Крылья

Одновременно с этим еще две вещи поразили меня: его предплечья были широкими и твердыми, словно все время с момента пропажи Феликс безвылазно проторчал в спортзале и ел анаболики горстями. И второе: он не сопротивлялся моим попыткам отыскать улики на его руках. Он протянул мне обе руки, пока я нервно разглядывала их со всех сторон. Он не боялся, что я могу что-то найти.

Я выпустила его ладони и трясущимися руками начала расстегивать его рубашку. Было плевать, как это выглядит со стороны и что он может подумать. «Два шрама от падения с мотоцикла, два шрама…» – бубнила я про себя. Но их тоже не было! Я нахмурилась, пытаясь восстановить в памяти местоположение каких-нибудь других «особых примет»: родинок или рубцов, разглядывала его лицо, руки, шею. Но никаких отметин на его теле не оказалось. Никаких! Он был спокоен и снисходительно позволял мне разглядывать его, словно я была ручной мартышкой или какой-нибудь недалекой туземкой, которая впервые увидела его, белого человека, и желала убедиться, что он так же реален, как и она сама..

– Этого не может быть, – прошептала я. – Это какой-то трюк. Ты словно пытаешься убедить меня в том, что я сумасшедшая? Что я не в состоянии идентифицировать голос и внешность человека, с которым несколько лет прожила в одном доме?!

– Скорее да, чем нет, это очевидно, – терпеливо ответил он. Как будто разговаривал с упрямым ребенком, пытающимся доказать какую-то откровенную глупость. – У меня нет оснований воспринимать всерьез особу, которая полчаса назад прыгнула под колеса моей машины и в дополнение ко всему этому неслабо ударилась головой об асфальт.

– Не может быть, – повторила я, пропустив его колкости мимо ушей.

Меня вдруг посетила мысль о двойниках, о потерянных братьях-близнецах и прочих маловероятных розыгрышах судьбы. Человек, сидящий передо мной, несмотря на потрясающее внешнее сходство, и впрямь был мало похож на Феликса. Феликс был глуп, груб, болтлив и бестактен, а этот… Каждое слово – как кусок свинца, взгляд вызывает желание спрятаться, а эта молниеносная реакция… Я все еще помнила, как отлетела от машины на три метра, получив неслабый тычок в спину. А что если я и в самом деле обозналась? В последнее время у меня было предостаточно поводов считать себя сумасшедшей, не так ли?

Моя уверенность в том, что это Феликс, стала таять. И на этот раз мне не удалось сдержаться: я уронила голову, глотая слезы. «О, Господи, дай мне сил взять себя в руки и выйти из машины этого лже-Феликса с как можно более спокойным лицом…» – взмолилась я, и тут Феликс снова заговорил.

– Мне жаль, – сказал он и привлек меня к себе! Белый человек сочувствующе обнимал жалкую рыдающую туземку, оплакивающую какое-то только ей понятное горе. Великодушный незнакомец успокаивал странную девчонку, совершенно случайно оказавшуюся в его машине.

Я притихла от неожиданности, уткнувшись лбом в его плечо.

Нет, это не Феликс. Тому не были знакомы ни жалость, ни сопереживание. Он никогда не проявлял никаких эмоций в отношении близких. Выказать сожаление, ободрить – такие функции не были прописаны в его внутренней «программе». Криво усмехнуться, скорчить лицо грустного клоуна – вот, пожалуй, и все, на что он был способен. А этот «новый» Феликс – утешал меня!

Во мне всколыхнулись странные противоречивые чувства, как… как в тот день, когда мое отвращение к Феликсу ненадолго поугасло.

Он тогда лежал пластом после очередного ночного приключения: нарвался на драку в каком-то клубе, приполз домой еле живой. Как же я его жалела… я сидела и ревела над ним, обнимая его за перебинтованную шею и голову. Ему тогда сломали нос и основательно раскроили кожу на голове, до самой кости, от середины затылка до уха…

Боже праведный!

И тут мои глаза широко раскрылись. Шрам на затылке! Я совсем-совсем-совсем забыла о нем! А что если… Раз сходить с ума – то сходить до конца. «Пугать людей – так пугать!» – решительно добавил мой внутренний циник.

Я крепче прижалась к этому почти-Феликсу, обняла за шею правой рукой (он заметно напрягся), а левую – запустила в его волосы.

Сердце ударилось о ребра, головная боль утроила силу. Под моими пальцами, надежно укрытый от посторонних глаз темными прядями, в том самом месте, где я и ожидала его найти, – выгнулся серп длинного выпуклого шрама.

