Культ Ктулху [сборник]

Ибо ни я, ни мое планетарное тело не пребывали в покое – мы непрерывно двигались! Мы неслись на немыслимой скорости сквозь бесконечное пространство, и в его далеких глубинах я сознавал присутствие других живых планет – кто-то был больше меня, кто-то меньше, но все – живые, той же исполинской жизнью, что и я, и каждая – со своим собственным великим разумом.

О да – и от этих планет через пустоту ко мне приходили послания. Природу подобной коммуникации я, Кларк Лэндон, даже отдаленно представить себе не мог, но она была постоянной и непрерывной – фантастический разговор одной живой планеты с другой через просторы космоса, обмен мыслями, намерениями…

Потому что в том, как я и прочие могучие разумы несли свои тела через вселенную, было совершенно определенное намерение. Мы двигались не случайно, не наобум, но осознанно, преднамеренно, вместе с немыслимой четкостью следуя какому-то общему замыслу, некоему геометрическому танцу живых планетарных сущностей сквозь мировое пространство.

И вот так, причащаясь до некоторой степени этим надчеловеческим смыслам и целям планетарного разума, я ощущал и его отношение к самому себе, к Кларку Лэндону, а с ним к Тревису и Скилу – беспомощным, взятым в плен созданием ужасным и таинственным сверх всякой меры. Я был тем, кого изучали, – и тем, кто изучал.

А все дело в том, что этого изучающего никогда ни в малейшей степени не заботили микроскопические обитатели его кожи – за исключением тех редких случаев, когда они неосторожно приближались к вместилищу его сознания. Тогда он просто стряхивал их, отгонял, шевеля той или иной частью тела.

Но вот нашлись эти трое, которых не вышло стряхнуть; которые с безмозглой дерзостью проникли в его жилище, куда до сих пор не было доступа никому. И вот он – то есть я – так удивился их неожиданной и беспримерной наглости, что поймал их живыми и теперь рассматривал. Вот до такой степени мне, Кларку Лэндону, удалось понять его мысли. А еще мне удалось – пока мы с Тревисом и Скилом тщетно извивались в неодолимой хватке светового щупальца – ощутить желание земного разума поближе познакомиться с одним из нас. Поэтому я не удивился, когда новое щупальце выстрелило из основания яйца и, взяв, Скила, подняло его в воздух, поближе, оставив меня и Тревиса плененными на полу. Перестав бороться, мы в каком-то оцепенении наблюдали полет Скила к сияющему яйцу. Его свет, кажется, пронзал нашего друга насквозь, пока щупальце поворачивало его так и эдак, словно беспомощную куклу.

Я знал, что Скила пристально изучают, потому что любопытная раздвоенность ума, благодаря которой я был сразу и Кларком Лэндоном, и земным разумом, все еще сохранялась. Я смотрел на моего товарища снизу, и я же с небрежным любопытством разглядывал мельчайшее существо, поднеся его поближе к глазам. И это я, земной разум, вытянул еще одно световое щупальце, чтобы схватить этот крошечный кусочек жизни.

А потом в алой вспышке ужаса я вдруг перестал быть земным разумом, и остался только Кларком Лэндоном, который истошно орал хором с Тревисом и бессильно махал на светящееся яйцо ручонками – потому что эти два щупальца только что мимоходом разорвали тело Скила пополам!

Щупальца держали два красных комка рваной плоти и костей, а царственный овоид изучал их с тем же спокойствием и бесстрастием, с каким человек мог разорвать какое-нибудь насекомое и потом рассматривать его внутреннюю структуру.

– Скил! – яростно кричал Тревис, перекрывая непрестанный мягкий гул. – Этот монстр убил Сскила!

– Он его препарирует! – вторил я. – Я убью проклятую тварь! Я ее убью!

Я отчаянно заизвивался, пытаясь дотянуться до пистолета у себя на поясе, но щупальце держало нас с Тревисом так крепко, что мне не удалось двинуть рукой ни на дюйм.

