Кулинарная битва

За спиной у Аманды распахнулась задняя дверь «Мими», но закрывать ее никто не собирался. Наконец-то они все друг другу выложат. Мэй в ярости смотрела на Аманду. В ней бурлил гнев, переполнявший ее всю неделю, гнев на все, что сестра сказала и сделала, и за все, чего она не сказала и не сделала.

Трах!

Что-то затрещало – и по «Мими» прокатился грохот. Мэй и Аманда застыли. От следующего раската, еще сильнее первого, задрожали половицы. Что-то огромное свалилось откуда-то сверху, сокрушив собой все на свете. Ветхое строение ресторанчика закачалось. Мэй рванулась в «Мими», Аманда за ней: в кухню, оттуда к прилавку с кассой. Ничего. Но прогрохотало где-то здесь, рядом. Их кто-то подслушивал? Сюда пробрались? Или из машины?

Никого. Но обе двери – и задняя на веранду, и передняя на улицу – распахнуты настежь. Первой за порог вылетела Аманда, остановилась как вкопанная, и Мэй с разбегу врезалась ей в спину. Обе разом вскрикнули:

– Ой!

Щит, повешенный Кеннетом, чтобы закрыть выкрашенную Мэй пятнистую стену, свалился и, разбив горшки с цветами, рухнул на крыльцо, теперь усеянное землей и остатками рассады.

Мэй потянулась достать до места, где висела вывеска, и снова покраснела при виде своей работы и при воспоминании о том, с какой радостью стирала с лица «Мими» Амандину хохлатку. Она дотронулась до стены там, где Кеннет ввинтил петли для щита. Шуруп вырвался из доски, оставив в дереве уродливую рваную дыру. Дыра от петли с другой стороны выглядела еще хуже.

Склонившись над вывеской, Аманда вертела в руках петлю, крюк и все еще болтающуюся между ними короткую цепь.

– Наверное… – она замолчала и, подняв брови, смотрела на сестру. – Наверное, щит слишком тяжелый.

Мэй взяла у нее шуруп длиной в четыре дюйма, посмотрела на него, на вывеску – тяжелая, конечно, но даже она сама вполне сможет поднять, и брови ее тоже поползли вверх:

– Да уж. Для нашей старушки «Мими» тяжеловато.

Волна паники начисто смыла всякое желание продолжать ссору, кажется, и у нее самой, и у Аманды. Мэй села на крыльце, и сестра, опустив вывеску на пол, шагнула на свежеподстриженную траву крошечного дворика и пристроилась рядом с ней.

– А может?.. – Аманда пожала плечами и ласково прислонилась к Мэй.

– Может, – согласилась Мэй и снова взяла ее за руку.

– Прости меня, – сказали они хором и обе расхохотались.

Но Мэй хотела сказать и еще кое-что. Ей больше не хотелось ссориться с Амандой. Хватит с них ссор. Нет ничего легче, чем слово за слово ступить на эту скользкую дорожку: одна сказала, другая ответила, ни та, ни другая не отступили, а там уж само покатилось.

– Кеннет, между прочим, страшно на меня тогда разозлился. И вывеску эту повесил, чтоб хоть как-то спасти ситуацию. Но разнес он меня тогда в пух и прах. Так что ты прости меня за свою хохлатку.

Аманда вздохнула, прижалась к ней еще теснее и попросила:

– Повтори, пожалуйста, еще разок.

– Лучшей вывески для «Мими» никогда не будет. Мне очень-очень жалко, что я закрасила твою курицу.

Естественно, ей жалко. Но отделаться так легко она Аманде не даст:

– Тебе тоже должно быть стыдно. Знаешь, как дорого нам обошлось то, что ты после этого устроила. Мы целый день мороженых цыплят в воде размораживали. У меня до сих пор все руки в цыпках. – В подтверждение Мэй вытянула руки, поняла, что они не так уж и плохо выглядят, и снова их убрала. – Зажить зажили, а чешется до сих пор.

