Курок
Часть 57 из 124 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Просыпайся! – шепчу я, тряся Бэнкс. – Вставай!
Она поднимает голову, еще не до конца проснувшись.
– Что? А?
Я срываю с нее одеяло, хватаю ее за руку и стягиваю с постели. Все равно что пятилетнего ребенка тащишь. Моей сестре четырнадцать, но она до сих пор слишком долговязая и худая по сравнению со мной, а я всего на год старше ее. Мои боксеры и футболка висят на ней мешком.
Шаги доносятся с лестницы, ведущей в мою спальню. Я забыл запереть дверь.
Заталкиваю Бэнкс в шкаф. Она садится, зная правила. Надев сестре на голову свои наушники и включив какой-то метал-трек, говорю:
– Не выходи, пока я за тобой не вернусь.
Я закрываю шкаф как раз в тот момент, когда дверь моей комнаты раскрывается со скрипом.
Входит мать, босиком, в темно-фиолетовом неглиже и халате. Она удивляется, увидев, что я не сплю. Улыбнувшись, она запирает дверь, направляется ко мне и спрашивает:
– Ты даже не ложился? – От мелодичного тона ее голоса я морщусь.
Он звучит абсурдно, потому что ему не место среди всего, что происходит в этой спальне. Здесь нет ничего счастливого или невинного.
Она приближается, кладет ладони мне на лицо, слегка похлопывает по коже, будто проверяя температуру или типа того, но ее прикосновения постепенно становятся интимными. Кончики пальцев скользят неспешно, спускаются к моей шее. Мать стоит слишком близко, ее груди касаются моей груди сквозь ночную сорочку.
– Не можешь уснуть? – спрашивает она, затем дразняще произносит с улыбкой: – Кому-то нужна таблеточка его снотворного.
Моего снотворного. Ведь это целительно для парней, когда их члены доят матери.
Она ласкает мое лицо и плечи, смотрит на меня так, будто мне по-прежнему одиннадцать и я навсегда останусь ее мальчиком.
– Я могу позаботиться обо всем, в чем нуждается мой сын. – Мать улыбается, обвивая мою шею руками. – Такой красивый мальчик. Когда-нибудь ты станешь властным мужчиной.
Она прижимается своим телом к моему, и я закрываю глаза, пытаясь мысленно перенестись подальше отсюда. Туда, где представляю на ее месте кого-нибудь другого – девчонку из школы, одноклассницу.
Моя мать еще молода, ей было всего шестнадцать, когда она меня родила, поэтому ее кожа по-прежнему упругая, чему также поспособствовали многолетние занятия танцами, черные волосы длинные и мягкие, и пахнет от нее приятно…
Я занимался сексом с другими девушками. Женщинами, которых держит дома отец. Я смогу.
И даже если захочу положить этому конец, кому я скажу? Отцу будет безразлично. Всем будет безразлично. Рассказав кому-либо, я лишь разозлю его, и люди посмеются надо мной. Я проявлю слабость, опозорю отца.
Я не могу рассказать.
К тому же что в этом особенного? В реакции матери нет ничего необычного. Мужчины смотрят на Бэнкс так же, как мать смотрит на меня. Поэтому я прячу сестру. Чтобы они ее не тронули.
Я вижу столько дерьма и не уверен, плохо ли она поступает на самом деле. Этому нет конца, я уже привык ко всему, что происходит по ночам. Может, такое бывает со всеми, но никто об этом не говорит.
Но когда моя мать трет мой член своей ладонью через ткань джинсов, я просто не могу.
– Нет, остановись, – рычу я, отшатнувшись назад. – Я не хочу.
Черт, я не хочу. Рассказывать не стану, но больше не буду заниматься тем, что мне не нравится.
Она возражает:
– Дэймон.
Мать делает шаг вперед, но останавливается, глядя на пол. Она видит красные пятна на паркете.
– Это… кровь? – спрашивает она, наклоняется и, задрав штанину моих джинсов, замечает, что они пропитаны кровью. – О боже, что ты наделал?
Ничего серьезного, я думаю. Я совершенно забыл о порезах, едва мать вошла в спальню – боль оказалась недостаточно сильной, чтобы заглушить всю мерзость ее прихода ко мне.
Взяв за руку, она тянет меня в ванную, подталкивает к стойке, поднимает мою ногу и восклицает:
– Это порезы?