Земной разум между тем продолжал разглядывать разорванное тело нашего друга. Краски все так же менялись и плыли внутри него; звуки все так же слитно гудели; могучая воля осязаемо затопляла нас, даря странное ощущение единства с этой чудовищной сущностью. Однако даже это неодолимое присутствие теперь затмевалось во мне неистовым гневом – нашего давнего товарища только что безжалостно убили прямо у нас на глазах! Тревис и я пищали в адрес овоида самые жуткие угрозы; разумеется, он обращал на нас не больше внимания, чем человек – на грозно шевелящего усиками муравья у себя под ногой. А потом он разорвал останки Скила еще на несколько кусочков. Порассматривав их еще пару секунд, он бросил их на пол, и те же два щупальца прянули к нам с Тревисом.

Первым они схватили Тревиса и поднесли его поближе к боку яйца, туда, где совсем недавно болтался Скил. Еще одно щупальце продолжало удерживать меня на полу. Однако пока те два занимались Тревисом, хватка моего несколько ослабла, и тут-то мне удалось вытащить из-за пояса пистолет. И пока тварь занималась Тревисом, я прицелился и выпустил несколько пуль вверх, прямо в световое тело овоида.

Это было сделано исключительно в помрачении ярости, так как, разумеется, я не питал никакой осознанной надежды хоть как-то повредить этой форме, состоящей из чистой энергии, или заключенному в ней разуму. Но даже бессознательно я не ожидал настолько катастрофической реакции, последовавшей сразу за тем, как пули проникли в него.

Разум земли полыхнул сплошным чистым багрянцем адских топок и холокоста, краснотой сверхчеловеческого, космического гнева. Колоссальная ярость вырвалась из него волной разрушительной силы и когда она прокатилась через мой разум, я понял, что только что совершил величайший мыслимый грех против вселенной – напал на мозг живого планетарного тела, на котором обитали я сам и вся моя микроскопическая раса!

Все исполинские световые щупальца овоида заплясали по пещере в диких конвульсиях неутолимого гнева. Тревиса швырнуло об стену и размазало в красную жижу силой удара. Меня бросили не слабее, но я угодил, к счастью, не в стену, а прямиком в устье тоннеля, по которому мы пришли. Вся земля, в которую уходили извивающиеся щупальца обезумевшего от злобы разума, затряслась и заходила ходуном, издавая грохочущий рев. Я, шатаясь, поднялся на ноги. Пещера, тоннель и вообще вся гора качались подо мной, как жухлый лист на ветке, который треплет ноябрьский ветер. Мозг, казалось, на мгновение забыл про меня, и занимался тем, что сотрясал весь полярный регион! Воспользовавшись моментом, я развернулся и кинулся в тоннель, подальше от этого устрашающего зрелища – слепой, нерассуждающий ужас гнал меня вперед по коридору, который то и дело подбрасывал меня в воздух и ударял об стены. Я знал, что как только приступ ярости у мозга пройдет, он вспомнит обо мне, и тогда его возмездие неминуемо обрушится на меня.

Не могу сказать, сколько времени я пробирался наверх по тоннелю, то падая, сбитый с ног неистовыми содроганиями горы, то вновь с трудом поднимаясь на ноги, то карабкаясь на четвереньках. Помню только скрежет и вой камня вокруг, камня, готового раздавить меня с каждым новым подземным толчком. Белое пятно света впереди показалось как раз в то мгновение, когда первая волна толчков пошла на спад – видимо, ярость земного разума начала стихать.

Я бросился вперед с удвоенной силой и выскочил из устья тоннеля на склон горы. Внизу и докуда хватало глаз, простиралась сверкающая ледяная равнина – но теперь она была смята и вздыблена, словно волы могучего моря, исторгнув из себя настоящие горные хребты и кряжи, свидетельствующие о силе недавнего землетрясения.