– Конечно, Мэй… – Мэй прекрасно понимала, почему Аманда пристально рассматривает свои сандалии. – Мэй, мне страшно стыдно за это. Честное слово.

– А мне за то, что я им про лепешки сказала, – покаялась Мэй. Хотя до сих пор думала, что с лепешками вышло смешно.

– А зачем ты вообще приехала? Я же тебе говорила, что приезжать не надо.

Мэй пожала плечами. Что-то ей не слишком хочется отвечать на этот вопрос. Ей теперь о своих дурацких грандиозных планах даже вспоминать неловко. Аманда молча ждала ответа, и Мэй наконец отважилась:

– Я приехала, потому что мне очень хотелось получить собственное шоу. Я думала, поучаствую в «Кулинарных войнах», и на телевидении поймут, какой я классный профи. Я думала, хочу, чтоб у меня все как у Сабрины было. Но ведь Сабрина – пустое место. У нее ничего нет.

– Ничегошеньки, – согласилась Аманда и сорвала длинную травинку, ускользнувшую от косилки. – По крайней мере, ничего, что нужно нормальным людям.

Она пристроила травинку между ладоней и попробовала свистнуть. Безрезультатно.

Мэй сорвала другую, выдула заливистую трель и усмехнулась: сейчас Аманда начнет причитать, что у нее все получается лучше. Нет, не все. Это одна видимость.

– Почему всегда так трудно понять, что, собственно, нам нужно?

Вопрос был риторический, но Аманда задумалась. Она посмотрела на козырек крыльца у них над головой. Потом на тень своей хохлатки, по-прежнему проступающую на стене:

– Может быть, потому что рядом с нами никогда не было человека, у которого бы желания исполнялись? Или потому что едва то, чего нам хотелось, оказывалось у нас в доме, так оно тут же становилось хламом. – Аманда попробовала засмеяться, но Мэй видела, она не шутит. – Или потому что наши желания всегда оказываются несбыточными мечтами. Нет, так только со мной происходит. И вообще, о чем ты говоришь? Ты-то, Мэй, всегда получаешь то, чего хочешь. Всегда.

Мэй бросила на сестру быстрый взгляд проверить, не провоцирует ли ее Аманда опять на ссору. Но нет. Она просто говорит, что думает. До сегодняшнего дня Мэй и сама так думала.

– Я получаю то, чего добиваюсь, – медленно проговорила она. – Но это не значит, что я добиваюсь, чего хочу. Я добиваюсь того, чтобы у меня было не как у мамы. Ты, кажется, действуешь по тому же принципу. «Фрэнни», Нэнси, вся семья Фрэнка – совсем не то, что здесь. А мне нужно было учиться, нужно было в Нью-Йорк, нужны были порядок, слава хозяйки дома. Боже! Обхохочешься! Что угодно, только чтоб все не как у матери. Так что обе мы до сих пор под властью ее хаоса.

Аманда вздохнула:

– И что нам теперь делать? Я имею в виду, с матерью?

– Не знаю. Я только знаю, что это серьезно, хотя все еще не хочу в это верить. Думаю, тут в одиночку не справиться. Думаю, нам обеим придется… – Говорить сейчас на эту тему она была не готова и поспешила перевести разговор: – Давай лучше решим, что нам сейчас делать. – Мэй поднялась на ноги, сбегала в «Мими» и вернулась с рецептом. – Это все-таки лучше не терять. Как мы с рецептом Фрэнни поступим?


– Только… Смотри… Сначала давай… – Аманда с трудом подбирала слова. – Мне даже подумать страшно, что мой Фрэнк обо всем знал.

Нельзя сказать, что размышления на эту тему доставляли удовольствие Мэй. Но Фрэнка больше нет. И ломать голову над тем, знал он или не знал, нет никакого смысла.

– Он просто делал, как делали его родители. Понимаешь, одно из двух: или ты идешь за родителями след в след, или сломя голову от них бежишь. Третьего не дано.

