кружки, спиритические кружки, революционные… ходят люди, спорят, как отечеству помочь… вроде бы и неплохо, что неравнодушные к судьбам, но вот… одного разу попалась, правда, на контактах с бомбисткой, но привлекать не стали. Ей шестнадцать было, молодая, глупенькая. Пожалели… да и видно было, что дальше пылких слов дело не пошло. Так что…
Пальцы мяли тело.
Щипали.
Тыкали.
И иглы силы уходили внутрь Демьяна, одна за другой. Он и чувствовал себя этакою бабочкой, старым потрепанным бражником, которого того и гляди приспособят в коллекцию, хотя и видом он неказист, и редкости никакой-то не представляет.