Леди и джентльмены

— Возможно, дело в недостатке ума, — предположила старая дева. Замечание прозвучало несколько двусмысленно.

— Но гораздо хуже беседовать с человеком, который постоянно возражает, — вставила светская дама. — Моя кузина Сьюзен никогда ни с кем не соглашается. Если я появлюсь в красном, непременно спросит: «Почему ты не носишь зеленое, дорогая? Все говорят, что зеленый цвет тебе особенно к лицу». А если надену зеленое, удивится: «Почему же ты перестала носить красное, милочка? Мне казалось, ты любишь этот цвет». Когда я сообщила ей о помолвке с Томом, она разрыдалась и заявила, что не хочет об этом даже слышать, потому что считает, что мы с Джорджем созданы друг для друга. А потом, когда Том не писал целых два месяца, да и в других отношениях вел себя низко, я дала слово Джорджу. Узнав об этом, кузина напомнила мне каждое слово, когда-то сказанное о чувствах к Тому, и особенно подчеркнула, как безжалостно я высмеивала бедного Джорджа. Папа как-то сказал, что если какой-нибудь смельчак признается Сьюзен в любви, она тут же начнет его отговаривать и ни за что не ответит взаимностью до тех пор, пока он ее не бросит. А всякий раз, когда жених попросит назначить день свадьбы, будет ему отказывать.

— А эта леди все-таки вышла замуж? — уточнил философ.

— О да, — ответила светская дама. — И обожает своих детей. Позволяет им делать все, чего они делать не хотят.





Грехопадение Томаса Генри




Из всех котов, с которыми мне довелось быть знакомым, Томас Генри заслуживал наибольшего уважения. Надо сказать, что поначалу нашего героя звали просто Томасом, но вскоре стало ясно, что подобная фамильярность неуместна и абсурдна. Согласитесь, вряд ли обитателям городка Хейуарден пришло бы в голову обращаться к мистеру Гладстону по имени — Билл. Томас Генри переселился к нам из клуба «Реформ» по совету знакомого мясника. С первого же взгляда стало ясно: из всех закрытых клубов Лондона только этот мог стать его домом. Атмосфера солидного достоинства и незыблемого консерватизма в полной мере соответствовала уравновешенному характеру жильца. За давностью лет сейчас уже трудно вспомнить, по какой причине Томас Генри покинул клуб, но речь, кажется, шла о сложном характере нового шеф-повара — персонажа чрезмерно властного и жадного. Добрый мясник услышал о конфликте и, зная, что наше семейство прозябает без кошачьей заботы, предложил удобный для обеих сторон выход из затруднения. Расставание прошло вежливо, хотя и холодно, и вскоре Томас Генри прибыл к нам в самом дружеском расположении духа.

Едва увидев нового члена семьи, супруга предложила заменить имя Томас более выразительным: Генри. Мне же показалось, что сочетание первого и второго могло бы прозвучать в должной мере внушительно и почтительно; с тех пор в кругу родных мы стали называть кота Томасом Генри, а в беседах с друзьями не ленились использовать и титул: Томас Генри, эсквайр.

Томас Генри отнесся к нам со сдержанной, спокойной симпатией. В первый же вечер облюбовал и занял мой персональный стул. Заурядного узурпатора я, конечно, прогнал бы, не задумываясь, однако с Томасом Генри, эсквайром, следовало обращаться уважительно. Если бы кому-нибудь из домашних вздумалось возразить против присутствия кота на стуле, который до некоторых пор считался моим, то одним лишь взглядом он поставил бы грубияна на место. Точно так же, наверное, посмотрела бы королева Виктория, если бы по-дружески, без предупреждения навестила одного из своих подданных и услышала, что хозяин занят и просит зайти как-нибудь в другой раз. Да, Томас Генри, несомненно, не стал бы пререкаться и освободил место, но навеки лишил бы обидчика благосклонного внимания.

В то время у нас жила одна обаятельная леди (она и поныне делит с нами кров, но, повзрослев, ведет себя более рассудительно и сдержанно), которая относилась к кошкам без должного почтения. Ей казалось, что хвост предусмотрен природой исключительно для того, чтобы с помощью этого надежного устройства таскать его обладателя, как плюшевую игрушку. Кроме того, юная особа ошибочно полагала, что кормить животное следует, запихивая в рот разнообразные предметы, и твердо верила, что все четвероногие создания искренне радуются прогулке в кукольной коляске. Я с ужасом ожидал первой встречи неуемной фантазерки с Томасом Генри, опасаясь, что своим поведением она скомпрометирует в глазах нового домочадца всю семью.