Я начал поспешно спускаться по склону, следуя вырубленной нами с Тревисом и Скилом тропинке. Сверху раздался грохот, и водопад льда и камня обрушился на меня. К счастью, я успел растянуться под каменным козырьком, и лавина прошла в основном мимо и поверх. Земной разум явно все вспомнил, отыскал меня на своем теле и теперь намеревался убить.

Пока я лез вниз по склону, он предпринял еще три попытки. Еще два оползня прошли в опасной близости от меня, и один раз тряхнуло всю гору, от подножья до макушки, – еще немного и меня бы сбросило со склона. Боже, что это был за кошмар – скользить вниз по склону, пытаясь не сорваться, когда сама земля вознамерилась тебя уничтожить!

До сих пор не знаю, как мне удалось добраться донизу живым, пусть даже изрядно пораненным и оглушенным от ужаса. На месте нашего лагеря оказался один только Носкат, а с ним одни сани и три собаки. Шан со вторыми санями и упряжкой пал жертвой движущихся льдов. Носкат кинулся ко мне, лепеча что-то о мести земного разума, о сильном толчке, погубившем Шана и сотрясшем всю землю вокруг горы. Я сурово оборвал эти излияния, и мы помчались с ним на юг через льды, прочь от злополучной горы. Не прошло и двух часов, как новый могучий толчок расколол лед, по которому мы ехали. Прямо перед нами возникла расселина, в которую мы чуть не свалились.

Носкат кричал, что мы умрем, что мы оскорбили разум земли, и что куда бы мы теперь ни пошли, он об этом узнает и будет стараться нас убить. Но я несся вперед, подгоняемый безумным желанием как можно скорее оказаться подальше от ледяной твердыни, скрывавшей этот чудовищный мозг.

Следующая неделя пролетела незаметно в белом ледяном аду: мы летели на юг; гнев земли следовал за нами буквально по пятам. Девять раз нам угрожали землетрясения дьявольской силы, внезапно преграждая путь трещинами во льду или движущимися прямо по суше айсбергами, подбрасывая нас в воздух внезапными толчками. Как мы выжили – мне теперь даже трудно представить. Но ужас гнал нас вперед – ужас не перед землетрясениями даже, а перед тем, кто был им причиной.

Не раз за эту неделю мне приходило в голову, что Тревису и Скилу еще очень повезло: их просто убили на месте. А за мной теперь без устали гнался чуждый, нечеловеческий, неутомимый, убийственный разум! Но я все равно бежал и не имел ни малейшего желания останавливаться. Ближе к концу недели Носкат выбился из сил. С ним в санях, умирающим и бормочущим какую-то невнятицу о мозге земли, я продолжал пробиваться на юг и, в конце концов, достиг корабля.

Команде, возбужденно обсуждавшей ужасный катаклизм, едва не погубивший судно и, кажется, имевший эпицентром ту самую точку на карте, куда отправились мы с Тревисом и Скилом, я, разумеется, солгал. Я сообщил, что у нас произошло невероятной силы землетрясение, унесшее жизни обоих американцев и одного эскимоса. Носкат умер, не приходя в сознание, так что опровергнуть меня было решительно некому. Как бы там ни было, корабль двинулся на юг.

Я молился, чтобы земной разум оставил преследование, но в глубине души все же боялся – о, как я боялся! И страх мой, конечно же, оправдался, ибо когда мы проходили неподалеку от Гриннеловой Земли, там случился обвал ледника, и огромная ледяная гора разминулась с нами буквально на несколько футов. Еще пару дней спустя подводный толчок едва нас не потопил. Матросы толковали о неустойчивой тектонической обстановке, объяснявшейся изначальным полярным землетрясением, но я-то знал правду: мои молитвы остались без ответа – земной разум не даст мне уйти живым. Вскоре мы добрались до Галифакса, где я убедился, что он не остановится даже перед тем, чтобы стереть с лица земли весь человеческий род, лишь бы добраться до дерзкого, осмелившегося на него напасть: землетрясение уничтожило половину города и убило многие тысячи его жителей. Мне снова удалось ускользнуть – чисто по счастливой случайности: когда начались толчки, я был в парке, на открытой местности.

