Культ Ктулху [сборник]

Терпеливо.

Больше четырех миллиардов лет Пнеф-Тааль терпеливо ждал, а время шло. Он знал, что когда-нибудь – через пять, десять, пятнадцать миллионов лет в будущем – шанс явится, и он его не упустит.

Он будет ждать. Он будет готов.

Пнеф-Тааль пришел на эту планету, когда она, еще совсем юная, оправлялась после титанического шока своего космического рождения, и с тех самых пор разум его не спал. Даже запертый в каменном склепе-пещере властью Старших Богов – а это иго даже он не в силах был сбросить, – он поддерживал в себе спящую жизнь силой иномирского интеллекта, который так и не принял своего поражения и с ним не смирился. Когда он впервые прибыл на Землю, лишь вступившую тогда в свое предначальное бытие – ей еще и пятисот миллионов лет не исполнилось! – она представляла собой огненный шар пока не застывшей, расплавленной материи.

Миллиарды и многие миллионы лет прошли, пока Земля остывала и на ней развивалась атмосфера – решительно необходимая, чтобы поддерживать жизнь, ввергнутую в проявленность одним могучим взрывом, что царственно повелел кое-каким молекулярным частицам образовать органические соединения, не теряя времени зря. Пока эта жизнь демонстрировала свою неповторимость, усердно делясь на равные и одинаковые элементы, Пнеф-Тааль созерцал это эмбрионическое буйство безо всякого интереса. Развитию многоклеточных живых организмов, плававших в соленых морях и, в конце концов, сумевших обзавестись неким примитивным разумом, он не уделил особого внимания. К пермутациям жизненных форм, вскоре решивших покорить сушу, он отнесся с полнейшим безразличием. Впрочем, тюрьма не наскучила Пнеф-Таалю, ибо его разум обладал способностью в мгновение ока одолевать космические просторы, постигать тайны дальних галактик и отдельных звездных скоплений, проникать в мысли жителей практически бесконечного ассортимента обитаемых планет, представлявших для него хоть какой-то интерес. Мало чего во всей вселенной он действительно не знал – вот разве что как вырваться из оков, наложенных Старшими Богами. А годы шли – миллионы миллионов лет утекали, как вода, и землю громовой стопой уже попирали гигантские рептилии – одаренные малым и смутным сознанием твари, чьим единственным занятием было нескончаемое поддержание собственной жизни посредством набивания вечно пустых желудков.

Пнеф-Тааль прекрасно их понимал. Он стремился к тому же.

Человек ступил на землю, а он все ждал. Цивилизации возносились на пламенеющие высоты и гибли, а он все был погружен в свои мысли – и страдал от голода, способного изничтожить целые галактики! Он думал о том, чем займется, когда вновь вернет себе свободу, которой когда-то наслаждался, когда испещренное звездами мироздание вновь станет ему пиршественным чертогом.

И, перефразируя «Элтдаунские осколки»,



…с поражающей внезапностью сия разумная сущность – могущественная, мнимо неуничтожимая, квазибессмертная – осознала невероятную истину, на мгновение оглушившую ее разум слепящей вспышкой: ее больше ничто не удерживало!



Алан Хасрад, репортер «Аркхэм дэйли ньюс» сидел в своем заставленном книгами кабинете, читая вечернюю почту. Он задумчиво почесал свой внушительный нос и еще раз углубился в весьма любопытное письмо от некоего Б. С. Флетчера, которое только что закончил читать во второй раз. Подтекст у письма был неопределенно зловещий, однако, природа угрозы, на которую так прозрачно намекал автор, осталась нераскрыта. В итоге у Алана создалось впечатление, что над писавшим нависло какое-то неназванное, но вполне реальное зло. Искренний страх (хотя и не ужас, ибо изъяснялся Флетчер с совершенным самообладанием) будто бы сам собою выглядывал из-за мнимо обыденных, даже небрежных слов.

