Крылья

Конечно, это он. Только сгущающиеся сумерки и мое потрясение помешали мне узнать его раньше. Но какие-то крохотные звоночки в подсознании дрогнули сразу же, как только он заговорил. Сразу же, как только я увидела его… Ох, мерзавец!

– Ба, какие лица! Давненько не виделись, а, братан? – процедила я сквозь зубы.

И вот тогда его выдержка дала трещину: он занервничал. Нож в моей руке, которым я угрожала ему, испугал его не сильнее, чем палочка от мороженого. Но тот факт, что я узнала его, заставил его напрячься. Он явно был раздосадован тем, что обнаружил себя. Крайне раздосадован и зол.

Но что его злость в сравнении с моей. Мой сорт злости вырос на таких обильных слезах и разросся до такого невообразимого размера, что ствола вполне хватит на то, чтобы выпилить для тебя крест, Феликс. И приколотить тебя к нему, подонок. Какое счастье, что моя душа выбрала себе в качестве временного пристанища тело уличного головореза, а не какой-нибудь немощной старушки. Феликс не умел драться, я знала это. После своих ночных похождений он не единожды приползал домой с разбитой головой, без денег и телефона.

Я рванула к нему. Сухое, жесткое, сбитое тело слушалось меня идеально, оно несомненно знало, что такое драка. Я была уверена, что Феликс даже увернуться не сможет, не говоря уже о достойном отпоре. Но моя рука не успела коснуться его лица. Он перехватил ее, вывернул запястье – и я, едва поняв, что произошло, получила тычок в спину, отлетела от машины и растянулась на тротуаре.

Феликс захлопнул за собой дверь, и машина тут же рванула с места. Я ринулась следом, разъяренная этим неожиданным отпором и обрадованная тем, что мне попалось тело, которое было в состоянии драться, преследовать и бороться. Мои собственные ноги не умели бегать так быстро, так что впечатления были примерно такие же, как если бы я пересела с пони на машину стритрейсера.

Расстояние между мной и машиной неумолимо увеличивалось, пока она не притормозила на светофоре. Я бросилась вперед на максимуме своих физических возможностей. Красный горел очень долго, но я все равно не успела их догнать: сначала перед глазами поплыла золотистая пыль, потом зрение стало туннельным, а когда несущие меня ноги подкосились и тело рухнуло на землю, – меня в нем уже не было.





* * *


Облегчение, накатившее на меня, было сродни тому, какое испытываешь, вернувшись после долгого путешествия в родную квартиру. Ах, не хватало разве что чашечки чая и пары шерстяных носков…

Я резко села и обернулась, вглядываясь в темноту. Тело, которое несколько секунд назад покорно выполняло все мои команды, лежало на тротуаре. Ох, бедняга… «Начинаешь использовать парней, Вернер, да еще таким жестоким образом?» – подал голос мой внутренний циник. Потом пацан медленно поднялся, ошарашенно оглядывая разорванную майку и штаны, развернулся и зашагал в противоположную сторону…

– Лика? – Ида заглянула мне в лицо и затрясла за плечи.

И только тогда я заметила, как жутко раскалывается голова и пульсируют от боли ободранные ладони и щека. Ох, как больно.

– Пришла в себя! – объявила Алька.

Феликс даже не обернулся.

– Как ты? Ты что-нибудь помнишь? Ты даже не представляешь, как напугала всех, – Ида прикладывала платок к моей разбитой скуле и старательно поправляла волосы.

– Я в порядке, – холодно ответила я. – И я все помню.

– Лика, мы едем в больницу… – начала Алька.

– Я не хочу в больницу. Я в норме, – отрезала я.

Девчонка за рулем посмотрела на меня в зеркало, презрительно сощурив глаза.

– Я бы на твоем месте не отказывалась, – подала голос она.

– Лика, прошу тебя, – зашептала Алька.

Я пропустила все это мимо ушей и, сжав челюсти, уставилась на Феликса. Да, я не сразу узнала его: он очень изменился, слегка отрастил волосы и бороду, одет теперь прилично, как… взрослый. Но он! Он не мог не узнать меня! Едва ли я разительно изменилась за этот год. Разве что подросла на сантиметр и прибавила в объеме груди, ха! Альку с Идой он наверняка узнал тоже. Однако предпочитает вести себя, будто видит нас впервые! Хочет подбросить меня до больницы, и поминай как звали!

Я снова сжала кулаки.

– Пока тебя не было, столько всего случилось. На нас чуть не напал какой-то псих, – зашептала Ида.

– Ничего себе! – изумилась я, не сводя взгляда с Феликса. – Чем же вы успели ему насолить? Отказались покатать на своей чудной машинке?

Ситуация до смешного напоминала какой-то паршивый ужастик: человек убегает от монстра, прячется в доме и совершенно не догадывается о том, что стоит ему закрыть дверь и обернуться – и он тут же столкнется с этим монстром лицом к лицу. Потому что стен для этого монстра нет.

– Если бы не он, – Алька кивнула на Феликса, – то даже не знаю, что б с нами было… Тот придурок и впрямь был какой-то взвинченный.

Я посмотрела на Альку. Она не узнает его. Как и Ида. Впрочем, они не так часто видели его и сейчас были слишком взволнованны, чтобы повнимательней присмотреться к этому…

– Офигеть! Супермен, да и только! – я не смогла сдержать нервный смешок. Алька и Ида испуганно уставились на меня. Я нагнулась поближе к блондинке.

– А вас хочу поблагодарить за то, что не наехали на меня! – с издевкой заявила я. – А то моя мамочка ужас бы как расстроилась. Наверно, почти так же, как в тот раз, когда пропал ее единственный сынок. Хотите послушать эту историю? Если, конечно, вы ее еще не слышали.

