Кулинарная битва

Аманда выдвигала на кухне ящик за ящиком, открывала каждый шкаф. Несколько раз перевернула вверх дном корзинки для бумаги. В доме не осталось ни одной стопки журналов, которую бы она не разворошила, – и под журнальным столиком, и на книжной полке. Куда она положила альбом, она помнила. Но его там нет. Его нет нигде.

Она сдалась. Выпила две таблетки снотворного, оставшегося еще с тех пор, как ей его выписали после смерти Фрэнка, спрятала голову под подушку и заснула.





* * *


Через семь часов Аманда проснулась с ужасными предчувствиями и ужасным привкусом во рту. При мысли о предстоящем дне ей стало еще хуже. Как всегда, даже еще полностью не проснувшись, нашарила на ночном столике телефон. Вчера ночью Аманда без конца печатала сообщения Нэнси и без конца их стирала, но одно все-таки послала – просила поговорить.

Нэнси вчера же ей и ответила.

«Аманда, я не знаю, что тебе теперь сказать. Я понятия не имею, как со всем этим разобраться. Я только знаю, где я буду завтра. Поеду к твоей маме. Ей надо помочь. В том числе помочь ей вычистить дом. Если, конечно, она мне позволит. Тебе бы тоже не мешало туда поехать».

Она поедет. Но никто не заставит ее радоваться перспективе такого визита. Аманда раздраженно вылезла из постели, оставив валяться на полу разбросанные подушки и смятые простыни. Натянула на себя старую вытянувшуюся футболку и шорты из обрезанных джинсов, чудом спасшиеся от очистительного нашествия Фрэнки на ее шкаф, и, топая ногами, вышла из дома. О кофе она даже не подумала – кофе ей все равно не поможет.

Любой другой на ее месте поехал бы в противоположную сторону. Но Аманда была Амандой. Припарковалась в конце улицы и медленно пошла туда, куда ей меньше всего хотелось. Там, на газоне перед «Мими», уже громоздилась половина содержимого дома Барбары.

И толпилась половина города. Никто из этих людей пальцем не пошевелил, когда девчонками они жили в этом бедламе. Когда Фрэнк умер, ей самой никто из них не помог. Сочувственное похлопывание по плечу и случайно принесенная соседями миска с обедом для детей – ни на что большее расщедриться они были не готовы. А теперь сюда явились и Расселы, и Пинки Хекард, и Кристал Кеннеди, и все вытаскивают из дома мешки и коробки. Аманда с трудом могла припомнить, чтоб за всю ее жизнь хоть кто-нибудь через этот порог переступил, а теперь люди туда-обратно снуют, будто войти в этот дом – самое нормальное дело на свете. Она застыла и завороженно наблюдала, как жена Монти Раундтри въехала задним ходом во двор и Монти принялся кидать в кузов пикапа коробку за коробкой. Казалось, весь город со дня основания только тем и занимался, что устраивал соседям генеральные уборки и в этой коллективной чистке дома ее матери нет ничего необычного. Подумаешь, в доме с привидениями разгрести залежи хлама, скопившиеся за три десятилетия! Нам это, видите ли, раз плюнуть! Наверняка все это – дело рук Мэй. Безобразие!

Скорее всего, Нэнси тоже где-то здесь, но Аманда ее пока не видела. И хочет ли видеть, вовсе не уверена. Она пошла к задней двери – тот вход был привычней и не казался таким странным – и сразу увидела сестру, командовавшую на кухне в окружении своих подручных. Раздался взрыв смеха. В одном окне Аманда заметила камеру. В раме другого, как в кадре, стоя перед раковиной, хохочет Мэй. Справа – Кеннет, слева – Патрик. Оба только и ждут ее указаний. Все трое довольны и счастливы. Выпендриваются перед камерой.

В этом вся Мэй! Как матери помочь – так и пальчиком наманикюренным пошевелить многие годы не удосуживалась, и вот вам, пожалуйста: стоит как диснеевская принцесса, наслаждаясь лучами солнца и ликованием счастливой толпы. Кто ей позволил командовать, если все проблемы здесь она создала: уехала при первой возможности и мать на произвол судьбы бросила. Показуха все это, вечная ее показуха. Она, Аманда, сколько лет все это расхлебывала? а Мэй пять минут назад вернулась, а уже всем тут распоряжается.

