Кузены

— Мне страшно, — пожаловалась Аллисон.

Андерс, затягивая галстук, только фыркнул.

— Я бы тоже боялся внести генетический код Райана в нашу семью. Средний ай-кью тут же катастрофически упадет. — Аллисон, покраснев, бросила на брата укоризненный взгляд. — Вообще не понимаю, как тебя потянуло к этому нищеброду.

— И это все, что ты можешь мне сказать?

Андерс пожал плечами:

— Сделай долбаный тест и потом избавься от проблемы. И когда в следующий раз какой-нибудь местный неудачник обратит на тебя внимание, не будь такой дурой.

Ясно. Лучшей стороны у него просто нет.

— Кто бы говорил, — огрызнулась Аллисон. — Фу-ты ну-ты Андерс Стори, весь такой из себя. Пока Кайла Дьюгас не поманит пальчиком, и ты бежишь к ней со всех ног.

Закончив с галстуком, тот провел ладонью по волосам, торчавшим вихрами во все стороны — никакого сравнения с густыми волнистыми шевелюрами Адама и Арчера.

— Ничего я не бегу. Просто развлекаюсь. И мне как-то удалось обойтись без нежелательных беременностей, так что тебе есть чему поучиться.

— Развлекаешься? А когда она бросила тебя ради Мэтта, тебе тоже было весело? — Андерс замер, его глаза в зеркале сузились, и Аллисон поняла, что угодила в больное место. Он понимал, что лучше остановиться, но жестокая радость перевесила — пусть тоже помучается, как я. Хотя бы на минуту. — Кстати, может, повторить — я за лето не раз видела их флиртующими. Ирония судьбы, верно? У нас есть все это… — она обвела рукой огромную спальню брата, — …но им, похоже, не нужно ничего, кроме друг друга.

— Вот уж нет, — спокойно возразил Андерс, беря со спинки стула смокинг и натягивая его. — А теперь выметайся.

Аллисон повиновалась, уже жалея, что не удержала язык за зубами. Теперь к Андерсу весь вечер лучше и не подходить. Она вернулась к себе и, закрыв дверь, в несколько ставших уже привычными действий добралась до стопки свитеров в шкафу, под которой скрывался тест на беременность. Распаковав коробку, вытащила тонкую пластиковую полоску. «Результат за пять минут!»

Не давая себе времени передумать, Аллисон зажала тест в руке и отправилась в туалет. Пописать в бальном платье оказалось непросто, но все же возможно. Положив тест на бачок унитаза, она вымыла руки и стала ждать.

Вторая полоска появилась буквально через минуту, такая же четкая и яркая, как первая. Комок подступил к горлу, мучившую неделями тошноту уже невозможно было сдержать. Аллисон с громким стоном склонилась над унитазом, и ее вырвало, потом еще раз и еще, до боли в боках и жжения в саднящем горле.

Когда бунтующий желудок наконец успокоился, она спустила воду, взяла тест с бачка и, завернув в несколько бумажных салфеток, выбросила в мусор. Ощущая головокружение, взяла из держателя пасту со щеткой и минуты три чистила зубы. Потом прополоскала рот, пригладила волосы, заново накрасила губы и поправила кулон на шее.

Раскисать нельзя — уже почти пришло время отправляться на бал. Аллисон отлично понимала, какими, по мнению матери, должны быть члены семьи на празднике — все еще в трауре по Абрахаму Стори, конечно, однако сильными и дружными, устремленными в расстилающееся перед ними бесконечное светлое будущее. А не напуганными, отвергнутыми, грустными и уж точно не беременными.

Аллисон спустилась по спиральной лестнице в холл, где мать держала свои любимые предметы искусства. Стоявший перед самой свежей бронзовой скульптурой человек склонил голову набок, словно силясь понять, что же это такое. Еще до того, как он обернулся на звук шагов, Аллисон узнала Дональда Кэмдена, маминого юриста.

— Это мать с детьми, — пояснила она, приподнимая подол платья на двух последних ступеньках. — Доставили самолетом из Парижа.

— У миссис Стори оригинальный вкус, — дипломатично заметил Дональд, возвращаясь к скульптуре. — Должен признаться, я не вижу здесь семьи.

Ничего удивительного для классического старого холостяка. Он в принципе не знает, что это такое.

— Вы сегодня будете сопровождать маму?

— Да, мне оказана эта честь, — слегка поклонился Дональд.

Аллисон сжала губы, пережидая новый приступ тошноты, который, слава богу, прошел, и улыбнулась своей лучшей улыбкой.

— Мы все с нетерпением ждем начала праздника.

— И не напрасно, — чопорно откликнулся Дональд. — Семья Стори никогда не сияет так ярко, как на летнем балу.





Глава 16. Милли




Мое терпение лопается. Уже полностью одетая, в великолепно сидящем платье и взятых напрокат бриллиантах — настоящих, не каких-нибудь! — пересылаю свое фото матери. «Отправляюсь на бал», — приписываю я.

Она тут же отвечает: «О, Милли, просто чудесно! Выглядишь замечательно! Как там матушка?»

Какое-то время я смотрю на экран, думая, как ответить. Вопрос непростой. В конце концов печатаю: «Мы пока особо не общались…»

«Как только поговорите, обязательно напиши!» — отзывается мама.

«Хорошо», — набираю я и прячу телефон в кармашек платья. Это самая потрясающая вещь, какую я когда-либо надевала, — не только потому что оно само по себе сногсшибательно и сидит на мне идеально, но в нем к тому же есть куда положить пару мелких вещиц (еще губную помаду, например), а снаружи даже незаметно.