Он дернулся, он отпрянул, он резко схватил меня за запястье, выдергивая мои пальцы из своих волос, пытаясь стряхнуть с себя мои назойливые руки.

– Ты солгал! Ты солгал мне! Лжец, ублюдок, сукин сын! – зашипела я, выдирая свои запястья из его сжатых пальцев и страшно сожалея о своем хрупком телосложении. – Ты не человек, Феликс! В тебе нет ничего человеческого! Если слезы матери, оплакивающей тебя, заботят тебя не больше, чем капли грязи, брызгающие на ботинки!

Я выкрикивала ругательства и так громко, что закладывало уши. А потом перед глазами заплясали разноцветные мухи. «Боже, только не сейчас, только не сейчас! – взмолилась я. – Он должен узнать, как сильно я его ненавижу!» я собрала остатки покидающих меня сил и выбросила вперед руку, сжатую в кулак.

Честно говоря, мне не приходилось драться, но однажды Алька затащила меня на двухмесячные курсы по самообороне, где тщедушные барышни учились раздавать апперкоты под руководством отставного десантника. Дай бог ему здоровья, ибо Феликс не успел отклониться! Удар оказался воплощением моих самых смелых ожиданий: точное попадание в переносицу и такой силы, что его голова откинулась назад. Мои пальцы обожгла резкая боль, и я начала стремительно проваливаться в темноту. «Если твой нос когда-нибудь бил сломан, Почти-Феликс (а он был сломан!), то сейчас тебе придется несладко…» Я еще ни разу не теряла сознания с более восхитительной мыслью.





* * *


Я сидела на корточках, подпирая спиной растущее у обочины дерево. В теле Иды. Алька хлопала по карманам в поисках сигарет.

– Да, я тоже думаю, надо все рассказать ее родителям. Лика сама не своя. Просто какая-то ходячая катастрофа, – буркнула Алька.

– Нет-нет-нет! Не вздумай!

«Предательница!»

– Две минуты назад ты сама предложила мне эту идею!

«Две предательницы!»

– Она никогда нас не простит, вот увидишь! – рявкнула я.

– Кто? Вернер не простит? Да она как Иисус в юбке – простит, потом догонит и еще раз простит.

Я не смогла сдержать смешок.

– Ты ее плохо знаешь. Она – темная лошадка, – пафосно сказала я.

Алька подкурила сигарету и нервно затянулась.

– Я не слезу сегодня с этой темной лошадки, пока она мне не расскажет, чем ей не угодил этот бородатый. Кстати, он мне кого-то до ужаса напоминает… Как будто я уже слышала этот голос.

«Ох, Альхен, лучше бы тебе и не вспоминать».

Я перевела взгляд на большой тонированный внедорожник, в котором сейчас лежало мое тело и в котором бедняжка Феликс сейчас наверняка корчился от боли, и меня снова начали душить слезы. Слезы бессилия, обиды и ярости. Подумать только, я только что сидела в этой чертовой машине рядом с человеком, о возвращении которого молилась все эти дни. А он, несмотря на то что сидел на расстоянии вытянутой руки, – продолжал оставаться бесконечно далеким и безвозвратно потерянным. Он не желал быть найденным. Он не хотел быть узнанным. Он был жив только для себя, но мертв для всех нас..


Что ж, да будет так. Дело за малым: решить, как жить с этим дальше. Я понимала, что не смогу рассказать Анне об этой встрече. Неизвестность, дарящая надежду, всегда милосердней убийственной истины. Я не знала, прощу ли себя за это, но была убеждена, что пропавший без вести сын будет для Анны гораздо меньшей болью, чем сын сбежавший, презирающий, отрекшийся. Хватит с нее потрясений. Как только приду в себя – в самом прямом смысле, – побегу отсюда сломя голову, и пропади он пропадом, блудный сын, пропади он пропадом!

Мои горькие размышления были оборваны притормозившей у обочины машиной такси. Одновременно с этим дверь внедорожника распахнулась, и Феликс выскочил из машины. Какая прелесть – нос разбит, рубашка залита кровью! Как же это ты умудрился, дорогой? Он открыл дверь и одним рывком поднял с переднего сиденья мое безжизненное тело.

Мы с Алькой вскочили на ноги. Блондинка с равнодушным видом направилась к своей машине.

– Что с ней? Что случилось? Куда вы… – запаниковала Алька, подбегая к Феликсу.

– У нее снова обморок. Ей не помешало бы обследование, но дальше вы поедете сами. Я вызвал такси.

Прекрасная идея, Феликс, пожалуй, лучшая за этот вечер. Верни себе статус без вести пропавшего. На этот раз навсегда.