С отправителем Алан был незнаком. Писал тот быстрым академическим почерком; выбор слов и манера сцеплять их в предложения выдавали обладателя недюжинных знаний. В письме объяснялось, что в свое время отправителю доводилось читать о ряде дел весьма таинственного свойства, к которым был причастен Алан, – о событиях поистине причудливых, фантастических; и по этой причине, наряду с заслуженной Аланом репутацией уважаемого журналиста, Флетчер усмотрел в нем возможный источник помощи в некоем затруднении, с которым давеча столкнулся. Он вскользь упомянул, что почти год тому назад удалился на покой и поселился в небольшом и почти отрезанном от мира коттедже на Мглистом озере, что возле Брамвелла – с этой частью Массачусетса Алан был до некоторой степени знаком. Далее автор с двусмысленной сдержанностью упоминал некие необъяснимые явления, причиняющие всей округе немалое беспокойство, но замечал, что было бы нежелательно доверять подробности почте, и что если бы Алан приехал лично, то стал бы свидетелем весьма интересной и убедительной демонстрации.

В целом письмо представляло собой коктейль из старомодных формальностей вперемешку с очевидной растерянностью и глубоким беспокойством. Все это вкупе рождало стойкое впечатление, что автор чего-то сильно боится. Завершалось послание официальным приглашением нанести отправителю визит с подробными инструкциями, как добраться до озерного коттеджа, на тот случай, если Алан решит приехать на машине, и обещанием встретить на станции, если тот выберет поезд. Подо всем этим красовалась цветистая подпись – «Б. С. Флетчер».

В обычных обстоятельствах подобная эпистола пробудила бы в Алане крайне мало энтузиазма. Будучи журналистом и участником (хотя отнюдь и не главным) ряда необычных происшествий, обычно ускользающих от внимания большинства публики, он давно уже привык получать всякого рода послания от образованных чудаков – равно как и не обращать на большинство из них никакого внимания. Однако это письмо выбивалось из общего потока – несомненной искренностью автора и неоспоримой здравостью его рассудка. Мглистое озеро и Брамвелл, говорите… У Алана в той округе жило несколько родственников, которых он даже время от времени навещал, да и кое с кем из местных жителей он водил знакомство, хотя и шапочное. Если уж на то пошло, размышлял он, разве не проскакивало в последнее время в газетах название городка? Вроде бы убийство, да не простое, а с какими-то более чем любопытными деталями?

Следующие несколько минут Алан рылся в старых выпусках «Аркхэм дэйли ньюс», пока не нашел, наконец, тот самый материал. Медленно и куда внимательнее, чем неделю назад, он перечел статью. В ней говорилось о смерти некоего Мосса Кента, фермера, обитавшего на Сомерсвилльской дороге, в полумиле к востоку от Мглистого озера. Кент был старый холостяк, и его натурально не хватились, пока один из соседей случайно не нашел его валяющимся на дворе прямо перед некрашеной деревянной хижиной.

Этим дело не исчерпывалось, но никакой другой важной с практической точки зрения информации в статье не содержалось – за исключением упоминания, что власти все еще продолжают расследование кое-каких обстоятельств неестественного свойства. Странная статейка, подумал Алан, – и не из-за того, о чем в ней говорится, а, наоборот, из-за того, о чем нет. Весьма дразняще выглядит. Он немного пораздумывал, стоит ли тратить день, а то и два на выяснение обстоятельств, и, в конце концов, решил, что не стоит. Последним аргументом послужил тот факт, что Флетчер решительно отказался раскрывать в письме природу своих затруднений, и Алан был этим слегка уязвлен – звать зовут, а зачем – не говорят. Он набросал краткий ответ: да, ему интересно, но он ужасно занят; не желает ли Флетчер в свою очередь приехать в Аркхэм, чтобы обсудить дело, или, по крайней мере, написать о деталях подробнее.