Можно подумать, ты шокирована. Она знает, чем я занимаюсь годами. О порезах, которые прячу на ступнях. О шрамах на руках и коже головы. Я скрываю раны, проколы и ожоги под бельем до тех пор, пока они не заживут, а потом заново все повторяю. Мои способы маскировки того, что я делаю для избавления от боли, стали довольно изобретательными.
Мать смачивает салфетку и заставляет меня сесть на стойку. Однако я резко отстраняюсь, когда она тянется к моей ноге.
– Я сам справлюсь!
Она дает мне пощечину. Голова дергается в сторону, жгучее и одновременно леденяще-жалящее ощущение распространяется по лицу. Благодарный за это, я закрываю глаза. Меня бросает в холодный пот.
– Ну, все, все, – успокаивает мать, будто пятилетнего. – Тебе не обязательно разговаривать. Помнишь, о чем мы договаривались? Ты можешь ни о чем не просить. Я всегда знаю, что тебе нужно.
Вытерев кровь, она наклеивает лейкопластыри на пять порезов, после чего проверяет вторую ногу и облегченно вздыхает, обнаружив, что та не повреждена.
– Будь осторожнее. Ты нужен баскетбольной команде. Тебе нельзя так ранить свои ноги.
Именно поэтому я и наносил себе порезы. Они совершенно не вредили моей игре. Даже наоборот, я играл быстрее и напористее, чтобы боль от пробежек по корту изматывала меня и я не мог думать или сопротивляться, вернувшись домой.
– Лучше? – спрашивает мать.
Хотя ответа не дожидается. Подойдя ближе, вновь обвивает мой торс руками, целует щеку, линию челюсти, перемещаясь ко рту.
– Такой хороший мальчик, – шепчет она. – Столько энергии. Такой сильный. – Ее ладони скользят по моему телу, поцелуи становятся более медленными и влажными. – Такой выносливый и мускулистый. Такой могучий. – Протянув руку мне между ног, мать начинает массировать мой член. – Такой хороший, большой мальчик.
Я сжимаю волосы на ее затылке. Она стонет, когда мои пальцы впиваются в кожу ее головы, а я смотрю на свое отражение в стеклянной двери душевой.
Сука.
Шлюха.
Годная только для того, чтобы трахаться.
– Мне звонила мать Рэйчел Кенсингтон, – говорит она, облизывая, целуя и часто дыша в мою шею. – Сказала, что застала тебя и свою дочь вчера полуголыми на диване.
Второй рукой я сжимаю ее талию через шелк. Не моргая, смотрю на себя и позволяю диким эмоциям захлестнуть меня.
Злость.
Стыд.
Страх.
Жестокость.
Боль.
Печаль.
Беспомощность.
Они кружат внутри, перемешиваются до тех пор, пока я не теряю способность отличить одну от другой. И в отражении вижу уже не свое лицо. Все мысли покидают мозг, он отключается, моя рука перестает дрожать. Я – всего лишь тело.
Это я.
Такой, какой есть.
– Она рада, что ничего серьезного не случилось, – продолжает мать.
Кто такая Рэйчел?
– О, милый, – воркует она. – Я понимаю. Мальчики есть мальчики. Она дразнила тебя, да? И не дала.
Мои пальцы сильнее впиваются в ее голову и талию.
– Ш-ш-ш, – произносит мать, пытаясь высвободиться из моей хватки. – Маленькие девочки не понимают, что нужно мальчикам. Все в порядке. Я здесь. – Ее губы скользят по моей челюсти. Она стонет и старается ослабить натяжение там, где я сжимаю ее волосы. – Можешь представить, будто я – это она. – Мой член наливается горячей кровью, твердеет. – Покажи, что ты собирался сделать с ней. Покажи мне, как ты хотел трахнуть эту глупую девчонку.
Нет, нет, нет…
– Покажи мне, – настаивает мать. – Трахни меня.
Нет…
– Возьми свое, – рычит она. – Дай этой девочке все, что она заслужила.
К моим глазам подкатывают слезы. Я втягиваю воздух, спрыгиваю, разворачиваюсь, хватаю ее за шею сзади и наклоняю над стойкой. Она раздвигает ноги и поднимает свою сорочку, прикусывая нижнюю губу.
– Вот так, мой мальчик.
Удерживая ее перед зеркалом, я смотрю на мать, в то время как она с вызовом смотрит на меня и шепчет:
– Сделай это, малыш. Кончи в меня. Ну же, ну же, ну же…
Испепеляя ее взглядом, я крепче сжимаю ее волосы и шею, прижимаю к стойке, заставляю запрокинуть голову…
Мать хватает ртом воздух, готовясь.