– Лика, что с тобой? – тряхнула меня Ида.

И тут Феликс наконец проснулся. Я ожидала от него какой угодно реакции, но только не такой. Он ответил, не оборачиваясь, совершенно спокойным и безучастным голосом:

– Спутанное сознание. Возможно, последствие травмы.

Я вздрогнула, как от пощечины:

– Хватит! Остановите машину!


– Лика, они хотят тебе помочь! – заговорила Алька. – Тебе нужна помощь, правда, послушай меня!

– ОСТАНОВИТЕ МАШИНУ!

Блондинка резко затормозила у обочины.

– А теперь все из машины вон! – завопила я, едва веря тому, что говорю.

Девчонка рассмеялась:

– Это что, угон?

Снова это ее угрожающее спокойствие. В ее поведении не было ничего детского. Так ведут себя только люди, которые переломали в драках не один десяток костей. Причем не своих. Феликс наконец обернулся и вперил в меня свои таинственные, как сумерки, глаза. Я вжалась в сиденье от страха, но моя безудержная злость не позволяла мне дать задний ход.

– Мне нужно поговорить с ним, – я ткнула пальцем в Феликса. – Наедине.

– Расскажи это кому угодно, только не мне, поняла? – металлическим голосом произнесла девочка. Я спиной ощутила опасность, исходящую от этого ребенка, как исходит жар от распахнутой духовки. Ей-богу, мне бы не хотелось встретиться с ней в темном переулке. И это ощущение было очевидным и абсурдным одновременно.

Но отступать было некуда.

– Или я поговорю с ним – здесь, сейчас, наедине – и потом езжайте на все четыре стороны. Или меня придется вытаскивать отсюда силой, отпиливая от сиденья по кускам.

– О, восхитительная идея! – зашипела девочка.

Феликс повернулся к спутнице:

– Это не займет много времени.

Блондинка изумленно хлопнула ресницами и открыла от возмущения рот.

– Ты слишком много с ними возишься! – наконец выдавила она, тщательно подбирая слова, и выскользнула из машины, со всей дури хлопнув дверью. Альке с Идой повторять не пришлось: они быстро вылезли и отошли от машины.

Казалось, этот вечер не закончится никогда.





* * *


Я перебралась на водительское место: поближе к Феликсу, чтобы не лишить себя удовольствия увидеть каждую эмоцию, каждое движение его мимики, когда я расскажу ему, какой же он негодяй…

– Теперь ты можешь перестать притворяться, что видишь меня первый раз в жизни. Фе-ликс, – сказала я, разрезая его имя на слоги.

Его лицо было непроницаемо, как гладь темного озера, таящего в себе неведомых монстров. Ах, как мне хотелось вытянуть за жабры парочку этих тварей, увидеть извивающийся кольцами испуг, клацающую зубами ярость… Но гладь оставалась спокойной, как будто ему нечего было скрывать, как будто ему нечего было бояться! Разве что на долю секунды его глаза напряженно вспыхнули, дрогнула бровь, или… или мне показалось?

– Не знаешь, с чего начать? Я помогу! Твоя мать – за что ты с ней так? Когда ты исчез, она едва пережила это! Каждый раз, когда о тебе заходит речь, она начинает плакать. Наверно, плачет и сейчас – ночи даются ей особенно тяжело, если без снотворного. Пока ты здесь катаешься на этой своей чертовой BMW и кадришь блондинок!

Только страх, что меня снова может «выбросить», не позволил мне разреветься в голос, хотя глаза нестерпимо жгло.

– Такому поступку может быть только одно веское оправдание – смерть. Мы с Анной уже почти научились не думать о том, что останки тебя, скорей всего, лежат где-нибудь в канаве или лесополосе. Но ты не мертв, Феликс, очень даже не мертв. Оказывается, ты жив, непростительно и оскорбительно жив!

Я подняла на него глаза, рассчитывая, что мне перепадет хоть подобие какого-то раскаяния или сожаления, но его лицо по-прежнему было равнодушным и отстраненным. И еще более равнодушными и отстраненными были его слова – слова, которые он наконец соизволил произнести:

– Я не тот человек, за которого ты меня приняла, – сказал он. – Ты ошиблась.

Я потеряла дар речи.





* * *


Я знала, что это уловка, это попытка сбить меня со следа, жалкий дешевый трюк. Пусть лепечет что угодно, сейчас я ткну его носом в кое-что и тогда послушаю, что он мне запоет!

Прежде чем он понял, что я собираюсь сделать, я схватила его левую руку и вздернула рукав его рубашки выше локтя, обнажая загорелое предплечье. Прошлым летом, незадолго до исчезновения, Феликс наколол на руке ряд китайских иероглифов. Он так и не смог объяснить мне, что они означают, но ходил страшно счастливый, чуть ли не из штанов выпрыгивал. Наверно, ткнул пальцем в первую попавшуюся картинку в каталоге татуировщика, балбес.

– В чем прикол, если ты не знаешь значения? – помню, недоумевала я. – А что если они означают «жареная курица»? Или «я пукаю от молока». Встретишь какого-нибудь китайца, вот смеху будет.

– Скорее они означают «завали хлеборезку», – отвечал Феликс.

Я была уверена, что обнаружу эти иероглифы на руке, поэтому мои глаза полезли на лоб, когда их там не оказалось. «Неужели я перепутала руку?» – запаниковала я и схватилась за другую. Но и эта рука была чиста. Ни намека на то, что когда-то здесь был целый ряд черных закорючек.