Нет, лучше через заднюю дверь не ходить. Лучше войти с улицы. Что угодно, лишь бы с Мэй не столкнуться. Аманда снова направилась вокруг дома, вошла внутрь и тут же была наказана за свое решение – нос к носу столкнулась с Барбарой, тащившей по коридору коробку. За ней шагал Энди, выше головы нагруженный кипой одежды, поверх которой раскачивалась старая вешалка для пальто.

Барбара остановилась как вкопанная, и Энди чуть не сбил ее с ног.

– Аманда! – Мать поставила на пол коробку, растерла затекшие руки и посмотрела на дочь. – Вот и прекрасно.

Аманда выжидающе глядела на мать.

– Мы как раз начали разбирать твою бывшую комнату. Там еще много твоего барахла. Пойди посмотри, что можно выбросить. Может, захочешь что-то с собой забрать?

Барбара снова подняла коробку и потащила ее к груде таких же, сваленных во дворе.

Подобного приема Аманда не ожидала. Обратиться ей здесь было не к кому, и она подняла обескураженный взгляд на Энди. Знает мать, что это Аманда про дом сказала? Похоже, не знает. А про рецепт? Как бы его спросить? Подходящих слов не находилось.

– Она не… знает?..

– Знает ли Барбара про рецепт? – переспросил он безразличным голосом, изо всех сил изображая нейтралитет. – Или про то, что все это ты устроила? Нет, не знает. Не спрашивай почему, но твоя сестра просила Барбаре не говорить. Пока все молчат.

Очень странно. Какой смысл Мэй все скрывать? Барбаре хуже не будет, а Мэй может показать себя перед ней в лучшем свете. Так что почему бы мать и не просветить? Но Аманде сейчас не до размышлений. Меньше всего ей сейчас хочется оказаться в ее бывшей комнате, но ноги несут туда сами. И вот она уже стоит в дверном проеме, с содроганием готовясь перешагнуть порог.

Эту комнату она делила с Мэй до тех пор, пока та вдруг не решила, что ей надоело жить вместе. Мэй была Мэй. Не пощадив ни времени, ни сил, решительно расчистила и вымыла соседнюю комнату. Совершила невозможное: барахло оттуда распихала по другим, и без того до отказа забитым комнатам и кладовкам, а все нужное перетащила в свое новое освободившееся чистое жилище. Переезд Мэй вдохновил и Аманду. К тому же сестра над ней сжалилась, помогла, и они вдвоем разобрали комнату для Аманды, теперь ее собственную комнату.

Отстояв у матери право оставлять себе заработанные в «Мими» чаевые, на эти деньги Мэй купила замок с одной целью – не дать Барбаре у себя хозяйничать. Аманда же перед матерью была бессильна, и та под предлогами типа «пусть пока здесь полежит» или «я думаю, тебе пригодится» скоро снова заполонила ее комнату всяким старьем. Но от этих принесенных Барбарой в ее комнату вещей Аманде тогда казалось, что они с матерью стали ближе, что теперь она, а не Мэй, часть материнского мира. А когда Мэй уехала, надеялась, что мать научит ее готовить, как научила раньше сестру, что после закрытия они вместе будут сидеть на ступеньках «Мими», что будут разговаривать, как прежде мать разговаривала с Мэй. Но просить об этом Аманда не решалась, а Барбара снова стала управляться на кухне в одиночку, оставалась там допоздна, и Аманда, закончив с делами у прилавка в зале, уходила домой одна. Ни разу в жизни она не зажарила ни одного куска курицы и теперь уже никогда не зажарит. И сейчас это ее совсем не огорчает.

Они с матерью отдалялись друг от друга все больше и больше. Но тем сильнее Аманда ценила тепло, которое она нашла в семье Фрэнка. Там ей дали то, чего ей не хватало, даже когда Мэй жила дома: относились с интересом, слушали, когда она говорила, радовались успехам, поддерживали, если что-то не получалось. Она любила Фрэнка за все: за его внимание к работе в школе, за нежность, с которой он наконец взял ее за руку в кино, хотя она целую вечность на это легонько его провоцировала. Но боже, как же сильно она любила Нэнси и папашу Фрэнка и как расцветала от их одобрения!