Из ванной выходит Обри — там ей, при лучшем освещении, накладывала макияж Бриттани, которая сегодня на балу будет официанткой. Честно говоря, я не знала чего и ждать — сама она большая любительница густых теней и яркой помады. Однако тут обошлась несколькими деликатными штрихами: только тушь для ресниц, чуть-чуть розовых румян и блеска для губ. То, что нужно. Однако, когда наши глаза встречаются, взгляд Обри затуманен сомнением.

— Не слишком? — спрашивает она.


— В самый раз, — уверяю я.

Меня вдруг словно бьет током — почему не я ее накрасила? Надо было предложить еще в бутике, я ведь видела, как ей некомфортно. Однако я тогда еще не отошла от обиды из-за завтрака у Милдред и не стала ничего говорить.

Всю неделю я только и огрызалась, а Обри приходилось обороняться. В результате мы отдалились друг от друга, и теперь пропасть между нами никак не удается преодолеть. Хотя этого я хочу куда больше, чем стать любимой внучкой Милдред. Теперь ее милость кажется мне чем-то вроде отравленного яблока из «Белоснежки» — врученный со злобой дар, о котором жалеешь, едва получив.

И все же мне до сих пор больно, что он мне не достался. Однако я отбрасываю эту мысль и искренне говорю Обри:

— Ты чудесно выглядишь.

Она робко улыбается.

— Ты тоже. Готова идти?

— Конечно!

Я чувствую внезапный порыв взять ее за руку, стряхнуть все накопившееся за неделю напряжение между нами и снова стать одной командой. Иначе я даже не знаю, как мы сможем пережить этот вечер, а тем более все оставшееся лето. Однако прежде чем я успеваю что-то сделать, Обри подхватывает сумочку со своего шкафчика и выскакивает в коридор.

Джона уехал раньше нас. Карсон Файн утром сказал, что на этот раз за нами пришлют другую машину, в которой наши платья не помнутся, — но там сзади только два места.

— Вам придется ехать порознь, — пояснил он. — Обри с Милли в одной машине, Джона в другой.

— Почему я не могу просто сесть впереди? — спросил тот.

Карсон был поставлен в неловкое положение.

— Так не принято!

Все это просто смешно, особенно если учесть, что от общежитий до курортного отеля пять минут пешком. Однако здесь все и всегда делается по слову Милдред. Так что когда мы с Обри выходим на улицу, нас уже ждет сияющий автомобиль, и шофер в полной униформе, включая белые перчатки, распахивает заднюю дверцу.

— Мисс Стори. Мисс Стори-Такахаси, — приветствует он нас по очереди кивком. — Добрый вечер.

Я еле сдерживаю неуместный смех.

— Добрый вечер, — отзываюсь я эхом и проскальзываю на сиденье.

Внутри потрясающе пахнет дорогой кожей и свежестью зимнего леса. На подставке напротив два бокала охлажденного шампанского. Я расправляю подол платья, а шофер тем временем закрывает дверцу и ведет Обри к противоположной.

Убедившись, что мой наряд не помнется, я беру один из бокалов и делаю долгий глоток. Не попробовать было бы просто грубо.

Обри осторожно опускается на соседнее место, замечает у меня шампанское, и ее глаза расширяются:

— Думаешь, это хорошая идея?

Я знаю — отлично знаю! — что она спрашивает, только потому что нервничает из-за сегодняшнего вечера. Не потому что осуждает меня, или считает себя лучше, или что я еще тут же себе напридумывала. И все же я сперва наполовину опустошаю бокал, а потом отвечаю холодно:

— По-моему, просто отличная.

— Милли… — На ее открытом веснушчатом лице читается тревога. — Зачем ты так?

— Как «так»? — интересуюсь я, хотя прекрасно понимаю, о чем речь. Я и сама не знаю зачем. И все та же обида, что стыла между нами целую неделю, заставляет меня запрокинуть голову и залпом допить шампанское. — Расслабься. Мы на праздник вообще-то едем.

Я ставлю пустой бокал рядом с полным и вдруг вижу, что на глазах у Обри выступают слезы. Меня снова будто бьет током, и на этот раз я хватаю ее за руку.

— Не плачь, не надо. — Есть куча вариантов, что сказать дальше, но я умудряюсь ляпнуть только: — Тушь потечет.

Обри шмыгает носом.

— Плевать мне на тушь.

— Приехали, — учтиво извещает шофер.

Я оборачиваюсь — машина уже останавливается на лужайке возле бокового входа в курортный отель. Вся поездка заняла буквально полторы минуты.

— Прости, — успеваю я шепнуть Обри, прежде чем дверцу с моей стороны открывает Дональд Кэмден во всем своем седовласо-смокинговом великолепии.

— Добрый вечер, леди. Мне поручена миссия доставить вас на бал.

Они с шофером помогают нам выбраться. С Дональдом посередине мы направляемся внутрь. Разговаривать друг с другом мы не можем, только отвечать на его пустые вежливые вопросы, и мне не по себе, оттого что не удалось до конца объясниться с Обри.

— Вот мы и на месте, — объявляет Дональд, останавливаясь перед входом.

Бальный зал наполнен музыкой, смехом и великолепными нарядами. Хрустальные люстры сияют, гобелены на стенах ярко отливают золотом. На небольшой сцене, занимающей центральное положение перед окнами, играет струнный квартет, другой конец огромного помещения занят круглыми столиками, расставленными в строгом порядке. На секунду настроение у меня поднимается — я вообще люблю вечеринки, — но в этот момент Дональд говорит: