Кровь данов

– Уж коль писать – так про все, – тяжело вздохнул наставник. – Гимтар ядом весь стол закапает, читая. А про покушение – понюхаю я еще чуток…

– Что ты сделаешь? – не понял я.

– Понюхаю, – повторил Остах. – Есть кое-какие люди… Поспрашиваю, послушаю. Потом покумекаем.

– Будь осторожен, дядька Остах, – попросил я и дотронулся до предплечья наставника. – Меня без тебя здесь схарчат – даже костей не оставят.

– Я всегда осторожен, Оли. – Остах накрыл детскую ладошку грубой ладонью и потрепал меня по голове.

Садовая дорожка, выложенная по краям белым камнем, упиралась в большой розовый куст и раздваивалась. Остах вдруг остановился, словно сбился с пути. А потом решительно повернул вправо.

– Ты куда? – крикнул я. – Мы же там живем, – и я махнул налево.

– В архив зайдем. Раз про статус гостя речь зашла… Будем ковать железо, пока горячо. Кто этих наместников знает – что еще учудят.

Остах как будто сам себя уговаривал. Словно не хотел идти, да и решительность его выглядела какой-то… напускной, что ли? И чем ближе мы приближались к высокому державному зданию, тем сильнее шаги Остаха замедлялись. Та часть здания, к которой мы подходили, до самой кровли была затянута зеленой сетью девичьего винограда. Только у окон его аккуратно подрезали, ограничивая буйный рост.

– Это здание архива. Оно всей махиной к площади развернуто. И вход для посетителей – тоже там. А здесь, в саду – крылечко и вход в библиотеку, – пояснил мне наставник. – Вот это, – Остах ткнул в приметную башенку, прилепившуюся сверху, – Голубиная башня… Но мы идем в библиотеку.

– Зачем? – удивился я. – Учебный год еще не начался… Нам же в архив надо?

– Есть тут один человек, – признался Остах. – Поможет, все сделает. Если он жив еще… – добавил Остах, поднимаясь по деревянному крыльцу.

Он потоптался перед дверью. Вытер ноги. Поднял руку и опустил, не решаясь. Да что происходит с моим несгибаемым суровым мастером ножевого боя? Наконец наставник рывком открыл дверь. Где-то в глубине сиротливо брякнул колокольчик.

Я шагнул вслед за Остахом. Миновал узкую темную прихожую и вошел в просторный зал. Сводчатые высокие потолки – метров пять-шесть, не меньше. Весь центр занят широкими длинными столами с лавками. Вдоль стен, во всю высоту – полки с книгами и свитками, какие-то картины, чучела животных, пара длинных лесенок. Одна из стен – с узкими стрельчатыми окнами, сквозь которые широкими потоками льется солнечный свет. Откуда-то из-за стеллажей показалась фигура в белом. Высокий сухопарый старик с зажатой в руке кисточкой из перьев шел к нам между рядами столов. Светлый хитон заляпан чернилами, глаза близоруко сощурены. На ногах мягкие войлочные тапочки.

– Что вам надо, дорогие? – крикнул он издалека. – Это библиотека, уважаемые! Учебный год еще не… – Он наконец приблизился и замолк, уставившись на меня.

Я растерянно обернулся и увидел, что Остах спрятался в тени прихожей позади. Я стоял один, вокруг кружили пылинки, и я чувствовал себя забывшим слова артистом на сцене в ослепительном свете софитов. Старик подошел совсем близко. Лицо его исказилось, брови вдруг взлетели, глаза расширились. Он подскочил ко мне и схватил за плечи, ощутимо встряхнув.

– Эндир? Пагот-шутник! Не может быть! – Он вдруг схватился за грудь и стал заваливаться набок.



Горы Дорчариан, где-то за Паграбой

Тарх

«Хорошо имперцы дороги строят, сукины дети», – подумал Тарх.

За Паграбой удобный, обустроенный Долинный тракт кончался, и начинались обычные горные дороги – неторопливые, извилистые, пыльные, ухабистые. Имперские возчики с железной рудой и земляным маслом разбили дорогу от Колодца до тракта так, что взмолились перед начальством. А те – перед Роконом. Рокон, как и отец до него, не дозволял имперцам прикасаться к дорогам. «Мы здесь хозяева и дороги – наши, хоть и плохонькие», – любил поговаривать, вслед за отцом, Рокон.