Она поднимает голову, еще не до конца проснувшись.
– Что? А?
Я срываю с нее одеяло, хватаю ее за руку и стягиваю с постели. Все равно что пятилетнего ребенка тащишь. Моей сестре четырнадцать, но она до сих пор слишком долговязая и худая по сравнению со мной, а я всего на год старше ее. Мои боксеры и футболка висят на ней мешком.
Шаги доносятся с лестницы, ведущей в мою спальню. Я забыл запереть дверь.
Заталкиваю Бэнкс в шкаф. Она садится, зная правила. Надев сестре на голову свои наушники и включив какой-то метал-трек, говорю:
– Не выходи, пока я за тобой не вернусь.
Я закрываю шкаф как раз в тот момент, когда дверь моей комнаты раскрывается со скрипом.
Входит мать, босиком, в темно-фиолетовом неглиже и халате. Она удивляется, увидев, что я не сплю. Улыбнувшись, она запирает дверь, направляется ко мне и спрашивает:
– Ты даже не ложился? – От мелодичного тона ее голоса я морщусь.
Он звучит абсурдно, потому что ему не место среди всего, что происходит в этой спальне. Здесь нет ничего счастливого или невинного.
Она приближается, кладет ладони мне на лицо, слегка похлопывает по коже, будто проверяя температуру или типа того, но ее прикосновения постепенно становятся интимными. Кончики пальцев скользят неспешно, спускаются к моей шее. Мать стоит слишком близко, ее груди касаются моей груди сквозь ночную сорочку.
– Не можешь уснуть? – спрашивает она, затем дразняще произносит с улыбкой: – Кому-то нужна таблеточка его снотворного.
Моего снотворного. Ведь это целительно для парней, когда их члены доят матери.
Она ласкает мое лицо и плечи, смотрит на меня так, будто мне по-прежнему одиннадцать и я навсегда останусь ее мальчиком.
– Я могу позаботиться обо всем, в чем нуждается мой сын. – Мать улыбается, обвивая мою шею руками. – Такой красивый мальчик. Когда-нибудь ты станешь властным мужчиной.
Она прижимается своим телом к моему, и я закрываю глаза, пытаясь мысленно перенестись подальше отсюда. Туда, где представляю на ее месте кого-нибудь другого – девчонку из школы, одноклассницу.
Моя мать еще молода, ей было всего шестнадцать, когда она меня родила, поэтому ее кожа по-прежнему упругая, чему также поспособствовали многолетние занятия танцами, черные волосы длинные и мягкие, и пахнет от нее приятно…
Я занимался сексом с другими девушками. Женщинами, которых держит дома отец. Я смогу.
И даже если захочу положить этому конец, кому я скажу? Отцу будет безразлично. Всем будет безразлично. Рассказав кому-либо, я лишь разозлю его, и люди посмеются надо мной. Я проявлю слабость, опозорю отца.
Я не могу рассказать.
К тому же что в этом особенного? В реакции матери нет ничего необычного. Мужчины смотрят на Бэнкс так же, как мать смотрит на меня. Поэтому я прячу сестру. Чтобы они ее не тронули.
Я вижу столько дерьма и не уверен, плохо ли она поступает на самом деле. Этому нет конца, я уже привык ко всему, что происходит по ночам. Может, такое бывает со всеми, но никто об этом не говорит.
Но когда моя мать трет мой член своей ладонью через ткань джинсов, я просто не могу.
– Нет, остановись, – рычу я, отшатнувшись назад. – Я не хочу.
Черт, я не хочу. Рассказывать не стану, но больше не буду заниматься тем, что мне не нравится.
Она возражает:
– Дэймон.
Мать делает шаг вперед, но останавливается, глядя на пол. Она видит красные пятна на паркете.
– Это… кровь? – спрашивает она, наклоняется и, задрав штанину моих джинсов, замечает, что они пропитаны кровью. – О боже, что ты наделал?
Ничего серьезного, я думаю. Я совершенно забыл о порезах, едва мать вошла в спальню – боль оказалась недостаточно сильной, чтобы заглушить всю мерзость ее прихода ко мне.
Взяв за руку, она тянет меня в ванную, подталкивает к стойке, поднимает мою ногу и восклицает:
– Это порезы?
Можно подумать, ты шокирована. Она знает, чем я занимаюсь годами. О порезах, которые прячу на ступнях. О шрамах на руках и коже головы. Я скрываю раны, проколы и ожоги под бельем до тех пор, пока они не заживут, а потом заново все повторяю. Мои способы маскировки того, что я делаю для избавления от боли, стали довольно изобретательными.
