Кулинарная битва

Для второго вечера съемок Мэй надеялась хорошенько вычистить «Мими», но боялась, что мать начнет сражаться за каждую драную бумажную салфетку. А вышло все совсем по-другому. Воссоединение бабушки с Мэдисон и Райдером прошло много теплее, чем Мэй опасалась после разговора с матерью. Теперь ее беспокойство сосредоточилось на стремлении Барбары съехать вместе с Райдером с горки. Эти страхи тоже оказались напрасными. На горке мать продемонстрировала поразительное проворство. А теперь Мэй стоит в крошечном обеденном зале «Мими», наблюдая, как эта странная женщина (разве может она быть ее матерью?) командует Энди и велит ему выбрасывать из-под прилавка все без разбору, а что там, Мэй не успевает увидеть даже мельком. Перед ними наготове краска и аппарат-распылитель, и, главное, перед ними стоит цель.

– Давай-давай, выноси! – руководит Барбара. – Я потом, пока ты красишь, посмотрю, что можно оставить.

Встав на колени, она уже взялась открывать банку с краской. Мэй, осторожно снимавшая со стен картинки, бросилась к матери:

– Мама, подожди. Надо сначала все вымыть, протереть и стекла закрыть. Нельзя же поверх грязи красить.

Барбара пожала плечами.

– Я думала, мы торопимся, – но краску все-таки оставила и выпрямилась. – Ладно, делай, как знаешь.

Вот это заявление! Не может быть, чтобы Барбара уступила. Мэй словно на тонкой проволоке в воздухе балансировала, да еще не зная, что там внизу. Пока мать вроде бы всей душой и безоговорочно соглашается с ее планом быстрых и радикальных перемен. Красить стены и внешнюю сторону прилавка – пожалуйста, вынести все из обеденного зала – пожалуйста, вымыть там – на здоровье, даже выбросить всякую годами копившуюся дрянь – и то пожалуйста.

Когда Мэй предложила освежить двор, Барбара позвала свою подружку Патти и попросила ее взять на себя все цветочные хлопоты. Патти работала в садовом отделе «Волмарта» и теперь с деловым видом насыпала во все горшки свежую землю. Тетушка Эйда, вдоволь наобнимавшись с Мэй и избегая испачкать руки, Патти руководила. Она то туда, то сюда яростно тыкала костылем и драматически демонстрировала всем свою сломанную ногу, которую ей каким-то образом удалось превратить в аксессуар высокой моды.

– Мы с тобой попозже пошушукаемся, polpetta, – сказала Эйда.

От слова «polpetta» Мэй чуть не расплакалась и отвернулась, чтобы скрыть слезы. Так, фрикаделькой, ее когда-то называли бабушка Мими и бабушка Мэри-Кэт. Эйда все время пыталась поддерживать с ней связь, расспрашивала про ее книгу, про «Блестящий дом»; вспоминая свои прошлые успехи на телевидении, давала советы. По большей части советы были невпопад, но, случалось, и в яблочко попадали. Эйда даже эсэмэски ей посылала, и Мэй подозревала, что двоюродная бабка купила телефон специально, чтобы с ней общаться. Почему только она Эйде чаще не отвечала? Ничего, теперь все будет иначе.

Правда, сейчас энтузиазм Эйды и поразительная готовность Барбары к совместным действиям создали непредвиденные осложнения. Мэй надеялась мать куда-нибудь отослать, взять дело в свои руки и быстренько со всем расправиться без подсказок с задних рядов. А тут на нее все семь нянек свалились. И проку от них, как в пословице, никакого.

Сольный номер из ее генеральной уборки не получился. Явился Энди, а следом за ним Зевс.

– Милые дамы, может, лучше мы тут покрасим, а вы пока во дворе вещички разберете?

Мэй взглянула на мать и заметила, что воинственная гримаса, мгновенно сверкнувшая на ее лице, столь же мгновенно испарилась. Если Энди будет красить как следует, это, скорее всего, к лучшему. Мэй протянула ему тряпки и рулон малярной ленты:

– Сначала ленту поклей.

Пусть обижается на ее указания – ей результат важнее.

Энди забрал у нее рулон:

– Вообще-то я собирался размазать краску по стеклам, а подоконники поверх дохлых мух красить, но если ты настаиваешь – так и быть.

Терпение Мэй подходило к концу. Она уставилась ему в глаза и потянула на себя рулон.

– Я не шучу. Хочешь делать тяп-ляп – не надо. А если берешься, делай сразу на совесть.