Ученые в газетах утверждали, подобно морякам, что мощный полярный толчок что-то там нарушил во внутренней структуре земли, что и повлекло за собой серию землетрясений. Увы, я отдавал себе отчет, как далеки они от истины. Эти шевеления земли имели единственную цель – убить меня. Я бежал из Галифакса. Казалось, его погибшее население тычет в меня мертвыми пальцами – в того, кто навлек на них эту страшную, безвинную участь. Я нанял яхту и поплыл в Норвегию, где в день моего прибытия случилось землетрясение, причинившее немалый вред. К тому времени я уже старался держаться подальше от зданий и даже ночевал исключительно на свежем воздухе. Из Норвегии я кинулся в Россию. Ее постигла серия из трех опустошительных землетрясений, и третье меня практически достало, несмотря на все предосторожности. В Египте дело обернулось еще хуже. Моего присутствия в Александрии хватило для подземного толчка и цунами, погубивших новые невинные тысячи. Я устремился на север, в Италию, на которую тут же обрушились беспрецедентные землетрясения и оползни, продолжавшиеся все время моего пребывания. Я полетел в Англию – землетрясения достали меня даже там.

Я понимал, что рано или поздно, несмотря на все мои старания держаться подальше от способных обрушиться зданий, а также от гор и холмов, с которых может сойти лавина, земной разум все равно найдет меня. Но я бежал, я пытался спастись – и сел на корабль домой. Сегодня днем я прибыл в Нью-Йорк, и ты сам видел, Моррис, что случилось дальше.

Я еще и пары часов не провел на этой земле, а она уже задрожала. Да, для местных жителей это была всего лишь дрожь, зато для меня – предупреждение. Предупреждение о том, что враг знает, где я, и все еще хочет забрать мою жизнь. Да, он все еще следует за мной с самыми убийственными намерениями, и именно поэтому, Моррис, я не осмелюсь остаться здесь. Если я это сделаю, придет новое землетрясение или приливная волна – снова пострадают люди! Тысячи, Моррис, если не десятки тысяч! На мне и так уже кровь бесчисленных жертв, я не хочу, чтобы из-за меня погибли новые толпы. Так что мне придется бежать, придется уехать, пока я не навлек на этот город ужасную участь его предшественников.

Вот какую историю Кларк Лэндон поведал мне в моей нью-йоркской квартире. Несколько часов спустя он уехал. А что я мог ему сказать? Мы расстались на вокзале – он сел на поезд в Новый Орлеан. Я больше никогда его не видел, но пристально следил за его дальнейшими перемещениями – до самого конца. Дальше я привожу для вас краткий их пересказ.

Поезд сошел с рельс за пару сотен миль до места назначения из-за внезапного подземного толчка. Судя по приведенным в газетах спискам пострадавших (с десяток человек погибло, гораздо больше получили ранения), Лэндону удалось спастись. Еще несколько толчков разной силы настигли его в Новом Орлеане, но все тут же прекратилось, стоило ему отплыть в Мексику.

Через десять дней жуткое землетрясение разрушило Тегульчипан, что в северной части страны, а с ним близлежащие деревни Каузо и Сантлионе. Пресса сообщила о пятидесяти жертвах и о спасении американца по имени Кларк Лэндон.

Далее он двинулся на юг. Серия более или менее непрерывных землетрясений следовала за ним. В Прогресо (Юкатан) двойной толчок не оставил от города камня на камне и унес жизни трех четвертей населения. И снова газеты сообщили, что Лэндон чудом спасся и проследовал в Гватемалу.