Некоторое время после свадьбы они с Фрэнком жили с родителями. ее вещи так и остались у Барбары. Поняв, что в «Мими» мать ее больше не пустит, возвращаться за ними Аманда особого желания не испытывала. Да и места в их комнате было мало. Теперь, стоя у двери, она созерцала остатки своей жизни «до Нэнси». Старые кроссовки. Древние шлепанцы. Полка с книгами. Переносной магнитофон и пирамидка дисков.

А кроссовки-то ее снова в моде, хоть сейчас надевай. Она вздохнула и вошла в комнату. Стараясь не смотреть вокруг и не слишком предаваться воспоминаниям, подобрала кроссовки. Может, Фрэнки книжки понадобятся? Или они вместе с Гасом над ее дисками посмеются? Как же так получилось, что ни Фрэнк, ни даже дети никогда сюда с ней не приходили?

Только не плакать… Аманда старательно разглядывала пятно на старом ковре. Неудивительно, что в ней всегда жили два разных человека: «Аманда-Мими» и «Аманда-Фрэнни». Но сейчас ни той, ни другой она себя не чувствует. И кроссовки ей не помогут. Все это бессмысленно. Бессмысленно и очень больно, и оставаться здесь она больше не может.

Аманда бросилась вон из комнаты и на узкой лестнице, ничего не видя от слез, чуть не сбила с ног Энди. Он взял ее за плечи – она вырвалась и отпрянула.

– Извини. – Энди пристально на нее посмотрел и добавил: – Прости, не расстраивайся. Посиди где-нибудь, приди в себя.

Она всхлипнула. Издав противный звук, хлюпнула носом, вытерла лицо рукой с зажатыми в ней пыльными кроссовками, что, естественно, делу не помогло, и попыталась протиснуться мимо него вдоль перил. Но он ее остановил. Опять положил руку ей на плечо и сразу отдернул.

– Не ходи туда пока. Пережди. Там много народу. – Его губы тронула слабая, неуверенная улыбка. – Так ты у нас кто, спринтер или бегун на длинные дистанции?

Он ткнул пальцем в кроссовки, и Аманда едва сдержалась, чтобы с размаху не треснуть его ими по физиономии. Пусть внизу кто угодно будет, только бы не стоять здесь с ним один на один, нос к носу. Не ответив, она спустилась вниз. По крайней мере, теперь от злости ее слезы высохли. Какого черта стараться изображать дружелюбие?

Никакого дружелюбия Аманда не чувствовала. Ни к Энди, ни к Барбаре, ни к Сабрине, ни даже к Нэнси. Заманили ее сюда, как в ловушку, и все до единого в этом доме – нет, не только в доме, во всем городе – все против нее. А если пока не против, вот-вот узнают, что про нее Мэй с Энди наговорили, и все на нее ополчатся. Все тут за Мэй горой стоят, всем только Мэй с ее славой подавай, а Аманду готовы вместе с этими кроссовками на помойку выбросить. И Нэнси такая же. Заставила сюда приехать, вчера во «Фрэнни» дверью хлопнула, а Аманда просто помочь хотела – и ничего больше. К черту «Фрэнни»! К черту «Мими». Пошли они все…

В голове у нее снова прозвучал вопрос Энди. Какие забеги она любит: на короткие или на длинные дистанции? Не тот и не другой. По крайней мере, сегодня. Сегодня она борец. Выстави меня стервой, Сабрина, стерву от меня и получишь.

Когда внизу к ней подлетел один из Сабрининых операторов, она не колебалась:


– Что я обо всем этом думаю? Как и вы, я думаю, что все это омерзительно. – Краем глаза она заметила приближавшуюся к ней мать, но это ее не остановило. – Жить здесь было противно. Я уехала при первой возможности. А вы бы на моем месте остались?

Будто из-под земли рядом выросла Сабрина со своим вечным микрофоном:

– Но ты ведь живешь здесь рядом, в пяти минутах. Разве ты не пыталась помочь матери?

– Моя мать от меня никакой помощи принимать не хочет. Никогда не хотела. И она не меньше меня радовалась, когда я уехала. – Сколько раз Барбара подставляла ей плечо, особенно после смерти Фрэнка, Аманда благополучно отодвинула в самый дальний и темный угол памяти. – Я здесь сейчас помогу – любой поможет. Но вы все о собачках заботитесь – «бедные собачки, как можно собачек в таких условиях оставлять!» – а вы о детях подумали? О детях, которые в этом дерьме росли!