Второе письмо прибыло пять дней спустя. Флетчер, в частности, писал:

…Никоим образом не могу вас винить за отказ приехать в Брамвелл, не обладая полной и исчерпывающей информацией. Увы, у меня не так уж много фактов. Я писал вам в надежде, что, приняв мое приглашение, вы сами увидите и, возможно, поймете и сумеете объяснить эти чрезвычайно неестественные явления…

Сейчас, когда я пишу эти строки, Туманы снова поднимаются из болота позади моего коттеджа. Каждый вечер, между сумерками и наступлением темноты, меня преследует одно и то же зрелище; я наблюдаю его, сидя у окна библиотеки, и приятностью оно не отличается. С каждым разом оно все больше похоже на неуклонное, целенаправленное наступление армии. Первым идет авангард – одинокие разведчики, спиралями вьющиеся вверх из близлежащей сырой трясины; они прощупывают путь для плотных, сумрачных фаланг, следующих за ними по пятам. Полки наступают быстро. Вскоре подтягивается арьергард, и мой маленький коттедж, притулившийся на всхолмье между озером и болотом, оказывается в кольце холодной, извивающейся сырости, скрывающей слабые огонечки Брамвелла за пустошью с эффективностью каменной стены. Мистер Хасрад, этот туман разумен! О, я хорошо представляю, как это звучит, но я не сошел с ума; я точно знаю, что это не галлюцинации. Стоит ли удивляться, что мне так не хотелось всего этого писать, что мое первое послание намеренно было выдержано в столь неопределенном ключе? Я хотел, чтобы вы все увидели сами – эти волны лениво колышущихся испарений, медленно сплетающиеся и скручивающиеся в ледяные, неестественно самостоятельные извивы, окружающие мое жилище живой стеной страха. О, тогда вы бы сами все поняли, тогда бы вы убедились. Услыхав безветренной ночью, как доски коттеджа трещат и подаются под устрашающим внешним давлением – тогда бы вы узнали! И если бы вы просиживали долгие ночные часы до рассвета, наблюдая их мрачное отступление под анемичными лучами бледного, водянистого солнца…

Эти туманы именно таковы, как я вам описываю, мистер Хасрад, и даже еще более. Это зло, и оно угрожает человеческому роду опасностями, равных которым мы и не знали на всем пути нашей эволюции! Уже три недели как окрестные фермеры находят свою скотину умерщвленной, причем самым необычным образом, который я приписываю туманам, а две недели назад они забрали жизнь одного местного старика. Я почти уверен, что во всем виноваты они, хотя вряд ли сумел бы доказать свою позицию в суде. Суть этих нападений я предпочел бы не раскрывать на бумаге, дабы вы не сочли меня умеренно интересным клиническим случаем и не предложили обратиться к психиатру. Приезжайте ко мне, на Мглистое озеро, и я ознакомлю вас со всеми подробностями.



Это письмо было подписано Байярдом С. Флетчером.

Взгляд Алана тут же перескочил на ближайшие книжные полки, побегал по ним и остановился на высоком томе, переплетенном в алую кожу с золотыми буквами на корешке:





«Прежде каменного века»,



Байярд С. Флетчер.


Письмо и книга более чем вероятно вышли из-под одного пера – известного палеонтолога, автора ряда узкоспециализированных работ, из коих «Прежде каменного века» была самой свежей, исчерпывающей и считалась коллегами по профессии редкостным для наших дней вкладом в прогресс их научной отрасли.

Всякие сомнения во вменяемости отправителя растворились, как щепоть соли в стакане воды. Если это и вправду тот самый Байярд Флетчер, на Мглистом озере и вправду должно твориться что-то странное.

Флетчер, по слухам, был мужчина в годах – лет шестидесяти семи или восьми, иными словами, почти что в расцвете умственных способностей. Алан припоминал, что он совсем недавно отказался от кураторского поста в Мискатонском университете, дабы уделять больше времени частным исследованиям и написанию ученых работ. Среди коллег он слыл человеком тихим, необщительным, а в последнее время и вовсе пропал из виду. О его местонахождении знали разве что издатели, немногие близкие друзья да музейная администрация.