Мать смачивает салфетку и заставляет меня сесть на стойку. Однако я резко отстраняюсь, когда она тянется к моей ноге.
– Я сам справлюсь!
Она дает мне пощечину. Голова дергается в сторону, жгучее и одновременно леденяще-жалящее ощущение распространяется по лицу. Благодарный за это, я закрываю глаза. Меня бросает в холодный пот.
– Ну, все, все, – успокаивает мать, будто пятилетнего. – Тебе не обязательно разговаривать. Помнишь, о чем мы договаривались? Ты можешь ни о чем не просить. Я всегда знаю, что тебе нужно.
Вытерев кровь, она наклеивает лейкопластыри на пять порезов, после чего проверяет вторую ногу и облегченно вздыхает, обнаружив, что та не повреждена.
– Будь осторожнее. Ты нужен баскетбольной команде. Тебе нельзя так ранить свои ноги.
Именно поэтому я и наносил себе порезы. Они совершенно не вредили моей игре. Даже наоборот, я играл быстрее и напористее, чтобы боль от пробежек по корту изматывала меня и я не мог думать или сопротивляться, вернувшись домой.
– Лучше? – спрашивает мать.
Хотя ответа не дожидается. Подойдя ближе, вновь обвивает мой торс руками, целует щеку, линию челюсти, перемещаясь ко рту.
– Такой хороший мальчик, – шепчет она. – Столько энергии. Такой сильный. – Ее ладони скользят по моему телу, поцелуи становятся более медленными и влажными. – Такой выносливый и мускулистый. Такой могучий. – Протянув руку мне между ног, мать начинает массировать мой член. – Такой хороший, большой мальчик.
Я сжимаю волосы на ее затылке. Она стонет, когда мои пальцы впиваются в кожу ее головы, а я смотрю на свое отражение в стеклянной двери душевой.
Сука.
Шлюха.
Годная только для того, чтобы трахаться.
– Мне звонила мать Рэйчел Кенсингтон, – говорит она, облизывая, целуя и часто дыша в мою шею. – Сказала, что застала тебя и свою дочь вчера полуголыми на диване.
Второй рукой я сжимаю ее талию через шелк. Не моргая, смотрю на себя и позволяю диким эмоциям захлестнуть меня.
Злость.
Стыд.
Страх.
Жестокость.
Боль.
Печаль.
Беспомощность.
Они кружат внутри, перемешиваются до тех пор, пока я не теряю способность отличить одну от другой. И в отражении вижу уже не свое лицо. Все мысли покидают мозг, он отключается, моя рука перестает дрожать. Я – всего лишь тело.
Это я.
Такой, какой есть.
– Она рада, что ничего серьезного не случилось, – продолжает мать.
Кто такая Рэйчел?
– О, милый, – воркует она. – Я понимаю. Мальчики есть мальчики. Она дразнила тебя, да? И не дала.
Мои пальцы сильнее впиваются в ее голову и талию.
– Ш-ш-ш, – произносит мать, пытаясь высвободиться из моей хватки. – Маленькие девочки не понимают, что нужно мальчикам. Все в порядке. Я здесь. – Ее губы скользят по моей челюсти. Она стонет и старается ослабить натяжение там, где я сжимаю ее волосы. – Можешь представить, будто я – это она. – Мой член наливается горячей кровью, твердеет. – Покажи, что ты собирался сделать с ней. Покажи мне, как ты хотел трахнуть эту глупую девчонку.
Нет, нет, нет…
– Покажи мне, – настаивает мать. – Трахни меня.
Нет…
– Возьми свое, – рычит она. – Дай этой девочке все, что она заслужила.
К моим глазам подкатывают слезы. Я втягиваю воздух, спрыгиваю, разворачиваюсь, хватаю ее за шею сзади и наклоняю над стойкой. Она раздвигает ноги и поднимает свою сорочку, прикусывая нижнюю губу.
– Вот так, мой мальчик.
Удерживая ее перед зеркалом, я смотрю на мать, в то время как она с вызовом смотрит на меня и шепчет:
– Сделай это, малыш. Кончи в меня. Ну же, ну же, ну же…
Испепеляя ее взглядом, я крепче сжимаю ее волосы и шею, прижимаю к стойке, заставляю запрокинуть голову…
Мать хватает ртом воздух, готовясь.