Как же хорошо было в конце концов выговориться! Как хорошо, что в конце концов кто-то ее услышит. Даже если этот кто-то считает, что эта чертова уборка – городской праздник.

– Представьте, каково нам здесь было? И знаете что? Мы сегодня здесь все уберем, только этим мать не изменишь. Не пройдет и полугода, собаки разбегутся или отравятся до смерти. Но вы старайтесь, старайтесь. Я никого не останавливаю. Даже помогать буду. Я одно вам скажу: все это бесполезно!

Чуть не задев плечом Барбару, но даже на нее не взглянув, Аманда подошла к горе старья на газоне. Сортировали они все это барахло или нет, она не знала – швырнула кроссовки куда попало и, никого не замечая, направилась обратно в дом. Что хотела, она теперь все сказала. Но какая, к черту, разница, что она говорит? Все это скоро кончится, «Кулинарные войны» уедут, ее мать снова устроит из дома свинарник, Энди найдет работу получше в каком-нибудь приличном городе, Мэй отвалит к себе в Бруклин, Гас уедет учиться, если, конечно, они деньги на это найдут. А они с Фрэнки останутся работать здесь, во «Фрэнни». Это, конечно, в том случае, если Нэнси их оттуда не вышвырнет. А если вышвырнет – и пускай. Аманда – хороший ресторанный распорядитель, опытный. Она работу себе найдет. А все остальное – ерунда. Все ее картиночки, рисуночки, текстики – нечего было и время на все это тратить. Это не настоящая жизнь. А настоящая – вот она, тут. Дерьмовая насквозь.

Как робот, она наполняла коробки, носила их вниз, снова наполняла и снова выбрасывала. И про себя – лишь бы ни о чем не думать – отсчитывала каждое движение. Вдох – поднять – выдох; вдох – свалить тряпье в кучу – выдох; вдох – спустить с лестницы стул – выдох; вдох – теперь две коробки, только бы не оступиться – выдох.

Вдруг на ступеньках веранды выросла Мэй и заградила ей дорогу. Аманда перехватила коробки.

– Мэй, с дороги. Мне тяжело. – Почему сестра стоит с пустыми руками? Почему ничего не носит? – Поди сама возьми парочку, если мне не веришь. Что-то ты больно чистенькая. Руки запачкать боишься?

На Мэй и правда ни пятнышка. Свеженькая, хорошенькая – веснушки, темные косички, футболка в красную полоску. Стоит и никуда не отходит. Аманда расставила для устойчивости ноги и попробовала оттолкнуть сестру:

– Просят же, отойди.

– Это ты отойди, убирайся! Клади свои коробки и марш отсюда. Ты… ты просто… – Мэй глянула в камеру, которая неизбежно следовала за ней по пятам, – ты всем все портишь. Я едва мать уговорила, что ничего страшного в этой уборке нет, а ты все разрушила, наговорила ей гадостей про то, как тебе, бедняжке, здесь жить тяжело было. Она теперь плачет, и мне ее не утешить. Пока ты здесь, матери легче не станет. Так что вали.

Выплеснув гнев перед камерой, Аманда слегка остыла, но теперь Мэй завела ее по новой. Ничего такого, чего бы Мэй не знала, она не сказала – им обеим было здесь тошно. И правду о том, каково им было здесь расти, Барбаре тоже полезно наконец услышать. Правду послушать всем полезно.

– Я бы сюда не приехала, если бы мне Нэнси не велела. И тебя бы – будь твоя воля – здесь тоже не было. Ты это место не меньше меня ненавидишь. Даже больше. Ты всю жизнь от него бежишь. Все, что ты в жизни делаешь, все только, чтоб от этого бедлама избавиться. Так что пусть и мать наконец это поймет.

– Но я мать люблю. Не то что ты. Не знаю, что ты там про нее наговорила, но ее это вконец подкосило. Ей только этого сейчас не хватало. – Мэй еще раз посмотрела в сторону камеры, но на сей раз понизила голос, схватила Аманду за руку и зашептала ей в ухо: – Ты разве не видишь, она больна. И болезнь свою ото всех скрывает.

Аманда отодвинулась. Типичная Мэй с ее типичным враньем, лишь бы любой ценой ее, Аманду, заткнуть, лишь бы заставить ее делать, как Мэй того хочется. Нет, ее на эту удочку не возьмешь.

