Кулинарная битва

Нэнси ушла. Аманда смотрела ей вслед, а камеры смотрели на Аманду. Может, и ей уйти? Или, может, все им сказать? Но разве она решится вот так взять и сказать им все, что думает про «Кулинарные войны»? И вдруг Аманду прорвало. Она заговорила так, словно вместе с радиопередатчиком Нэнси передала ей свой гнев, заговорила с такой прямотой, какой Сабрина еще от Аманды не слышала, а, скорее всего, уже многие годы не слышал от нее никто.

– Вы же знаете, все это ложь. Не можете не знать. И они тоже знают, все ваши Риду и Кэри. Мне неизвестно, как вы проникли в дом моей мамы, но даже если она сама вас пустила, она не имела никакого представления о последствиях. Повесить все это в интернете – нечестно и подло. Можно подумать, вы сами этого не понимаете. а я ничего этого не хотела. Мне и в страшном сне не могло присниться, что вы это сделаете.

Сабрина вздохнула и махнула операторше выключить камеру.

– Аманда, прекрати. Что я сделаю, ты себе отчет отдавала. Не хотела бы выставлять мать на всеобщее обозрение, оставила бы все при себе и ничего бы мне не сказала. Что, на фиг, с рецептом произошло, мне неизвестно, но и это тоже рано или поздно всплывет. Так всегда происходит. Начинается все с «Кулинарных войн», а заканчивается семейными войнами. Каждый раз, без исключения.

– Только потому, что ты это позволяешь, – сказала Аманда, глядя сверху вниз на Сабрину, которая, даже на каблуках, была на полголовы ее ниже. Аманда выпрямилась. То, что она только что поняла, наполняло новой силой каждую клеточку ее тела. – И не просто позволяешь. Ты подзуживаешь! Любое твое действие, любой шаг с самого начала нас провоцировал. Сознайся!

Ничуть не смутившись, Сабрина примирительно облокотилась на распорядительскую стойку:

– Так разве трудно вас спровоцировать? – Она слегка подняла брови. – Всем только и хочется, что оповестить мир о грехах своих ближних. Люди, Аманда, в эти шоу не лезут, если им ничего не хочется выплеснуть. Я и сама не знаю как, но это всегда по вашим имейлам видно. Одни думают, что хотят прославиться, другие, что им сотня тысяч долларов нужна. А на самом деле всем только одно нужно: на весь мир сообщить, что они правы, что непогрешимы, а их отец, к примеру, всю жизнь заблуждался. Или что-нибудь в этом роде. Всегда какой-то скелет в шкафу обнаружится. И из всего этого получается хорошая программа, делать которую и есть моя работа.

Она хуже своих судей. Хуже Реду с его хреновыми пророчествами. И то, что она делает и говорит, ни в какие ворота не лезет.

– Хватит уже, Сабрина! Вы все сюда из столиц понаехали и много о себе думаете, считаете, вы самые умные, а мы здесь тупые провинциалы и нас всех запросто раскусить можно. Так вот знай, это не дает тебе права манипулировать людьми.

Сабрина замотала головой:

– Я вовсе не считаю себя самой умной. Я просто много людей вижу. И все они одинаковые, все такие, как я тебе сказала. а я просто даю им возможность сделать то, чего им действительно хочется. – Она усмехнулась. – Между прочим, ты не первая. Многие пытаются сопротивляться. Возражают. Строят из себя борцов за правду, пытаются на пьедестал забраться. Да на здоровье. Считай, что такие, как ты, нас раскусили. Но все равно вам от нас никуда не деться, – закончила ведущая и кивнула за дверь на парковку. – Вон идут твои новые посетители. Похоже, что ты, дорогуша, теперь здесь за главную.

И она ушла в глубь ресторана, оставив Аманду открывать дверь вновь прибывшему семейству из шестерых человек: один высокий детский стульчик, два детских меню, и «можно нам, пожалуйста, столик в центре, а не в кабинке у стенки».





Мэй




Весь вечер она не могла дозвониться до Сабрины и весь вечер постоянно замечала, как то одна, то другая компания посетителей, сгрудившись над телефоном, что-то рассматривает на экране. Слышала обрывки разговоров, ловила на себе изучающие взгляды. Люди, без сомнения, знали, что на видео дом Барбары. Но в «Мими» испокон века ел весь город, и из-за такой мелочи, как разгром в доме хозяйки ресторанчика, менять многолетние привычки никто не собирался. Тем более что творившееся за ее закрытой дверью и раньше практически ни для кого секретом не было. Никому до этого дела нет. Когда-то такое безразличие Мэй раздражало. Но она уже не маленькая девочка, которая ждет, что ее кто-нибудь отсюда вытащит – она сама себя давно вытащила. Теперь безразличие меринакцев казалось спасением. Зачем смотреть на дом за ресторанчиком? Проходите. Там ничего интересного.