Разумные туманы, говорите? Живые, способные на осознанные действия? Смутные подозрения зашевелились в голове у Алана, пробужденные воспоминанием о неких леденящих кровь пассажах из «Некрономикона»… но нет, промелькнувшая было мысль показалась ему недостойной внимания – да ну, такого просто не бывает. Приди она кому-нибудь другому, кроме сдержанного, уравновешенного старого ученого, идея разумного тумана выглядела бы слишком претенциозной, чтобы о ней вообще разговаривать. Но даже и так Алан ни на мгновение не поверил, что нарисованная Флетчером красочная картина вполне соответствовала истине. Гений старого палеонтолога заслуживал уважения; наверняка он наткнулся на нечто решительно аномальное и не вписывающееся ни в какие обыденные рамки. А учитывая одинокую, отрезанную от мира жизнь, оно настолько захватило его разум и подстегнуло воображение, что он, не таясь, признал, в каком бедственном положении оказался. Да, Флетчер нуждался в помощи, и если Алан в состоянии его порадовать и приободрить, а там, глядишь, и найти простое, очевидное объяснение загадочным событиям, которое в состоянии аффекта так легко проглядеть, самое малое, что он может сделать – это поспешить на зов.

И с неохотного согласия редакции Алан засобирался на Мглистое озеро на следующий же день.

Дорога от Аркхэма, этой гнилой, проклятой всеми ведьмами деревушки, вытянувшейся вдоль Атлантики, бежала на юго-восток. Алану она нравилась. Что-то в его собственной беспокойной натуре с готовностью откликалось на дикий, первобытный зов лесной чащи, старой, почти неприступной, молчаливой стражей окаймлявшей дорогу; голых, волнами убегавших вдаль равнин, с которых уже сорвали покров урожая; каменных стен, местами обрушенных; обветшалых ферм и амбаров, шатаясь, балансировавших на грани необратимой гибели. Алан дивился холмам и лесам в осеннем убранстве всех оттенков золота, рыжего и багрянца. Косые лучи предвечернего солнца бросали тени поперек главной улицы Брамвелла, когда Алан остановился на единственном тамошнем светофоре. Он повернул направо, переехал железнодорожные пути и подрулил к единственной же в городе бензозаправке. Вывеска над дверью объявляла владельцем некоего Гарольда Уэббера – с этим круглолицым пожилым джентльменом Алан, помнится, уже встречался. Да вот и он сам – вышел из дверей ленивой походочкой. Подходя к машине и вытирая руки о рваные и испачканные маслом рабочие штаны, он пригляделся, прищурился, признал шофера, и угрюмая линия его рта изогнулась в неком подобии улыбки.

– Вечерок, мистер Хасрад, а?

– Как поживаете, Хэл? Полный бак, пожалуйста.


Гарольд отошел к насосам, сунул пистолет в горловину бензобака, поставил на автомат и вернулся к водительскому окошку.

– Тыщу лет вас не видел, – небрежно молвил он, приступая к мытью окон.

– Да, несколько месяцев я этой дорогой не ездил. А Брамвелл все такой же.

– Да не то чтобы, – кратко и неожиданно возразил Гарольд.

Он энергично потер несколько пятен от насекомых, покончивших с собой на ветровом стекле, потом широким движением вытер его губкой.

– Да ну? – Алан с любопытством на него поглядел. – Неужто что-то новое стряслось? Есть о чем рассказать?

– Ну, не знаю… может статься, что и есть.

Заправщик тревожно перемялся с одной ноги на другую, и голос его как-то упал.

– У нас тут убийства было, два – ух, каких странных. Тут правда любое убийство будет странным, что есть то есть… В миле от деревни. Не говоря уже, что скотины полегло немало, и вся… тем же способом.

– Про одну смерть я, кажется, слышал. Мосс Кент парня звали, так?

– Типа да. Это было первое. А три дня назад второе случиось.

Уэббер стрельнул глазами по улице, туда-сюда, как будто собирался разболтать что-то такое, о чем стоило бы помолчать.