– Мэй, он все как следует сделает, – обрезала ее Барбара, и Энди, ухмыльнувшись, забрал у нее ленту и смягчился.

– Конечно, сделаю, не беспокойся, – пообещал он и понизил голос, чтобы Барбара его не услышала. – А ты помоги пока матери с ее хламом разобраться, ладно?

Когда они вышли во двор, мать не стала возиться с тем, что туда вытащили из «Мими». Оставив барахло на Мэй, она слонялась по двору: то Патти поможет, то с каким-то вопросом сунет голову к Энди; то подойдет, то отойдет, то Эйду за собой куда-то потянет. Мэй не возражала, хотя все это казалось ей странноватым. Она вовсю пользовалась свободой, наполняя мешки для мусора. Сунула туда бумажные тарелки, предназначенные для детских праздников – они, в принципе, еще могли бы сгодиться, но только в принципе. Свобода свободой, но почему-то она нервничала. Трудно, что ли, матери чем-нибудь заняться или пойти куда-то? Может, за кофе ее послать? Хотя кофе Барбаре сейчас как раз меньше всего нужен.

В конце концов мать подошла, встала рядом и, вертя в руках пластиковую собачью голову-копилку для сбора пожертвований в пользу Гуманистического общества, тихо спросила:

– Думаешь, мы сможем выиграть?

Только не это! Зачем она спрашивает? Нет, ни о каком выигрыше и речи нет. Мэй об этом даже не помышляет. «Фрэнни» – большой ресторан. Там большое меню, а не пять одинаково вредных для здоровья блюд плюс пышки по утрам в субботу. Там бар и много персонала. Там всегда весь день открыто – не то что в «Мими», где все – и часы работы, и выбор пирогов – зависит от настроения Барбары. Конечно, известная привлекательность у «Мими» есть. Но она на любителя. В Бруклине таких любителей, может быть, и немало, а в этой глуши «Фрэнни» – это Голиаф, и у Мэй против него не библейская праща, а детская рогатка. Все, что она может, – это только привести «Мими» в порядок, показать перед камерой самые выигрышные стороны и укрепить свой собственный бренд. Но думает ли она, что «Мими» может выиграть в «Кулинарных войнах»? Нет, не думает.

Мэй попыталась вывернуться:

– Мама, я не знаю.

Если Барбара на ее предложения соглашается в надежде победить, не надо нарушать это равновесие. Но и лишних надежд она подавать матери тоже не хочет – слишком горьким будет разочарование.

– Я и не знала, что ты хочешь выиграть.

– А как иначе? Конечно, хочу. Зачем бы еще я в это ввязалась? Сто тысяч долларов на дороге не валяются. Что ты думаешь, я готова поднести их Погочиелло на блюдечке с голубой каемочкой? Им вообще деньги не нужны: ни сейчас, ни раньше. А нам, Мэй, их до зарезу не хватает. – Барбара пристально посмотрела на Мэй. – До зарезу.

– Мам, раз ты участвуешь в «Кулинарных войнах», это привлечет к нам новых клиентов. Понимаешь, даже просто участие – это уже победа.

– Мне, Мэй, такая победа не нужна. Все твои генеральные уборки и покраски – это только ради настоящей победы. Кормим мы лучше – это каждый дурак знает. У них половина меню – полуфабрикаты из морозильника. Я возле них авторефрижератор Sysco все время вижу. А теперь с твоей помощью «Мими» и выглядеть будет как положено. Мы должны выиграть. Я тебе говорю: должны.

Выходит, мать свои сомнения отбросила и на их дискуссии поставила точку. Мэй заколебалась. Вдруг у них все же получится? Вчера вечером она видела здесь целые семьи, которые ходили в «Мими» из поколения в поколение, а теперь пришли отдать за них свой голос в «Кулинарных войнах». Тот бейсбольный свитшот, который Барбара до сих пор носит, ей школьная бейсбольная команда подарила. Мать на их благотворительный обед столько всего наготовила – столы ломились. Вот они ее и отблагодарили. А готовила-то она для них не потому, что ее любимчик Гас в команде играет. Она это для всех школьных команд в городе каждый год делает. Во «Фрэнни» лоску больше – кто спорит? Но в «Мими» – очарование. Кабы только она могла заставить судей его увидеть. Правда, судьям стопроцентно не понравится, если их там морожеными полуфабрикатами накормят.

И все-таки, как бы она ни старалась, подыскать убедительное подтверждение материнским надеждам у нее получалось плохо.

– Мам, я не знаю, – выдавила она из себя. – Я здесь. Что могу, я все сделаю.