Алька придержала дверь такси, и Феликс уложил мое тело на заднее сиденье. Я забралась в машину и обняла свое тело за плечи. Очень хотелось реветь, но было жаль Идиных старательно накрашенных ресниц.

Алька что-то сказала Феликсу, должно быть, слова благодарности. Он сухо кивнул и скрылся в машине, где уже сидела, барабаня пальцами по баранке, его малолетняя спутница. Мгновение спустя все двери захлопнулись и две машины тронулись в разные стороны.





* * *


Минут через десять меня наконец перебросило обратно. Ида была возмущена тем, что задремала в самый неподходящий миг. Алька пыталась задавать мне какие-то вопросы относительно того, о чем мне так приспичило поговорить с незнакомцем и что, собственно, произошло в машине, но я только трясла головой и несла всякую чепуху, ссылаясь на ужасную резь в висках. Никто ни за что не должен узнать о том, кого мне преподнес этот город в коробочке с золотой ленточкой! Ни одна живая душа! Если это долетит до ушей Анны, она сойдет с ума.

Таксист подбросил нас до ближайшего травмпункта, где я получила свой рентген, пластырь и укол обезболивающего. К счастью, все кости были целы.

Мои попытки спихнуть Альку с Идой в соблазны ночного города с треском провалились, и мы все вернулись домой еще до полуночи. Таня ворковала над нами, как голубка, сварила какао и включила «Теорию большого взрыва» на телеке, чтоб нас всех немного отпустило. «Лика чуть не угодила под машину», – кратко объяснила Алька, и я была ей страшно благодарна за то, что она не стала выкладывать Тане подробности.

Потом мы погасили свет и улеглись на одной кровати, закутавшись каждая в свое одеялко – три окуклившиеся гусеницы в спичечном коробке. Ида сопела мне в правое ухо, Алька – в левое.

– Лика, что с тобой случилось возле книжного магазина? Ты была такая… странная. Куда ты побежала? – спросила Ида.

– Не знаю, как объяснить… – Я минуту подумала, обняв обеими руками мягкую, пахнущую лавандой подушку. – Так, наверно, птицы летят осенью на юг: без мыслей и причин, просто чувствуют, что нужно лететь, а иначе замерзнешь насмерть…

– Это, конечно, все занимательно, но ты чуть не угодила под машину, ты хоть поняла это? – сердито встряла в разговор Алька.

– Алька…

– Нет, правда! Что мне делать в следующий раз, если тебя снова кто-то потянет за ниточку?

– Не знаю. Просто нокаутируй меня, наверно.

– Я так и сделаю. И я не шучу, – привстала на локте Алька.

– Я тоже. В следующий раз ударь меня хорошенько. Только не в нос. Мне нравится мой красивый нос.

– Мне он тоже нравится, дуреха. Я ударю тебя в глаз.

– Только не сильно.

– Окей.





* * *


За завтраком страшилки вчерашнего дня начали потихоньку меркнуть. Выбросить из головы Феликса оказалось непосильной задачей, но ради подруг я старалась хотя бы внешне быть нормальной: мы давились булками, пили чай, шутили, у меня неплохо получалось, за исключением тех моментов, когда я непроизвольно сжимала под столом руку в кулак, а омлет пилила ножом гораздо более яростно, чем он того заслуживал.

Новый день охладил мозги и позволил мне по-новому взглянуть на ситуацию с Феликсом. Нервное потрясение и эмоции оказали мне медвежью услугу. Вчера высказать ему все, что я о нем думаю, надавать ему оплеух и вытолкать из своей жизни казалось самой лучшей и справедливой затеей. Но будь у меня второй шанс, я бы поступила иначе. Я бы умоляла его вернуться домой, хотя бы ненадолго – пусть бы сказал матери пару добрых слов. А потом пускай бы проваливал на все четыре стороны!

Но теперь было поздно мечтать об этом. Я сама выпустила Феликса из рук.

Остаток дня мы болтались по городу, фотографировались на фоне соборов и пытались наполнить голову хоть какими-то приятными воспоминаниями об этой поездке. И, надо сказать, к вечеру эта задача была успешно выполнена: на перрон мы притопали румяные, веселые, полные впечатлений и вареников из «Пузатой хаты».

Подали наш поезд. Ну вот и все. Еще чуть-чуть – и столица с ее пугающими приключениями канет в прошлое. Еще каких-то двенадцать часов, и я снова буду топтать ногами дорожки родного Симферополя, сидеть за своей партой, учить немецкий… И все будет как прежде.

Как будто ничего и не было.

Проводники медленно открывали двери вагонов, расправляли складные ступеньки.