В «Мими» было по-прежнему людно. Все съедено, готовить больше не из чего. Витрина с пирогами опустела. По настоянию Мэй и вопреки Барбаре перед открытием на витрине повесили большую надпись: «Испечено в «Стандарте 1908» по фирменному рецепту «Мими». Теперь там остались только куски торта с кокосовым кремом. Но они всегда расходятся последними. За весь вечер Сабрина так и не появилась, а послала вместо себя двух операторов и одного из своих мальчиков на побегушках – кому-то из судей понадобились дополнительные порции курицы. Выходит, они так и не разобрались со всей этой заварухой с украденным рецептом, но размышлять о ней Мэй больше была не в силах. Завтра воскресенье. Утром должны объявить победителя, а Сабрина так и не сказала, ни что делать, ни куда приходить. Какая разница? Все равно в этой игре победителей нет.

Мэй набрала ее уже десятый раз, и вдруг, едва телефон загудел, Сабрина ответила. Ее голос звучал так радостно, будто она только и мечтала, что поболтать с Мэй.

– Мэй! Та самая Мэй, которая откроет моему шоу неизведанные горизонты. Надеюсь, моя дорогая, ты готова?

– Какого черта, Сабрина? Какого хрена вы суете нос в дом моей матери? Я же тебе сказала, это не имеет никакого отношения ни к ресторанчику, ни к «Кулинарным войнам».

– Еще как имеет, если она там свои пироги печет. Я проверяла, и ты сама прекрасно знаешь, что это так. Перестань придуриваться, Мэй. Поворот классный! Ты же только и мечтаешь, что о собственном шоу. Думаешь, мне не известно? Это твой шанс – лучше не бывает.

От слов «собственное шоу» Мэй замерла. Они достигли тех участков ее мозга, где обосновалась надежда их услышать, они скрутили ее мысли в узел, который кто-то затягивал все туже и туже. Все, произошедшее в эти дни, из рук вон плохо. Почему же слова Сабрины звучат для нее сладчайшей музыкой?

– Мэй, я специально для тебя все устроила. Ты там со всем разберешься, вычистишь ее дом до блеска, приведешь его в человеческий вид, и весь мир это увидит. Только подумай, здесь есть все, что народ любит: семья, маленькая семейная ссора, дочь, пришедшая на помощь матери, щенки… Ты сделаешь свое дело, мы – свое. Объявим победителя, и дело в шляпе. А тебе любое шоу обеспечено, любой канал выбирай, любую тему: домашний уют – пожалуйста, кулинария – пожалуйста. Про шоу о деревенской жизни я вообще молчу. Тебе обо всем есть что сказать. Ты рождена для телевидения. Тебя продюсеры с руками и ногами оторвут.

Сабрина понятия не имеет, чего от нее просят.

– Мою мать не исправишь, – сказала Мэй. – Думаешь, я не пыталась? Ничего не помогает. – Мэй лихорадочно вспоминала свои заготовленные обвинения. – А вы… вы пробрались туда без спросу. Кто-то для вас это сделал. Кто-то в дом вошел без спросу. Согласия там снимать никто не давал. Мать полицию хочет вызвать.

– Дверь была открыта. Наш оператор услышал, как собака воет, щенки скулят. Думал, их надо спасать. Он у нас добрый самаритянин. А народу плевать, что внутри. Народ за собак беспокоится. И пироги народ напрягают. Вдруг они с мышами? Вот тебе и вся история.

– Мать там пироги не печет. – Мэй решила выбрать новую тактику. – А пироги, которые во время шоу продавали, пек Патрик из кофейни напротив.

– Это детали, – радостно парировала Сабрина. – Ты усложняешь. На детали внимания никто не обращает. Ну скажешь ты, что не пекла она вчера пироги дома. Что с того? Может, спасешь вас от санитарной инспекции. Но сама же прекрасно знаешь: в любое другое время не печь у себя дома она не может. И к тому же, что ни говори, твоей собственной репутации на Фейсбуке теперь ничто не поможет.