– Каждый дурак видит, что она больна!

Аманда выпустила из рук коробки. Мэй отпрыгнула – они чуть не отдавили ей ногу, а Аманда махнула в сторону гостиной:

– Она всегда была больна! И всегда будет больна! И никакая уборка ее не изменит и ей не поможет. Все снова станет как было. Это же заколдованный круг, а ты в свой Бруклин отчалишь, и она когда-нибудь в грязи помрет. И найду ее я, а не ты, потому что я здесь, а ты где-то далеко. Так что если кому-то из нас валить, так это, Мэй, тебе! Потому что ты все это затеяла, только чтоб в камеру влезть. Что ты еще ради камеры сделаешь? Разденешься? Стриптиз устроишь? Давай, тебе и в этом опыта не занимать! И у шеста станцуй, чтоб на тебя все смотрели. Ты же только о том и мечтаешь!

Мэй перешагнула через коробки и заорала Аманде прямо в лицо:

– Уж кто бы говорил?! Не ты ли с первым встречным готова переспать, лишь бы в «Войнах» выиграть! Ты, Аманда, ошибаешься. Во всем. Я здесь, и я остаюсь. Никуда отсюда не уеду. Потому что кому-то здесь надо быть, а от тебя, сестричка, никакого проку. Так что это ты убирайся. – Она схватила Аманду и толкнула ее со ступенек веранды. – Иди рисуй своих идиотских цыплят, а я серьезным делом займусь.

Аманда полетела вниз, но удержалась на ногах и, повернувшись к сестре, крикнула ей через веранду:

– Ты, Мэй, ничем серьезным не занимаешься! Ты, Мэй, руководишь, за тебя другие работают. И вероятность того, что ты здесь останешься, такая же, как того, что у меня отрастут крылья. Пенки с «Мими» снимешь – и поминай как звали, только мы тебя здесь и видели!

– Я не ты. Я, по крайней мере, не вру. Мне, чтобы выиграть, не надо ни ловчить, ни рецепты красть. И к кому попало в койку лезть тоже не надо. – Мэй спустилась на ступеньку, снова понизила голос и еще раз прошипела: – Мама по-настоящему больна. Я не про дом говорю. Но, видно, тебе наплевать. Ну и черт с тобой. Я о матери сама позабочусь. Ты мне не нужна. И ей тоже.

Аманда вдруг заметила, что теперь на веранде собрались чуть ли не все камеры. И Сабрина, и…

– Мам! – Гас стоял во дворе рядом с Фрэнки и отчаянно пытался что-то сказать. а Нэнси со всех ног неслась к ней из-за угла.

– Аманда! – кричала свекровь. – Немедленно прекрати! Остановись! – Задыхаясь, она подбежала к невестке и схватила ее за руку. – Прекрати, ты себя позоришь!

Аманда оттолкнула ее руку. Она себя позорит? Она? А как насчет Мэй? И что Мэй говорит про какую-то болезнь Барбары? С Барбарой все в порядке. Барбара такая же, как всегда. Просто Мэй хочет, чтобы последнее слово за ней осталось. Хочет? Пожалуйста, пусть остается.

А с нее хватит, ей пора отсюда убраться. Отскочив от Нэнси и едва сдерживая слезы, Аманда пробежала через двор. Фрэнки попыталась ее остановить, но она только плечами передернула:

– Оставь меня, дочка, прошу тебя. Мне надо побыть одной. Хоть немного.

Ноги несли ее сами; туда, к знакомому с детства убежищу. Она обернулась – господи, зачем они все тут собрались? Не надоело им глазеть на это безумие? – и налетела на кого-то долговязого. Черные прямые волосы, совсем как у Райдера, держит племянников за руки и на нее смотрит так, будто они знакомы. Но ей-то какое дело! Аманда ринулась вперед, по знакомой старой тропинке, к дереву, которого больше нет. Куда угодно, только отсюда подальше. Подальше от камер, от людей. Где-нибудь посидеть и подумать.

Через минуту в мозгу у нее что-то щелкнуло. Джей. Это же Джей. А Мэй только что во всеуслышанье заявила, что остается в Канзасе. Аманде, конечно, все равно, но это значит, и у Мэй, в конце концов, не все так гладко.





Мэй