Непохоже, чтоб Барбара этим удовлетворилась, и Мэй поняла, что ее слова прозвучали по меньшей мере неубедительно.


– Честное слово, – добавила она и расправила плечи.

Улыбнувшись через силу, она увидела за спиной Барбары Патти с цветочным горшком в руках. Рядом с Патти стояла Эйда, которой не терпелось похвастаться творением Патти, точно это она сама цветы посадила. Солнце светит, на небе ни облачка, и Патти, истинный Микеланджело в области садоводства, ухитрилась из самой скромной рассады создать настоящий шедевр. Прятать таких творцов по ангарам дешевых магазинов – настоящее преступление.

Это, конечно, капля в море, но Мэй вдруг по-настоящему просияла. В любом случае здорово, что Барбара на все это благоустройство согласилась. Они приведут «Мими» в порядок, а там будь что будет.

– Мэй, это только начало! – радовалась Патти. – Подожди, я еще вдоль ограды столько всего посажу!

– С ума сойти, как у тебя красиво получается! – Мэй готова была ее расцеловать. – Мам, мы все-все сделаем, что только можем. Ведь в этом самое главное!

– Самое главное – победить, – возразила Барбара, но, по крайней мере, теперь она тоже улыбалась.

– Если так, может, и ты делом займешься? – Мэй порылась в коробке с инструментами. – Вот, держи, – она протянула матери скребок. – Забор надо от старой краски очистить.

За один день всех чудес не сотворить даже Мэй. Но к тому времени, как их ремонтно-очистительная команда похвасталась друг перед другом своими достижениями и созрела для заслуженного душа перед прибытием «Кулинарных войн» и вечерних посетителей, перемена, произошедшая в «Мими», была очевидна. Кое-что, к примеру, очистку шелушащейся краски у входа, Мэй оставила на потом. Вернее, на завтра. Решила, что поставит будильник, поднимется до рассвета и займется этим пораньше, пока все еще будут спать. Но это, пожалуй, единственная оставшаяся проблема, и с прошлого вечера с «Мими» произошло воистину волшебное преображение. Вернувшись в ресторанчик к открытию в полной боевой готовности, Мэй была очень собой горда. Она вдруг поняла, что за целый день нигде не написала ни одного поста о своих успехах, не сделала ни одной фотографии «до и после», ни одного селфи в старательно испачканных садовых перчатках рядом с цветочными вазонами. Боже! Сколько же возможностей она упустила! Она с головой ушла в работу и так была уверена в каждом своем следующем шаге, что ни разу не остановилась справиться, что думает о ней мировая общественность.

О черт! Она же собиралась запечатлевать каждый шаг. Надо срочно наверстать упущенное. Мэй вошла в «Мими». На свежепокрашенный и, по счастью, успевший высохнуть красный прилавок положила ярко заигравшую на нем стопку простых белых тарелок и салфеток и сфотографировала все это сначала сверху, потом сбоку. Встала на колени – лучший ракурс, когда камера телефона вровень с верхней тарелкой, – и чуть не подпрыгнула от голоса Энди:

– Что ты тут делаешь? Гламур бумажных тарелок снимаешь?

Смутившись, но не оторвавшись от экрана, Мэй пощелкала камерой и только тогда убрала все обратно под прилавок.

– В сети выложу. Надо же народ заинтриговать. Пусть приходят посмотрят. Надо было бы весь день этим заниматься.

Энди засмеялся:

– Кеннет с Патриком и так про это во все колокола звонят. У нас сегодня столпотворение будет, дай бог справиться. Надеюсь, ты тоже постаралась на славу.

Он весь день откровенно подкалывает ее за многолетнее отсутствие, но Мэй это почему-то не беспокоит. Она уверенно встала рядом с ним у большой плиты, где они договорились работать вместе в начале вечера. Он уже около часа разделывал здесь цыплят, резал и шинковал салат, месил тесто, и теперь она с детства знакомым движением проверила каждую конфорку. С тех пор как она управлялась в «Мими» на кухне, прошло много лет, но жарить здесь цыплят было для нее все равно что ездить на велосипеде – разучиться невозможно. Как и для всех женщин ее семьи, эта кухня была для нее родным домом. Все здесь напоминало о прошлом: чугунные сковородки, прокаленные чуть ли не со времен основательницы Мими, ее рецепт, отпечатавшийся у Мэй в мозгу с раннего детства и записанный рукой Мими на пожелтевшем листе, заправленном в рамку и всегда висящем на стене над разделочным прилавком. Эта кухня вошла Мэй в плоть и кровь.