Это была чистая правда. Это Мэй понимала. Что бы она ни говорила, всем плевать. Комменты на Фейсбуке она видела собственными глазами. Народу в «Мими» сегодня не убавилось, их ресторанчик, скорее всего, и дальше скрипеть будет. Но хочет она того или не хочет, а их семейное грязное белье теперь у всех на виду.

– Даже если ты права и нам конец, – Мэй и сама слышала, как неуверенно звучит ее голос, – мать никого в свой дом пускать не захочет. Возьмет и пошлет твои «Войны» подальше.

– Не пошлет, – уверила ее Сабрина. – Если она ничего не предпримет и мы никакой ее реакции не покажем, к ней толпы придут собак спасать. А про то, что будет с «Мими», я вообще молчу. Так что без генеральной уборки вам, друзья мои, не обойтись. И устроить ее вам придется у всех на виду, чтоб ни у кого не осталось никаких сомнений. А нет, я тебе гарантирую: собак твоя мать наверняка потеряет, а может, и ресторанчик тоже. Разве ты этого хочешь? Подумай, Мэй, если такое случится, это будет твоих рук дело. Но исправить положение – тоже в твоих руках. Да еще и для себя триумфа добиться.

– Сабрина, все не так просто, как ты думаешь. – Если бы они разговаривали не по телефону, Мэй бы ее схватила за плечи и встряхнула хорошенько. – Это болезнь. Она иначе не может, и помочь ей не в моих силах.

Именно эти аргументы она себе повторяла годами, этими словами старалась себя успокоить. Ее мать не изменится, и она Барбару исправить не может.

Она представила себе, как Сабрина закатывает глаза.

– Кто тебе сказал, что я хочу, чтоб ты ее навсегда изменила? Сделай что-то сейчас. Уберись там. Наведи красоту. Чтобы щенки лежали на чистой подстилке сейчас. Чтобы все сияло чистотой. Да хоть радугу там нарисуй. Неважно, что через шесть месяцев в доме все мхом зарастет. Через шесть месяцев ты отсюда уедешь, и я уеду, и, если твоя мать никого своей стряпней не отравит, все здесь будет тип-топ. Тебе, Мэй, другой такой возможности не выпадет – хватай ее и держи покрепче. А я твою уборку сниму и отличный эпизод сделаю.

Мэй не ответила. Возразить Сабрине было нечего. Ни о шоу, ни о камерах, ни о какой телевизионной мишуре она больше не могла даже думать. Она тупо смотрела на телефон, внутри которого за стеклянным экраном ждала Сабрина. Внутри которого скрывались Фейсбук, Инстаграм, Твиттер и иже с ними. Нажав на красную кнопку, Мэй оборвала разговор и медленно положила телефон в задний карман джинсовых шорт. Наверное, надо поехать в мотель. Мэдисон и Райдера Джесса наконец вытащила из «Мими», только совсем поздно, когда они должны были бы уже десятый сон видеть. Но всем на удивление они весь вечер оставались ангельскими детьми. Правда, Мэй было не до камер – что снимали, то и снимали. Ей все равно. Джей прав. Она взяла сюда детей, чтобы на публику их вытащить. Она всю свою жизнь вытащила на публику. Надо скорее ехать в мотель. Скорее ему позвонить. На Фейстайм детей показать. Может, получится что-то между ними исправить. А может, и не получится. В мотель она не поехала – вернулась в «Мими».


Меняться Барбара не собирается. Сам ее дом сопротивляется переменам. Эта работа не для того, кто дом очищает. Она для того, кто очищает душу. Для экзорциста или, на худой конец, для психолога. Даже если бы Мэй хотела, проблемы Барбары не из тех, которые можно белой краской закрасить. Чужие дома расчищать легко. От рухляди избавишься: одно выбросишь, другому место найдешь и уйдешь. Людям радость – наслаждаются чистыми полками и столами, пока снова свалку на них не устроят. И самой хорошо – тешишь себя иллюзиями, что раз навела в шкафах чистоту, так и в жизни клиента теперь тоже порядок. И не надо оставаться и наблюдать за тем, что будет дальше. Мэй все это устраивало.

Она, конечно, вполне может привести дом в порядок. Если, конечно, Барбара позволит. Но как только она уедет, все снова вернется на круги своя. И, в отличие от Сабрины, ей на это не наплевать. Каждый раз, когда хаос Барбары побеждал ее усилия, Мэй казалось, что она исчезает, что ее, как надписи на песке, смывает волной. Снова на это решиться у нее нет сил.