Опасения оказались напрасными. Эсквайр держался дружески, но независимо. Уверенная и спокойная манера общения исключала проявление излишней энергии и предотвращала фамильярность. Стоило мисс протянуть руку к хвосту — надо сказать, весьма робко, — как кот невозмутимо сменил позу и спокойно посмотрел на ту, которая по неразумению посягнула на его свободу и комфорт. Во взгляде не читалось ни гнева, ни обиды. Наверное, с таким же выражением Соломон мог принимать заигрывания царицы Савской: снисхождение сочеталось с равнодушием и отстраненностью.

Да, Томас Генри вел себя, как истинный джентльмен. Один мой приятель, который верит в переселение душ, уверял, что под гладкой серой шерстью скрывается сам лорд Честерфилд. Потомок древнего аристократического рода никогда не скандалил, требуя еды, как это принято у плебеев, а важно сидел за столом рядом со мной и с достоинством ждал, пока его обслужат. Предпочитал баранью ножку, а на пережаренный бифштекс даже не смотрел. Однажды кто-то из гостей нетактично предложил ему отведать кусочек хряща. Томас Генри молча покинул комнату и не вернулся до тех пор, пока дурно воспитанный посетитель не отправился восвояси.

Однако слабости подвержен каждый, и Томас Генри не исключение. Надо откровенно признать, что противостоять чарам жареной утки он не мог. Поведение джентльмена в присутствии деликатеса стало для меня своего рода психологическим открытием — в столь цельной с виду натуре мгновенно прорывались потаенные, низменные, животные черты. Рядом с жареной уткой Томас Генри забывал обо всем на свете и впадал в примитивное состояние дикой кошки, подвластной первобытным инстинктам. Чувство собственного достоинства улетучивалось как дым. Ради получения вожделенного лакомства годились любые средства: драка, мольба, унижение. Подозреваю даже, что в обмен на крылышко, ножку или грудку несчастный согласился бы отдать душу дьяволу.

Мы старались как можно реже готовить провокационное блюдо: созерцание полного и абсолютного распада личности — тяжкое испытание. Больше того, несдержанное, а порой и агрессивное поведение служило дурным примером для детей.



Среди кошачьего населения нашего квартала Томас Генри выглядел истинным денди, по продуманному распорядку дня которого можно было сверять часы. Как правило, после ужина элегантный джентльмен с полчаса прогуливался в сквере, ровно в десять возвращался домой, а в одиннадцать безмятежно засыпал на моем стуле. Близких друзей и подруг не заводил. Драки его не привлекали, а любовь, как мне казалось, обошла стороной, не задев даже в юности; холодный и сдержанный по натуре, на дам он взирал с полным равнодушием.

Всю зиму Томас Генри прожил в нашем лондонском доме и вел себя поистине безупречно. Летом мы взяли его с собой в деревню. Решили, что перемена обстановки пойдет на пользу: сытая безмятежность грозила лишним весом. Увы, ошибка оказалась жестокой и непоправимой! Сельская жизнь подействовала на горожанина губительно. Даже не знаю, что именно оказало тлетворное влияние; возможно, возбуждал сам воздух. Нравственное разложение прогрессировало безжалостно и неумолимо, с пугающей быстротой. В первый день кот гулял до одиннадцати, а во второй и вообще не пришел ночевать. Вернулся лишь наутро, в шесть часов, с огромной проплешиной на макушке. Не приходилось сомневаться в близком присутствии некой леди; больше того, душераздирающие ночные вопли подсказывали, что в саду собралось не меньше дюжины особ женского пола. Судя по всему, кавалер пользовался огромным успехом, и даже в дневное время страстные подруги не переставали требовать внимания. Вскоре к хору присоединились и оскорбленные соперники, призывая к немедленному выяснению отношений. К чести ловеласа надо заметить, что он никогда не уклонялся от вызова.

Деревенские мальчишки слонялись вокруг нашего дома, с интересом наблюдая за кровавыми поединками, а в кухню то и дело врывались возмущенные соседки; они швыряли на стол своих поверженных питомцев и требовали справедливого возмездия, причем обращались одновременно и к небесам, и к хозяевам.

Вскоре кухня превратилась в настоящий кошачий морг. Пришлось купить новый стол. Кухарка раздраженно заявила, что если бы на ее территорию никто не претендовал, то работать было бы значительно проще и приятнее, а потом резонно добавила, что разложенные среди мяса и овощей дохлые коты приводят в замешательство: ведь недолго и ошибиться. В результате старый стол отодвинули к окну и уступили жертвам боев, а решительная хозяйка впредь никогда и никому не позволяла бросать на свое рабочее место котов, пусть даже окончательно и бесповоротно лишенных жизни.

Однажды до моих ушей донесся убедительный диалог.

— Чего вы от меня хотите? — твердым голосом спросила кухарка одну из разъяренных посетительниц. — Чтобы я приготовила это на обед?

— Это мой кот! — ответствовала леди. — Разве не ясно?