– Не родители, а только отец, – твердо возразила Аманда. – Нэнси ничего известно не было. А сейчас она старается матери помочь. С домом.

Все, с чем скоро придется помогать матери, теперь тяжелым грузом легло на их плечи. Хорошо бы про Нэнси Аманда была права. Мэй тоже хотелось видеть в Нэнси опору.

– Кажется, я вернусь домой, – сказала она, и Аманда подпрыгнула от неожиданности.

– Ты шутишь?

– Нет, я серьезно. – Аманда всегда найдет, чему удивиться. Ничего неожиданного в этом для Мэй нет. И не об этом ли они сейчас говорили? – Вернусь. Хотя бы на какое-то время. Если контракт от издательства получу, следующую книгу я и здесь могу написать. Маме помогу. Да мне и самой здесь хорошо будет. Мне теперь кажется, что там, где тебя все знают, невозможно жить по принципу «зачем я живу, не знаю, но на кухне у меня все на своих местах».

– Еще как возможно, – возразила Аманда. – У половины одноклассников Фрэнки родители так живут.

Начинается. Могла бы хоть раз согласиться. Разве не понимает, что в их вечном споре Мэй признает ее правоту?

– Но ты же осталась. Ты здесь своя. Всех знаешь. Знаешь, кто тебе кофе варит, кто твоих детей учит. Дети растут там, где их все знают, а тебе не надо вечно вкалывать, чтобы чего-то добиться. Можно просто жить.

– В том-то и вся проблема, – горячилась Аманда. – Я, наверное, потому написала в «Кулинарные войны», что здесь ничего не происходит. Просыпаешься, встаешь, идешь на работу, приходишь, ложишься спать – и так по кругу. Каждый день одно и то же. А потом глядь, дети выросли, разъехались, а ты все еще распорядительница в ресторане, где уже сто пятьдесят лет курицу жарят. Ты раньше всегда именно об этом мне говорила. А если прошлое вспоминать, вот еще за что лучше бы тебе извиниться: помнишь, как ты тогда Фрэнка поносила? И про Гаса тоже много чего наговорила. Я, хотя Фрэнка любила… – Аманда замолчала и судорожно глотнула воздух. Сейчас заплачет, встревожилась Мэй. Губы у сестры прыгали, но она сдержалась. Помолчала, посмотрела на проезжавшие по главной улице машины, взъерошила себе волосы и снова заговорила:

– Хотя я его любила, очень хотела детей, и Гаса, и потом Фрэнки, вышло все совсем не так, как мне хотелось. И теперь с этим ничего уже не поделаешь, и надеяться тоже больше не на что. А «Кулинарные войны» таким же дерьмом оказались. Даже еще бо́льшим, чем я могла представить.

Мэй осторожно перевернула листок с рецептом Мими и опустила глаза на адресованную Фрэнни записку. Аманда права. Хорошего она про Фрэнка ничего не говорила. И выражений никогда не выбирала. Выходит, справедливо Джей ее укоряет за то, что она как танк прет. Но ведь Аманда была совсем молодой, остановить ее было некому, а она, Мэй, все-таки рассуждала здраво.

Тогда она одновременно и права была, и ошибалась. Ошибалась, потому что думала: сестра все на свете с легкостью преодолеет. Ошибалась, потому что и сама тогда была совсем зеленой. А может, главная причина заключалась в другом: ей самой, видно, тогда казалось, что, если Аманда вместе с ней поедет учиться, вместе с ней начнет переворачивать небо и землю и если вместе с ней будет любой ценой строить новую жизнь, эта новая жизнь станет реальнее и прочнее. Новая жизнь Мэй никогда не была особенно прочной. Не то что у Аманды: Фрэнк, дети… Да не только в них дело. Сейчас Аманда просто не хочет этого видеть.