Алиас Фугг зачастил к Рокону, уговаривая того дать согласие на починку. Имперцы задумали не просто засыпать и выровнять ухабы. Они желали бесплатно построить имперский тракт по своим правилам. Они так жаждали этой дороги, что сулили Рокону немалые деньги. Сумма все росла и росла с каждой седмицей переговоров, но дан не сдавался. Тарх знал, как мало денег у Рокона. Точнее, как мало денег у дана Дорчариан – их всегда не хватало. Но принимать монеты от имперцев Рокон отказывался. А вот когда посулили небольшой надел земли в предгорьях… Съездили, посмотрели. Земля добрая – хоть под рожь, хоть под пшеницу, хоть под горох. Такая земля ценилась у горцев куда выше золота. Рокон сильно тогда переживал, даже к Матери Предков ездил, молился, совета испрашивал. Но согласился.

Пока небо над Колодцем не заволокло дымом, строители успели замостить небольшой участок. Камешек к камешку, отводы для воды, даже лучше, чем в долине! Новенький мощеный отрезок пути остался позади – Бык преодолел его за день. А сейчас Тарх на своем могучем жеребце по имени Сильный неторопливо поднимался к Колодцу по разбитой тяжелыми телегами старой дороге.

Позади, внизу, оседлав развилку и потеснив лагерь имперских дорожных строителей, расположился Рокон с Ближним кругом. Многие воины, дурачье, негодовали, что дан не повел их дальше и не дал насадить на копья пару-другую рабов. Тарх, даром что любил прикинуться добродушным недалеким увальнем, ни тем, ни другим, ни третьим не был – слишком давно шел рука об руку с Роконом. Потому нисколько не удивился, когда дан перекрыл единственную дорогу, что вела от Колодца в долину, и остановился.

Строители нового тракта сидели в своих палатках и нос боялись высунуть. Как только появился дым, вверх отправился разъезд Дорожной стражи – матерые волки, надо сказать, – но ни один не вернулся. И сейчас Тарх ехал по их следам. А кто же еще? Бояться Тарх не умел и так и не научился. Переговоры до того Тарх никогда не вел, но был уверен, что справится: Рокон не пожалел времени подробно растолковать другу, чего хочет. А пока Тарх трясся в седле, у него было предостаточно времени обдумать слова дана.

«Чем бы ни кончилась твоя поездка, Бычок, – все нам все в прибыток, – напутствовал его друг. – Главное, сам целым вернись».

Рокон настаивал, чтобы Тарх взял с собой десяток воинов, но Бык наотрез отказался. Слова, что он вез для восставших, слишком тайные, к чему лишние уши? А ведь помимо слов Тарх вез и кое-что еще. Бык поднял руку и потрогал грудь. Пергамент был на месте. К тому же голову нужно в холоде держать, чтобы не наломать дров. А в Ближнем круге все сплошь молодые да горячие. Уж лучше одному.

Всю свою юность Тарх видел, как Эндир Законник ходил по лезвию и играл с огнем. И вчера Бык увидел, как друг встал на ту же опасную темную тропу. Тогда Тарх понял, что дни беззаботных пьянок и удалой охоты на горных львов остались позади. Не раздумывая ни мига, Бык ступил на ту же темную тропу, идя за левым плечом дана, как и всегда, прикрывая в бою.

За очередным поворотом дороги показался покинутый привал. Кто-то изрядно пограбил и покуражился в оставленном лагере. Опустевшие коновязи, потухшие очаги. Кособоко стояла пара десятков каких-то драных палаток, давно покинутых. Ленивый ветерок гонял комок тряпья. Тарх спешился и прошелся по покинутой стоянке. Черепки битой посуды и разбросанный сушняк хрустели под ногами. Вдруг в придорожных кустах послышался шорох, и Тарх развернулся на звук, набросив на руку щит.

– Кто там? – крикнул он на имперском. – Выходи!

Из кустов выполз мужичок в оборванном хитоне, оцарапанный и искусанный комарьем.

– Добрый господин! – завопил бедолага, и Тарх опустил щит.

– Заткнись, – велел он мужику, и тот послушно замолчал. Бык внимательно оглядел придорожный кустарник, прислушался и лишь затем обратился к незнакомцу:

– Я спрашиваю – ты отвечаешь. Коротко. Понял?

Мужик испуганно кивнул.

– Ты один?


Мужик закивал еще усерднее.

– Чей лагерь?

– Дорожной стражи, господин.

– Кто ты и что здесь делаешь?

– Я Маурх, господин. Походный слуга при разъезде. Помочь, поднести, починить чего… Огонь на мне.

– Понятно, – остановил его Тарх. – Твои, значит, на дым пошли. А ты остался.

– Остался, как есть остался, – закивал Маурх. – Я ж походный слуга. Не воин – жалованье у меня совсем ничего и…

– Помолчи. Кто разор учинил? – и Бык обвел глазами вокруг.