— Но сегодня я собираюсь готовить пироги с другой начинкой, — хладнокровно парировала кухарка. — Положите его вон туда. А это мой стол.

На первых порах мир удавалось восстановить с помощью монеты достоинством в полкроны, однако вскоре побежденные соперники подорожали. Прежде подобный товар казался мне весьма дешевым, а потому резко возросшая цена не могла не вызвать удивления, которое постепенно переросло в раздражение. Появились мысли о целесообразности разведения кошек на продажу. Судя по обстановке в нашей деревне, бизнес мог бы принести солидную прибыль.

— Только взгляните, что натворил ваш разбойник! — воскликнула одна рассерженная особа, к которой мне пришлось выйти, прервав обед.

Я взглянул. Томас Генри расправился с чахлым, изможденным созданием, которое, возможно, добровольно предпочло смерть убогому существованию. Если бы жалкий страдалец принадлежал мне, то я поблагодарил бы победителя. К сожалению, некоторые из сограждан не понимают собственной выгоды.

— Не возьму за него даже пяти фунтов, — заявила леди.

— Дело хозяйское, — ответил я, — но, на мой взгляд, отказываться вряд ли стоит. За ободранное животное лично я могу предложить всего лишь шиллинг. Если считаете, что где-то дадут больше, несите туда.

— Но это был не кот, а настоящий христианин, — упорствовала леди.

— Мертвых христиан не покупаю, — не сдавался я, — но если бы даже покупал, то за подобный экземпляр все равно много не дал бы. Можете видеть в убиенном христианина или кота — как вам угодно. В любом случае шиллинг — красная цена.

В конце концов сошлись на восемнадцати пенсах.

Количество самоуверенных слабаков, с которыми умудрился расправиться Томас Генри, потрясало. Казалось, идет планомерное истребление окрестного хвостатого населения.

С некоторых пор у меня появилась привычка каждый вечер заходить в кухню и проверять ассортимент поступивших за день неудачливых бойцов. И вот однажды среди прочих на столе оказался образец с необычным черепаховым окрасом.

— Этот кот стоит полсоверена. — Хозяин кота стоял рядом и пил пиво. Я внимательно осмотрел животное.

— Ваш зверь убил его вчера, — горестно продолжил владелец. — Стыд! Позор!


— Мой зверь убил его уже трижды, — уточнил я. — В субботу труп принадлежал миссис Хеджер, а через день несчастный погиб вторично — в пользу миссис Майерс. В понедельник я еще сомневался, но заподозрил неладное, а потому записал кое-какие особые приметы. И вот сейчас ясно их вижу. Советую немедленно закопать это безобразие, пока разложение не вызвало распространения инфекции. Понятия не имею, сколько жизней у кошки, но платить готов только за одну.



Мы надеялись, что Томас Генри одумается и исправится, однако грехопадение неуклонно продолжалось; с каждым днем пропасть становилась все глубже и мрачнее. К прежним преступлениям добавилась кража яиц, а потом очередь дошла и до убийства цыплят. Я устал оплачивать бесконечные жестокие злодеяния.

Обратился за советом к садовнику, и тот сказал, что, к сожалению, иногда с котами подобное случается.

— А какого-нибудь верного лекарства вы не знаете? — робко осведомился я.

— Видите ли, сэр, — задумчиво произнес садовник. — Слышал, что в ряде случаев неплохо помогают кирпич на веревке и глубокий пруд.

— Придется сегодня же воспользоваться средством, — вздохнул я.

Садовник исполнил предписание, и мучения всей округи прекратились.



Бедный, бедный Томас Генри! История его недолгой бурной жизни доказывает, что безупречность репутации находится в прямой зависимости от степени искушения. Разве мог бы сбиться с пути аристократ, родившийся, выросший и достигший зрелости в изысканной и утонченной атмосфере клуба «Реформ»? Мне очень жаль благородного джентльмена, павшего жертвой грубых соблазнов, а в моральные устои деревенской жизни я больше не верю.





Город у моря




Хронисты, создающие историю этого плоского, продуваемого всеми ветрами побережья, утверждают, что в давние времена пенистые океанские волны хозяйничали дальше, на востоке. А там, где сейчас среди предательских песчаных рифов плещется холодное Северное море, когда-то простиралась суша. В те дни между монастырем и морским простором стоял город, окруженный стеной толщиной в двенадцать камней. Каждый, кто приближался к берегу, издалека видел семь высоких башен и четыре добротные церкви. Город славился богатством и неприступностью. Монахи любили смотреть со своей горы вниз и из монастырского сада с интересом наблюдали за мирской суетой. На узких улицах шла оживленная торговля, верфи и причалы гудели разноязыким говором, а яркие мачты кораблей качали тяжелыми головами над мансардами и причудливо раскрашенными дубовыми фронтонами зажиточных домов.