– Ты меня за это тоже прости, – ласково сказала Мэй. Даже отвернувшись, она чувствовала на себе взгляд голубых глаз сестры. – Правда, прости. Я тогда, наверное, из ревности… Мне хотелось, чтоб ты была со мной, а не с Фрэнком. Но ты все правильно тогда сделала. И вы были отличной парой. И дети у вас прекрасные. Я сегодня на них смотрела – завидовала тебе. И тому, какие они у тебя выросли, и тому, что у тебя есть Нэнси, и даже тому, что, когда Фрэнк погиб, у тебя были родные стены и близкие люди вокруг. И никакие «Войны» этого не изменят.

Аманда вдруг вскочила на ноги. Сестра старается скрыть слезы, Мэй это ясно. Но то, что она услышала, ее все равно поразило:

– Оказывается, мне этого мало.





Аманда




Хватит изливать душу. Аманда протянула руку, забрала у Мэй листок с рецептом и сменила тему так круто, как можно сменить ее только с тем, кто понимает, когда продолжать разговор тебе больше невмоготу.

– а с деньгами как быть? Нэнси хочет все исправить, но я понятия не имею, как это сделать, а мама… Боюсь, она возьмет деньги Нэнси. – Она посмотрела на Мэй: вдруг сестра думает, что это выход из положения? Но Мэй молчала. – Понимаешь, у Нэнси совсем нет денег. Со стороны, конечно, никто не подумает, что она бедная. По крайней мере, всем кажется, что проблем с деньгами у нее куда меньше, чем у Барбары. Но это только со стороны. И если мы не выиграем…

– Вы не выиграете, – автоматически брякнула Мэй и показала язык.

Аманда поневоле рассмеялась:

– Нет, выиграем. Выиграем, расширимся и сделаем «Фрэнни» лучшим рестораном Канзаса. Мы с самого начала так и планировали. – Сказать ей или не сказать? Конечно, сказать. Она и так уже все сестре рассказала. – Но теперь я сомневаюсь, что нам все это нужно.

– Ты рехнулась? Ты все это устроила, все это сделала ради победы, а теперь не знаешь, нужно ли вам выиграть? – Мэй уставилась на сестру и снова посерьезнела.

– Я по-прежнему хочу выиграть. Ради Нэнси. И ради «Фрэнни». И мы обязательно победим. Просто я думаю, что сама я цыплятами уже сыта по горло. Ты давно говорила, что не надо мне этим заниматься. Но тогда ты ошибалась, а теперь это правда. Мне с цыплятами пора завязывать, пора понять, что я из себя представляю без всего этого. – Аманда обвела рукой вокруг. – Хотя чего я хочу, я и сама понятия не имею. И Нэнси тоже. Даже не знаю, хочет она с «Фрэнни» возиться или нет. Но мы все равно выиграем, – она поднялась с места и грустно улыбнулась, – из вредности.

Мэй тоже встала.

– Нет, не из вредности. – Мэй замолчала, и Аманда увидела на ее лице хорошо знакомое выражение: Мэй размышляет, Мэй что-то задумала. Аманда инстинктивно отступила на шаг. Схватив за руку, сестра ее остановила: – Что значит ты не знаешь, хочет ли Нэнси возиться с «Фрэнни»?

Проговорилась! Надо было об этом молчать.

– Она хочет выиграть. В этом, пожалуйста, не сомневайся. Что бы Мэй ни задумала, пусть не надеется, что «Фрэнни» откажется от выигрыша. – Только понимаешь, она сказала мне что-то странное. Когда я ей говорила, что готова попробовать жить по-новому, – Аманда перевела дыхание, и у нее в ушах снова прозвучали слова Нэнси, – она сказала: «Почему ты думаешь, что я захочу держать «Фрэнни» без тебя?»

– Да уж… Странно, – протянула Мэй.

– Нэнси совершенно не хотела меня ни в чем обвинить – она не мать. Похоже было, она всерьез говорит. Теперь я вообще ничего не понимаю.

Мэй задумалась. Только вот чем она так довольна? И Аманда поспешно добавила:

– Но это совсем не значит, что мы не хотим выиграть, даже не думай. Я же вижу, ты что-то задумала.