– Это я еще прибрал! – всплеснул руками мужик. – Под вечер сверху заявились. Хорошо мы вовремя услышали. Мотр-лошадник и я. А сверху идут – галдят, хохочут. Не наши. Мы лошадок отвязали – и деру. Только потеряли друг друга в ночи. Недавно и вышел. Собрал, что осталось… Сижу вот…

– Понятно. Давно это было? – спросил Тарх, оседлав Сильного.

– Не знаю, – пожал плечами Маурх, глядя на свои растопыренные пальцы. Считать он, судя по всему, не умел. – Может быть, – и он вытянул перед собой пятерню.

Тарх толкнул пятками жеребца, возобновляя путь, и напоследок велел:

– Спускайся вниз. Увидишь воинов – скажешь, Тарх прислал. Приведут к дану – расскажешь все, что спросят.

– Слушаюсь, мой господин, – донеслось в спину Тарху. Вскоре разоренный лагерь Дорожной стражи остался позади.

«Значит, эта восставшая свора уже начала расползаться. Хорошо, что Рокон прикрыл долину. И плохо, если они все рассобачились – тогда и разговаривать не с кем. И не о чем. Тогда задумки Рокона не выгорят». Дан разрешил ему вести переговоры так, как Тарх сочтет нужным.

«Только не перебей там всех», – хохотнул друг.

Вскоре Тарх преодолел два опасных участка дороги, где могли быть засады, – перед тем, как ехать, он расспросил местных, из Паграбы. Последний поворот – и вот он у цели. Нависающие над головой скалы раздвинулись, окоем раздался вширь, и перед глазами предстало сухое каменистое плоскогорье, затянутое дымом.

Раньше здесь Бык никогда не был – незачем. Что он забыл в имперских землях? Тарх сплюнул коню под ноги. Вдруг он увидел, как сбоку мелькнуло что-то, и привычно наклонился, пригибаясь к Сильному. Высоко над головой прожужжала пара дротиков, звякнув о камень далеко за спиной. Жеребец уже нес седока к горе-стрелкам. Те засели на высоком валуне. Они прозевали удачный момент для нападения – и теперь пожалеют об этом.

Тарх вихрем влетел в мертвую зону для стрелков, вскочил на круп Сильного и мигом оказался на площадке, лицом к лицу с неприятелем. Один из них бросился к Тарху с поднятым над головой тесаком, но Бык, не останавливаясь, двинул ногой ему в грудь и смахнул с валуна. Второй лапал рукоять уродливого тесака, но оружие запуталось в неправильно налаженной перевязи и не вылезало из ножен. Тарх своей огромной лапищей прижал руку неприятеля к его бедру и упер острие кинжала под подбородок. Тот замер и громко сглотнул, дернув кадыком.

– Ты говорить-то умеешь? – спросил Тарх на имперском.

– Ум-мею… – еле слышно прошептал пленник, боясь широко раскрывать рот.

Тарх отнял кинжал от горла незадачливого нападающего, перерезал перевязь и вытащил широкий тесак.

– Садись, – велел он восставшему рабу. Тот послушно плюхнулся на расстеленные шкуры. Тарх оценил самодельное ложе и хмыкнул:

– Спали, что ли?

Взгляд собеседника вильнул, и Бык понял, что угадал. Он посмотрел на тесак в своей руке, взвесил его и спросил:

– У дорожников взяли?

– Не, в Старом посту. Там и оружия-то другого нет, – торопливо ответил раб.

«Неплохо, неплохо. Они уже и Старый пост взяли. Зря я с Роконом спорил. Бывших рабов, конечно, не бывает, но эти и впрямь на что-то сгодились. Может, зря я приехал и они и без меня все сделали бы?»

– Где же твой приятель? – спросил вслух Тарх и выглянул за край площадки. Внизу лежало тело упавшего. Он не шевелился, голова неестественно вывернута.

«М-да. Это неловко вышло. Может здорово разозлить рабов. Впрочем, разберемся».

– А приятель твой – все, – сказал он собеседнику. – Летать не научился. Кто вас сюда поставил-то, малахольных?

– Так Плак же… – прошептал раб. Пугать его не пришлось. Он и так боялся огромного воина в кольчуге, что легко запрыгнул на такую верхотуру и моментом упокоил напарника.

– Плак – это кто? – спросил Тарх, проверяя большим пальцем остроту кинжала.

– Командир наш, – завороженно следя за кинжалом, ответил раб.

– Ага. – Заточка была отменной, и Тарх вдел кинжал в ножны. – Самый главный, значит.

– Не, – мотнул головой раб. – Самый главный – это Череп.

– Кто? – переспросил Тарх.

– Коска Копон по прозвищу Череп. Он все затеял, – вспомнив о неведомом Черепе, раб даже воодушевился. Бык придвинулся к пленному поближе, и тот вновь скукожился, вжался в шкуры.