– Ну, я-то всегда стараюсь на славу, – парировала она.

Энди смерил ее взглядом. Мэй не опустила глаз. У нее имелись свои подозрения про то, как этот, безусловно, умный, высококлассный повар попал в забегаловку ее матери. Как приехала, она сразу почувствовала, что он видит в ней легковесную вертихвостку, но особого значения этому не придала – так даже удобней: всегда легче манипулировать тем, кто тебя недооценивает. Но спускать ему в сегодняшние планы Мэй не входило.

– К тому же тебе без меня сегодня не обойтись, – она улыбнулась. – А высший пилотаж мы оба хотим показать.

Мэй еще не договорила, когда в кухню вошла Барбара: в чистых брюках и в кофточке с короткими рукавами. Без своего обычного объемистого фартука она выглядела необычно хрупкой.

– Высший пилотаж, – повторила она во весь голос.

Мэй и Энди вздрогнули.

– Что вы на меня смотрите? В этом весь смысл. Любой ценой высший пилотаж показать.

Барбара сняла с крючка на стене фартук и, заворачиваясь в него, тихонько повторяла:

– Любой ценой, любой ценой.

Энди и Мэй снова встретились взглядами, на этот раз удивленными. Видимо, решимость Барбары озадачивала не только ее дочь. Но обсуждать это было недосуг. Посетители хлынули потоком, и Анжелика уже выкрикивала им заказы. Вечер начался.

Мэй тщательно обдумала распорядок, чтобы выгадать себе побольше времени перед камерой. Появившейся через час Сабрине именно она объяснила устройство кухни, рассказала, что, как и когда они жарят, что делают теперь по-новому, а что сохраняют из поколения в поколение. Оставив Энди у плиты, завела оператора за прилавок – пусть покажут, каким видят полный обеденный зал те, кто здесь работает. Навела камеру на старые фотографии, рассказала об их истории. Показать Барбару было необходимо, и, дав матери добавить пару слов, помогла ей вовремя уйти в тень.

В «Мими» яблоку негде было упасть. Пришли и свои, меринакские, и из округи народ приехал. Но после разговора с Кеннетом и получаса на Фейсбуке Мэй к этому была готова.

– Рада снова с тобой встретиться, – тепло приветствовала Мэй одного из своих одноклассников, не смутившись перемены пола. Вот это да! Когда-то учившая их с Амандой в католической воскресной школе Кристал Кеннеди энергично обняла Джулию и тут же заказала три порции пирога с шоколадным кремом. Готовность Меринака принять превращение Джефа в Джулию вселяло надежду в будущее человечества.

– Ты совсем не изменился, – проворковала она другому старому знакомцу, оставив без внимания седые волосы и за два десятка лет задубевшее под солнцем лицо.

Подошли Кеннет и Патрик. Отщипывая корочки со специально для него поджаренных Барбарой куриных ножек, Кеннет облокотился на прилавок, и Мэй показалось, что она никогда не уезжала из Меринака. Ее жизнь по-прежнему неразрывно связана с этим городком.





* * *


Вечер прошел с триумфом. Когда внимание Сабрины переместилось во «Фрэнни», Мэй, которой больше не надо было работать на камеру, сменила у плиты Энди. Барбара посылала ей заказ за заказом, а она тарелку за тарелкой подталкивала на раздачу. Окруженная знакомыми звуками и пряными запахами, она совсем потеряла счет времени. На сковородке шкворчала курица, в котле булькала в масле наструганная картошка. Зорко наблюдая за плитой, Мэй ловила мгновения, когда цвет и запах подскажут ей «пора встряхнуть» или «сейчас же переворачивай». Она без остатка отдалась во власть выкрикивающего заказы голоса матери и ритма, заданного кухней «Мими». Ей не хватало только Аманды на другой стороне окошка раздачи рядом с Барбарой. Мэй стряхнула масло с последнего в этот вечер куска курицы и поняла, что счастлива.

– Ну что, почувствовала себя дома? – спросил Энди. Она не ожидала, что он все еще на кухне. Мэй вытащила полотенце из-под завязки фартука, вытерла им лицо и только потом ответила:

– Ты еще в раздевалке средней школы болтался, а я уже здесь курицу жарила. Эта кухня – моя кулинарная школа.

– Не знаю, не знаю. Удастся ли тебе прозрачный бульон, это еще посмотреть надо. Но с курицей ты управляешься ловко. Я и сам поем. Я сегодня последний клиент. Ты-то тоже небось голодная? – Он протянул ей тарелку.