– Короче, на сей-то раз укокошили вдову Фишер. Нашли ее мертвой в десять примерно вечера у нее же на заднем крыльце. Совсем недалеко отсюда жила. Вышла, значит, за дровами на двор, а когда сразу не вернулась, дети решили, что она завернула к кому из соседей. Так что обнаружили ее только через пару часов.

– И правда, странно, – заметил Алан.

– Так я ж чего и говорю. Вряд ли пара смертей показалась бы странной человеку городскому, вроде вас, да еще газетчику, но у нас тут это прямо большое событие. Народ в деревне боится – за жизнь свою боится, особенно когда после темноты куда выйти надо.

– Вот даже так?

Уэббер кивнул.

– Ни криков не было, ни вообще какого шума.

Он наклонился вперед, почти всунувшись головой в машину.

– Но ее прямо как поломали всю, и лежала она такая обмякшая поперек собственных ступенек на заднем дворе! Не хотят наши больше в темноте из дома выходить, особенно с тех пор, как этот проклятый туман повадился наплывать в Брамвелл кажную ночь – ежели могут, то и не выходят совсем.

– И их можно понять. Но вы сказали, ее вроде как… поломали?

– Ну да, сэр, поломали. И старика Мосса Кента тоже. Это все, что я знаю, а те, кто знает больше, не особо жаждут о том распространяться.

Новость и впрямь была поразительная. Интересно, не связаны ли странные происшествия в деревне с той жутью, что творится на Мглистом озере, невольно задумался Алан. Выехав с парковки, он повел машину прочь по стремительно темнеющей улице. В одинокой кучке домов уже зажглись первые окна. Возле универмага на перекрестке он свернул на пыльную гравийную дорогу, которая должна была вести на озеро, и увеличил скорость. А ведь флегматичного Уэббера эти необъяснимые происшествия чуть до ручки не довели, размышлял он. Угрюмые поля расстилались кругом; урожай давно убрали, и дорогу где-то на милю окаймляла понурая молодая поросль. Впрочем, Алановы мысли были еще безотрадней пейзажа, осенявшего их вкрадчивой, вероломной тенью уныния. Дикая теория Флетчера, что какое-то неведомое зло рыщет по округе, нашла внезапное подтверждение в показаниях Хэла Уэббера, пусть и чрезмерно эмоциональных. Рой новых вероятностей так и кружил в голове, хотя раньше он ни о чем подобном даже не думал. Сперва Алан опасался, что письма могли оказаться фальшивкой, что их написал вовсе не Байярд Флетчер… ну или Флетчер, но каким-то образом успевший утратить рассудок. Теперь же его все больше занимала идея, что безымянное и неузнанное зло – совсем не плод чьего-то воображения, а, напротив, дело совершенно реальное. Не то, что нафантазировал себе мискатонский профессор, конечно, но все равно нечто вполне реальное, пагубное и смертоносное. Вдруг его подозрения не такие уж неоправданные? И что тогда ждет впереди?

Он ехал вдоль луга, когда в поле зрения вдруг мелькнуло нечто настолько странное, что он даже притормозил, чтобы как следует все разглядеть. К ограде неподвижно прислонилась корова, стоймя, но очевидным образом мертвая. Выглядела она будто тряпичная кукла, выброшенная соскучившимся ребенком – только с пропорциями тела было что-то капитально не так. Корову словно сдули, как баскетбольный мяч, из которого вышел почти весь воздух – она была тоньше и площе, чем коровам вообще-то полагается быть.