Там и наступил конец. В самый день его прибытия произошло землетрясение невероятной силы. Радио и телевидение кричали о внезапности и беспрецедентной мощи толчков и о многочисленных открывшихся в земной поверхности трещинах. А еще о странном самоубийстве некоего американца (как потом выяснилось, его фамилия была Лэндон). По показаниям очевидцев, он выбежал на улицу, вдоль которой расселась земля, и что-то прокричал, как будто умоляя кого-то прекратить мучить людей. Толчки вместо того, чтобы уняться, с каждой секундой становились все ужаснее; Лэндон снова закричал – на сей раз о том, что он сдается, что не надо больше опустошать землю – подбежал к ближайшей пропасти и кинулся туда. Те же самые очевидцы утверждали, что сразу же после этого трещина закрылась.

Со смертью Лэндона землетрясение почти сразу же прекратилось, толчки стихли. Хотя несколько зданий серьезно пострадало и побилось много стекол, жертв не было, так что у Гватемалы оказался серьезный повод для радости. Только после первых сенсационных статей о внезапном прекращении землетрясений по всей земле люди обратили внимание на такую мелкую деталь, как странное самоубийство Лэндона.

Гватемала действителньо оказалась последней в цепочке жутких катастроф, почти два года опустошавших планету. Нет, конечно, у нас и после нее были незначительные тектонические возмущения то там, то сям – но ничего похожего на ту необъяснимую цепочку катаклизмов, начавшихся на Северном полюсе и прокатившихся по обоим полушариям.

Вот и вся история, и я не намерен даже пытаться ее объяснить – и не ждите. Потому что закончиться она должна не ответами, а вопросами – вопросами, ответить на которые может только сама природа. Ну, или невероятная сказка, которую рассказал мне тем нью-йоркским утром Кларк Лэндон.


Можно ли считать ее буквальной правдой? Действительно ли Лэндон, Тревис и Скил проникли в ту ледяную гору на самой макушке мира и нашли там средоточие разума нашей планеты, телом котором служит вся Земля? Возможно ли, чтобы страшные землетрясения терзали ее в течение двух лет только потому, что Лэндон напал на этот самый земной разум? То, что землетрясения преследовали Лэндона, в точности соответствуя его маршрутам – неоспоримый факт. Было ли это такое причудливое совпадение или осознанные телодвижения Земли, посредством которых ее сознание пыталось свести счеты с Лэндоном, непонятно, и мнений на этот счет может быть много.

Что же до того, последнего землетрясения в Гватемале, когда Лэндон призвал разум земли прекратить геноцид и бросился в разверзшуюся пропасть… Сам он, несомненно, считал, что послужил причиной бесчисленных смертей и разрушения ни в чем не повинных городов – только потому, что продолжал жить, а значит, остановить побоище и удовлетворить жажду мести может, лишь пожертвовав собой. И снова неоспоримый факт заключается в том, что как только Лэндон бросился в ту расселину, землетрясения прекратились – не только в Гватемале, но и по всей земле. Было ли это просто-напросто еще одно совпадение? Или самопожертвование американского ученого было не напрасным?

Именно такими вопросами – а вовсе не ответами на них – эта история и должна закончиться. Кто знает, действительно ли где-то в пещере на крайнем севере пребывает яйцо живого света, которое Лэндон окрестил земным разумом, и действительно ли мы, искренне считающие себя властелинами мира, суть всего лишь колония микроскопических паразитов, обитающих на живом теле планеты… возможно, мы никогда не сумеем ответить на этот вопрос, и так, наверное, будет лучше – для всех.





Элвин Дж. Пауэрс. Под чуждым углом




– Простите, но это все, что есть в библиотеке по вашей теме.

Я попробовал было спорить, но тут же понял, что проку в этом никакого. Думать надо было головой: вместо того, чтобы тащиться в грозу, на ночь глядя, в этот мавзолей знаний, нужно было двигать прямым ходом в университет. А пока эта девица тщетно искала нужные мне книги, университетская библиотека уже точно успела закрыться. Между тем сочинение по ранней истории человека, которое мне читать завтра на семинаре, пребывало в прискорбно не законченном виде. Я поплелся прочь, гадая, стоит ли надеяться, что какой-нибудь книжный в городе еще открыт в столь поздний час. И, если уж на то пошло, может ли искомая литература найтись в обычном книжном…

Тут что-то коснулось моей руки.