А выбор какой? Что бы Мэй теперь ни предприняла, одного не изменишь. Из какой клоаки она родом, теперь знают все: Сабрина, Джесса, Лолли. Все знают.

И Джей. Он тоже поймет: она выросла на помойке; в родном доме изменить никогда ничего не могла, и стабильного надежного прошлого, как у всех нормальных людей, у нее нет; и она до сих пор едва балансирует на необъятной куче дерьма. И еще он поймет, что она никогда ничего ему не рассказывала, потому что не доверяла.

Ее жизнь, которую она много лет выстраивала по кирпичику, разлетелась вдребезги.

Мать тихо сидела в «Мими» без дела. Кухня, рабочие прилавки, крохотный обеденный зальчик сияли чистотой и наведенным Мэй после приезда первозданным порядком. С тех пор и недели не прошло, а кажется, в этом скромном, простом и практичном помещении иначе и быть не может. У каждого человека в «Мими» своя роль, каждый предмет на своем месте, и стены их маленького ресторанчика надежно укрывают от всех сложностей внешнего мира. Мэй стояла рядом с матерью и думала, как хорошо было бы навсегда остаться под их защитой.

Едва они шагнули за порог, дверь сама собой с треском захлопнулась. Барбара проверила замок – заперто.

– Похоже, нам пора по домам, – обронила Мэй как бы между делом.

Призрак Мими обычно давал о себе знать, если ты был здесь в одиночку, и от того, что он явился сейчас им обеим, Мэй стало еще страшнее. Спускаясь с крыльца, Барбара положила руку дочери на плечо. Странно, почему у матери дрожат руки? Мэй взяла их в свои:

– Мама, прости меня, пожалуйста. – Откладывать неизбежный разговор нет никакого смысла. Все еще держась за руки, они шли по тропинке к дому. – Я поговорила с Сабриной, но это ничего не изменило.

Нога попала в знакомую колдобину. Как в детстве, оцарапался носок туфли. Мэй выпустила руку Барбары.

– Это ты меня прости. – Барбара открыла дверь в дом и выпустила Пэтчес во двор. Собака спрыгнула на траву сделать свои дела. Все три сели на ступеньки террасы: Барбара тяжело опустилась рядом с Мэй, а Пэтчес, забыв о щенках, вернулась и примостилась возле хозяйки.

Мэй положила голову матери на плечо:

– Мама, это я тебя в «Кулинарные войны» впутала. Если бы не я, ты бы ни за что не согласилась участвовать. И если бы не мой «Блестящий дом», Аманде бы не пришло в голову их позвать. – При мысли о сестре Мэй опять ощутила прилив гнева. Но от всего, что сегодня произошло, вспыхнувшая раньше ярость уже притупилась. Конечно, во всем виновата Аманда. Но почему Мэй все-таки кажется, что здесь есть и ее вина? Почему кажется, будто это она давным-давно выбрала этот путь, который привел ее наконец к неминуемому пункту назначения? – Да нет, мама, это из-за меня случился весь этот бардак.

– А по-моему, твой интернет скажет, что это из-за меня, – возразила Барбара.

Мэй слегка отодвинулась и заглянула матери в лицо. Что она могла ей ответить? Они все находятся там, куда привел ее путь, в который она пустилась. Но выбирала его не она, а Барбара. Хотя мать никогда в этом не признавалась.

У них за спиной ее дом, и грязь в нем такая же, как всегда, если не хуже. И грязь эта подбирается к «Мими». Что бы мать ни говорила, как осторожна она с пирогами, мышка на видео никого не обманет. Им повезло, что пироги на этой неделе пек Патрик. Но если даже сама Барбара признает, что ее свинарник – это проблема… Проблема, о которой Мэй пыталась говорить с ней еще подростком. Конечно, пыталась. Зачем покупать еще что-то? Зачем хранить все это старье? Зачем сваливать его так, что гора мусора уже выше самой Мэй? Почему им уже настолько забиты обе ванны, что пользоваться можно только душевой кабинкой? Какого хрена подбирать каждый бесхозный колченогий стул и тащить к себе каждый брошенный журнал?

Но как только речь заходила о доме, Барбара, во всем остальном с дочерью откровенная, замыкалась и обрывала любой разговор. Мэй могла умолять, могла до хрипоты орать ей в лицо, мать ждала, когда она остановится, поворачивалась и уходила.