Город процветал до той поры, пока одной греховной ночью не принес зло Господу и людям. Время было суровое, и обитавшим на побережье саксам приходилось нелегко: датские морские пираты сновали возле устья каждой судоходной реки, издалека чуя наживу. Они нередко появлялись в водах Восточной Англии, но еще чаще разбойников видели зоркие часовые города семи башен. Когда-то город стоял на твердой земле, а теперь покоится под толщей воды, на глубине двадцати морских саженей. Не раз возле толстых каменных стен бушевали кровавые схватки. С хриплыми стонами умирающие мужчины, с отчаянными криками покалеченные женщины и безжалостно израненные дети по пути на небеса стучались в ворота монастыря и призывали смиренных монахов оставить постели и вознести молитвы за пролетавшие мимо души.

Но настало время, когда и на эту многострадальную землю снизошел покой. Датчане и саксы договорились мирно жить по соседству: Восточная Англия — обширный край, и места хватало всем. Люди возрадовались, ибо все давно устали от вражды, и мысли каждого обратились к уютному, теплому уголку у очага. Бородатые датчане засунули за пояс теперь уже безобидные топоры и отправились бродить по щедрой земле в поисках удобного, никем не занятого местечка, где можно было бы без помех построить дом. Так и случилось, что на закате Хаафагер вместе с сородичами подошел к городу семи башен, который в те далекие дни стоял на неширокой полосе суши между монастырем и морем.

Завидев датчан, жители города широко распахнули ворота и встретили пришельцев мудрыми речами:

— Когда-то мы воевали, но настало мирное время. Входите и разделите наше веселье, а завтра поутру продолжите путь.

Но Хаафагер ответил так:

— Я уже стар и надеюсь, что вы не подумаете дурного. Да, сейчас на этой земле тишина, и мы благодарны за приглашение, но мечи еще не остыли от крови. Позвольте расположиться на ночлег за вашими стенами. Позже, когда на измученных битвами полях снова вырастет трава, а дети забудут о сражениях, мы повеселимся вместе, как и надлежит добрым жителям одной земли.

И все же обитатели города продолжали уговаривать Хаафагера, называя соседями и его самого, и его товарищей. Испугавшись новой битвы, с горы торопливо спустился настоятель монастыря и присоединил к просьбам свой голос:

— Войдите, дети мои. Пусть между вами воцарится согласие. Божье благословение да осенит наш край. Да пребудет мир и с датчанами, и с саксами.

Мудрый аббат видел, что горожане с симпатией встречают пришельцев, и понимал, что совместное питие веселит и рождает в душах братскую любовь.

Хаафагер знал о святости старца, а потому изрек такие слова:

— Подними свой посох, отец мой, чтобы тот крест, которому поклоняются твои люди, мог осенить тропу нашу. Мы войдем в город и не нарушим мира; пусть у нас разные боги, но каждый алтарь творит доверие между людьми.

Аббат поднял над головами гостей посох с крестом на конце, так что тень креста осеняла путь, и под святым знамением датчане вошли в город семи башен. Было их вместе с женщинами и детьми почти две тысячи душ, и накрепко закрылись за ними городские ворота.

И вот те, кто недавно сражался лицом к лицу, теперь праздновали за одним столом и по обычаю вместе поднимали хмельные кубки. Товарищи Хаафагера поверили, что сидят среди друзей, и отложили оружие. А потом, устав после пира, крепко уснули.

В ночи над городом раздался злобный голос:

— Кто эти чужаки, пришедшие сюда, чтобы делить с нами нашу исконную землю? Разве камни мостовых не алеют от крови жен и детей наших, убитых безжалостными врагами? Разве пристало людям отпускать волка на свободу после того, как удалось заманить его в ловушку щедрым куском мяса? Так нападем же на супостатов сейчас, когда они отяжелели от еды и вина, чтобы ни один не смог ускользнуть. Только после этого ни они сами, ни дети их впредь не причинят нам вреда.

Этот призыв смутил слабые сердца, и жители города семи башен напали на беззащитных датчан, с которыми только что разделили трапезу. Не пожалели ни женщин, ни маленьких детей. Всю ночь кровь Хаафагера и его сородичей у ворот монастыря взывала к поруганной справедливости.

— Я поверил твоему слову. Преломил с тобой хлеб. Положился на тебя и Бога твоего. Прошел под тенью твоего креста и переступил твой порог, — звучал в ночи голос Хаафагера. — Так пусть же твой Бог даст ответ!

В монастыре царила тишина.

На рассвете аббат поднялся с колен и обратился к Богу:

— Ты слышал, о Господи! Ответь же!

И в этот миг во тьме морской послышался страшный рев, словно бездонные глубины обрели язык. Монахи в страхе пали на колени, а настоятель изрек:

— Это голос Бога говорит с нами из вод. Он отвечает.