Рядом со мной – прямо-таки непосредственно за плечом – обнаружился некий старик, седыми волосами и бородой смахивавший на учителя из какой-нибудь местной школы. Однако внимание мое приковала даже не снежная шевелюра, а глаза: глубоко посаженные, темные и словно бы скрывающие в глубине намек на тайные и запретные знания. Я уже собрался было его послать, но тут он обезоруживающе улыбнулся.

– Они все безнадежные материалисты, – сказал он негромко. – Я слышал, какие книги вы спрашивали, уж простите. Возможно, я смогу вам помочь. Мое собственное скромное собрание к вашим услугам.

Я рассыпался в благодарностях. Не стоит отвергать дары богов, если уж им приспичило что-то подарить, тем более что сочинение – дело нешуточное.

– Я живу тут, неподалеку, – сообщил он, когда я выразил согласие ознакомиться с его библиотекой. – Там все еще дождь, как я погляжу? Отлично, возьмем кеб.

Не успел я и рта раскрыть, как он уже увлек меня из библиотеки в такси, шепнул что-то шоферу, и мы затарахтели в ночь.

Не то чтобы мне сильно нравилось это приключение, но я был уверен в собственной способности позаботиться о себе и потому не напрягался. Пока машина катила вперед, я разглядывал своего спутника. Его окружала неопределенная аура антикварности, да и одет он был в плащ с капюшоном – до сего момента это несообразное одеяние как-то не бросилось мне в глаза.

Однако шло время, и мне становилось все более некомфортно. Внезапно автомобиль затормозил перед шеренгой старых домов из бурого песчаника, тип в плаще расплатился с кебменом, и мы вышли. Эта часть города была мне незнакома, и я уставился на особняк с некоторым опасением… но тут же заметил под дальним фонарем патрульную полицейскую машину и, уверившись, что, если что, помощь не замедлит прибыть, взошел вслед за стариком по ступеням крыльца.

Внутри у меня челюсть так и отвалилась: комната по контрасту со скромным обликом дома была обставлена просто роскошно. В каждом углу торчали какие-нибудь древности со всех концов земли: угрюмое изваяние с острова Пасхи, великолепный египетский саркофаг, резные нефритовые статуэтки, миниатюрные индейские тотемы, майянские каменные таблички и прочее, прочее, прочее.

– Интересно, правда? – осведомился старик, нарушив воцарившееся молчание.

Я и рад был бы привести тут имя хозяина дворца, да только по каким-то неведомым причинам даже не спросил его. И мне никогда, никогда больше не удавалось найти этот дом, хотя я и несколько раз обыскивал ради него весь город.

Внутри у меня проснулся историк, и я принялся изучать некоторые из экспонатов более пристально. Они были, без сомнения, подлинные и стоили небольшое состояние – или даже не очень небольшое.

– Все собрал я сам, – молвил хозяин. – Но идемте со мной – нам в библиотеку, там вы найдете то, что искали.

Он повел меня в следующую комнату, где изумление мое лишь удвоилось. Все стены занимали книги – всевозможные книги, самых разных тем и размеров. Однако несмотря на первый приступ энтузиазма, я никак не мог избавиться от ощущения, что в комнате чего-то не хватает. Внимательно оглядевшись по сторонам, я, наконец, понял – чего. Библиотека не была прямоугольной. Две стены, пол, потолок – все сходилось вместе под углом… под весьма причудливым углом. И он выглядел так, будто туда можно войти, в эту точку схода – и дальше, сквозь нее, за пределы нормального плана бытия. Впрочем окружающие литературные богатства мигом отвлекли мое внимание от особенностей местной архитектуры.