Неизвестно, ссорилась ли с ней на эту тему Патти, хотел ли когда-нибудь вернуться их отец и не это ли его остановило, пробовал ли кто-нибудь еще справиться с их неразрешимой проблемой. Мэй терялась в догадках. Барбара никогда про дом не говорила – только сердилась, когда кто-то пытался ее образумить. Но, может быть, теперь мышь на видео и угроза потерять Пэтчес дадут Мэй тот шанс достучаться до матери, которого у нее никогда прежде не было. Может быть, теперь Барбара ее послушает? Может быть, теперь, пока она здесь, чтобы разрулить ситуацию с «Войнами», Мэй сможет все разгрести и хоть как-нибудь разрешить проблему. А потом, когда она уедет, держать мать на плаву будет Энди. Если, конечно, он не сбежит отсюда. Но от всех этих «может быть» никуда не деться. Все это под вопросом. Таким же большим, как и тот, что ждет ее дома, в Бруклине.

Они сидели, молча глядя в темноту. В конце концов Барбара спросила:

– И что мы теперь будем делать?

Мэй посмотрела на нее с изумлением. Сама она ни словом не обмолвилась о том, что им надо что-то делать. Она даже не была уверена, сможет ли последовать плану Сабрины. Хотя другого выхода из положения не предвиделось.

– Сабрина не стала бы попусту обливать нас грязью, – нетерпеливо сказала Барбара. – Что ей с того, что «Фрэнни» достанется формальный выигрыш? Скукота, да и только. Она явно чего-то добивается.

– Добивается, – согласилась Мэй и с трудом выговорила: – Она хочет, чтобы я помогла тебе вычистить дом.

– Ох!

– Не просто его разобрать, не просто помочь по-семейному, как дочь матери. Она хочет включить в свое шоу Мэй Мор. Хочет заполучить Мэй Мор, телегуру домашнего уюта.

– Хочет сделать меня обладательницей «блестящего дома»?

Шутит мать или нет, Мэй не поняла, но ее разобрал такой смех, что остановиться она уже не могла. Привалившись к Барбаре, она хохотала до слез и до колик в животе, до того, что от смеха свело скулы. Пэтчес радостно наскакивала на нее и лизала в лицо, по которому текли слезы и сопли. И все казалось таким безнадежным и безысходным, что понять, над чем смеется, она была не в силах. Барбара криво улыбалась.

– Вот именно, мама. Она хочет сделать тебя обладательницей «блестящего дома».

Послышался стук костыля тети Эйды, и дверь отворилась. Теперь придется рассказывать ей, что случилось. Мэй встала на ноги, отряхнулась и, стоя на ступеньке, протянула матери руку. Поколебавшись, Барбара не нее оперлась и принялась медленно подниматься.

Ее рука дрожала. Поднимать Барбару с низкой ступеньки было непросто. Свободной рукой Мэй взяла ее под локоть и вдруг ощутила, как дрожь матери отдалась у нее в плечах. Мать стала какой-то другой: и тяжелее, и одновременно более хрупкой. Что-то не так! Это чувство было таким острым, что Мэй чуть не потеряла равновесие. С трудом удержавшись, она поставила мать на ноги, но тревоги скрыть не смогла. Барбара такой никогда не была. Все и так из рук вон плохо, но ее новое неизвестное состояние ни с чем и ни в какое сравнение не идет. Мэй похолодела, у нее перехватило дыхание.

Несмотря на сломанную ногу, Эйда не утратила ни бодрости, ни проворства. Переступив порог, она тут же – вдруг поддержать придется – оказалась за спиной у Барбары, которая все еще чуть заметно покачивалась. Старухи переглянулись. Опора теперь требовалась Мэй. С матерью что-то происходит. Все странности, которые в последние дни Мэй видела, но не замечала, сложились воедино.

– Что это? Мам, что с тобой?

Барбара тяжело вздохнула.

– Входи-ка ты лучше в дом. Садись. Мэй, все не так плохо, как кажется.

Минуту назад Мэй думала, что для нее нет ничего труднее, чем переступить этот порог и войти в материнскую кухню, но сейчас она не заметила ни кучи картонных коробок, ни вечного сладковатого запаха гнили. Одно мгновенье – и все переменилось. Кроме самой Барбары, ничто больше значения не имело. Эйда взяла одну табуретку, мать сняла бумажный мешок с другой и подвинула ее дочке – садись. Рак? Альцгеймер? В мозгу Мэй проносились десятки страшных вопросов, но ни один из них задать она не осмеливалась.

Барбара тоже поставила себе стул, села и, словно гадая на кофейной гуще, принялась вертеть в руках чашку с холодным кофе.