Алан покачал головой, рассеянно отметив, что подальше в поле виднеется еще одна неподвижная масса, похожая на сваленные в кучу тряпки, и поехал дальше. Вскоре показался описанный Флетчером узкий извилистый проселок, убегавший влево от основной дороги. Маневрировать по неглубоким, усыпанным палой листвой колеям пришлось осторожно; голые ветви мели и царапали крышу машины. Пока она виляла сквозь чащу вниз, по узкой грунтовке к озерному берегу и дальше, вдоль кромки воды, Алан обшаривал взглядом неотвратимо сгущавшиеся сумерки. Время от времени по дороге попадались коттеджи, темные и с виду необитаемые. Длинное узкое озеро, то и дело проглядывавшее между деревьями, выглядело хмурым, холодным и неподвижным. По ту сторону мрачного зеркала вставала серая гряда одетых лесом холмов. Сейчас, осенью, когда все коттеджи позакрывались, а летние гости разъехались, озеро казалось покинутым и одиноким. Впрочем, сама эта заброшенность наверняка была мила сердцу Флетчера, особенно по контрасту с неприятностями жизни в большом городе: теперь озеро до самого следующего лета принадлежало ему одному.

Коттедж на холме, вид на который открылся Алану за поворотом, оказался низким и длинным. Наверняка поздневикторианской постройки, просторный и в достаточно хорошем состоянии, но глядевший неприветливо и заброшенно из-за спутанной чащи кустов и некошеных трав.

Алан свернул на полянку, окаймленную нестриженым кустарником и мелкими деревьями, припарковался и пошел к коттеджу.

Сумерки спускались на тихую землю. Заросший соснами овраг слева уже размылся и утонул в тени, как и узкая, теснимая деревьями тропинка. Алан пошел быстрее, мрачно хрустя мертвой листвой, сметенной в кучи осенними ветрами и не тронутой ногой человека.

Флетчер открыл дверь на стук. При виде гостя его охватила лихорадочная радость; он тут же провел Алана в простой кабинет – длинную, сплошь заставленную книгами комнату, элегантно оформленную панелями из темного дуба. Там они уселись перед небольшим огоньком, уже весело плясавшим в громадном камине, и принялись говорить. Флетчер оказался человеком высоким, худым и слегка сутулым, но все еще пригожим собой и благородным в манерах, со снежной шевелюрой и в очках. Голос его, сердечный и сдержанный, все же чуть-чуть выдавал, в каком колоссальном напряжении профессор жил все последнее время.

– Душевно рад, что вы смогли приехать, мистер Хасрад, – заверил он гостя, смешав напитки и усадив его поудобней. – То, о чем я вам писал, настолько не вписывается ни в какие нормальные и понятные рамки, что я, пожалуй, с большей охотой съеду из дома, чем останусь тут один еще надолго.

Голос его на мгновение дрогнул, и Алан понял, какой железной выдержки и решимости ему стоило не бежать отсюда сломя голову – что, безусловно, сразу же решило бы все проблемы.

– В Брамвелле говорят, что в этих местах стало опасно для жизни, – осторожно заметил Алан.

Флетчер кивнул в знак согласия и длинными, изящными пальцами принялся набивать почерневшую трубку из верескового корня.

– Сегодня утром я обнаружил у себя на парадном крыльце кошку одного из соседей. Ее раздавили в бесформенную, мохнатую кучу, совсем как козу, которую я давеча видел на дороге, и подбросили сюда. Ужас охватил этот край, мистер Хасрад, ужас, который большинство народу даже отдаленно не в силах понять. За прошедшие две недели было убито двое человек.

– Да, я слышал об этих смертях, – сказал Алан. – Хотя сведения, прямо скажем, были обрывочные и неполные.

Флетчер, откинувшись в мягком кресле, задумчиво затянулся трубкой.

– Вероятно, я сумею прояснить для вас некоторые детали – я даже должен, чтобы убедить вас в том, что опасность совершенно реальна. Дела обстоят совсем скверно и ухудшаются день ото дня. Власти дозируют новости очень осторожно, в час по чайной ложке. Полагаю, они боятся, будто люди подумают, что их тут кто-то бессовестно разыгрывает. Но некоторые факты я вам в состоянии сообщить, так как присутствовал на вскрытиях (медицинский эксперт округа приходится мне кузеном), и то, что я намерен вам рассказать, возможно, покажется самым странным, что вы в жизни слышали.