Прямо передо мной простиралась полка, набитая всеми запретными книгами, странные и тревожные слухи о которых когда-либо доходили до моих ушей. «De Vermis Mysteriis» Людвига Принна, «Книга ночи» Жака Москеа, несколько томов фон Люнцта, Пьера Эревиля и Диркаса. На других автора не значилось – одно только название. Я увидел «Песнь Иста», «Книгу Эйбона» и много других, о которых я даже никогда не слыхал. И, разумеется, два переплетенных в черную кожу тома чуть в стороне: один был «Некрономикон» Абдула Альхазреда; на втором было написано просто «Ктулху» – но от этого слова у меня мурашки побежали по спине.

– Полагаю, здесь вы найдете все необходимое, – сказал мой хозяин, извлекая с полки книгу. – На «Станцы Дзян» вполне можно положиться. Садитесь, я вам почитаю.

Полчаса он читал мне вслух, рисуя живые картины доисторического мира – самого творения и странных народов, населявших планету до появления ариев. Увы, ничего из этой информации я не мог использовать, не рискуя быть осмеянным на семинаре. Когда он закончил, я так ему и сказал.

– Безнадежные материалисты, правда? – фыркнул он. – Ну, хотя бы вы сами будете обо всем этом знать. Хотите услышать еще?

Я согласился, и он снял с полки том, название которого я разглядеть не успел.

– Я зажгу кое-какие благовония, если вы не против, – сообщил он и сопроводил свои слова действием. – Это поможет вам слушать.

В этом я усомнился, но возражать все равно не стал. Он уселся в кресло и снова принялся читать – на сей раз на совершенно незнакомом мне языке, хотя я вообще-то лингвист. Ну, что-то вроде лингвиста. Он читал, едкое благовоние дымило, и меня стало клонить в сон.

Но я все равно помню… как стал и помимо всякой собственной воли пошел – в сторону того самого угла библиотеки, что так заинтриговал меня раньше. К своему ужасу и изумлению, я, кажется, прошел сквозь твердую стену. Был момент темноты и невыносимого холода, а затем я открыл глаза и узрел вид, который, уверен, до сих пор не открывался смертным очам.

Это был город – но что за город! Повсюду кругом вздымались огромные купола. Изящные минареты тянулись свои иглы к небу. На меня обрушилось ощущение чуждого присутствия. И моя тень… теней у меня теперь было две! Я огляделся – в холодном жестяном небе висело два солнца. Ужас затопил меня, но я решительно отмел эмоции в сторону. Да, я очутился в какой-то странной вселенной, но заботить меня должно одно: как вернуться домой, на свою собственную планету – и это затмевало все прочие мысли, даже чисто научный интерес к этому чудовищному месту.

Я двинулся вперед, по пустынным улицам… Всякие интересные детали прямо-таки бросались в глаза. Город был, несомненно, древний, очень древний, и уже много лет как заброшенный – может быть, даже не лет, а веков. Величавые колонны и балюстрады во многих местах лежали обрушенные.

Впереди передо мной поднималось некое здание, даже более внушительное и великолепное, чем прочие, и там… я увидел его.

С тех пор я успел узнать, что эта штука называется шоггот – шарообразная масса протоплазмы, футов пятнадцати в диаметре, способная принимать любую форму, какую только пожелает; созданная в качестве слуги некоторых обитающих во вселенной рас – сильная, упорная, неуничтожимая и, что хуже всего, разумная!

Видимо, она охраняла то здание уже неисчислимые века. Пока я стоял, парализованный ужасом, она резво покатилась ко мне, выбрасывая по дороги щупальца в разные стороны.

Она уже почти добралась до меня, хлеща псевдоподами, когда я стряхнул-таки оцепенение и смог, наконец, двигаться. Я отскочил, повернулся и побежал, а она помчалась следом, и скорость ее, надо сказать, оказалась вполне сопоставима с моей.